Фишер был только одним из несогласных.

– Но таких может набраться легион, – горячо сказала Анна Джорджу, когда на следующее утро они, несмотря на февральский ветер, осмелились выйти прогуляться в сад.

– Вчера вечером, уже после того, как король пытался утихомирить епископа, тот излагал свои взгляды всякому, кто готов был его слушать, – поделился с сестрой Джордж. – Распространял крамолу, не меньше. И некоторые внимали ему, особенно те, кто симпатизирует королеве.

– Его надо заставить умолкнуть! – воскликнула Анна. – Никому не дозволено бросать вызов владычеству короля. Я поговорю с его милостью.

– Теперь он может лишить епископа сана, – напомнил ей Джордж.

Да, она поговорит с Генрихом.

Лицо короля было мрачным.

– Кто-то пытался отравить епископа Фишера, – сказал он Анне однажды вечером после заседания совета. – Мы арестовали виновного, негодяя по имени Ричард Роуз, повара епископа. Он добавил какой-то порошок, который ему дали, в овсянку, приготовленную для милорда, его гостей и слуг. Двое из них умерли, семнадцать тяжело больны. Невозможно поверить, что человек способен совершить такое. Отравление – это страшное преступление, и оно заслуживает жестокого наказания. – Губы короля надменно изогнулись от возмущения.

– А епископ Фишер? Он пострадал? – спросила Анна.

Да простит ее Бог, но она подумала, что было бы очень кстати, если бы святой прелат оказался прикованным к постели и замолчал на некоторое время.

– Нет, благодарение Господу. Он как раз решил поститься. Однако нет сомнения в том, что яд предназначался ему. Роуз сначала сказал, мол, считал эти порошки слабительным и добавил их шутки ради, но потом переменил показания и стал утверждать, что ему дали отраву, заверив, что большого вреда не будет: ну, может, кого-то стошнит, не больше. Но он не раскрыл, кто ему такое сказал.

Анна похолодела. «Теперь все свалят на меня! Епископ – известный противник развода короля. Люди станут говорить, будто я пыталась убить его».

– Вы надавили на Роуза, чтобы тот назвал имя передавшего порошок? – вслух спросила она.

– Да, его допрашивали. И сегодня снова подвергнут испытанию, на этот раз более суровому. – Глаза Генриха сузились. – Думаю, он заговорит.

Генрих ушел на заседание совета, и Анна поспешила поделиться своими опасениями с Джорджем. Он слушал ее со все возрастающим гневом.

– Роуза снова допрашивают, пока мы тут разговариваем, – сообщила Анна брату. – До сих пор он брал всю вину на себя.

– А если он говорит правду? Он мог сам купить эти порошки, аптекарь ему описал, каково их действие, но Роуз добавил слишком много.

– Или его предупредили, что, если он заговорит, его семье придется несладко. Джордж, это было намеренное покушение на жизнь епископа – наверняка; уж очень оно пришлось ко времени. И я не могу удержаться от мысли, что за этим стоит кто-то из наших друзей – кто-то достаточно могущественный, чтобы запугать Роуза и заставить его молчать.

Джордж обвил ее рукой:

– Сестра, думаю, ты слишком увлеклась игрой воображения.

– Но какие мотивы мог иметь Роуз, чтобы совершить подобное?

– Обозлился на кого-нибудь?

Анна встала:

– Хотелось бы мне в это верить. – Во дворе зазвенел колокольчик. – Мне пора. Скоро Генрих вернется с заседания совета.

– Дайте мне знать, если Роуз заговорит, – попросил Джордж.

Ужасный червь подозрения копошился в мозгу Анны. Отец был зол на Фишера. После приема он рвал и метал, осыпал епископа всевозможными ругательствами. И сама она делилась с Джорджем тревогами насчет того, насколько опасен может быть Фишер. К тому же Генрих сказал, что старика нужно остановить. Но не так же! Нет, Анна не могла поверить, что отец способен опуститься столь низко, чтобы пойти на убийство, к тому же с помощью яда, оружия женского, для использования которого не нужна грубая сила. Разумеется, он до такого не опустится!

Джордж, конечно, тоже не способен на подобное злодеяние. Неужели он так сильно ее любил, что мог решиться на убийство? Разве он настолько глуп, чтобы не понимать, какие будут последствия?

Порывистый и своевольный, Джордж – по его собственному признанию – уже совершал насилие. Из всех членов семьи Анны именно на Джорджа слава и возвышение повлияли сильнее всего. Он стал даже более амбициозным, чем она сама или их отец. Мог ли Джордж пойти на преступление, ошибочно полагая, что таким образом расчищает ей путь? Нет, Анна в это не верила.

Роуз не заговорил. Он так и не назвал человека, который дал ему порошок.

Через несколько дней Генрих пришел к Анне. Он говорил неохотно, будто с трудом выдавливал из себя слова.

– Лорд-канцлер Мор говорит, что ходят возмущающие спокойствие слухи, будто вы, моя милая, ваш отец и ваш брат причастны к попытке отравления Фишера, – с оттенком презрения в голосе произнес король.

– Все это грязная ложь! – воскликнула встревоженная Анна. – Я бы никогда…

– Дорогая, я знаю, – успокоил ее Генрих. – Боже, я уйму эти злые языки, даже если мне придется их отрезать! Никто не смеет клеветать на вас. Я сказал Мору… сказал, что на вас несправедливо возлагают вину за все, даже за плохую погоду.

Кто-то намеренно старается очернить ее, в этом Анна не сомневалась. Само использование яда уже имело целью вывести на сцену в качестве подозреваемой ее, женщину. А какая еще женщина имела основания желать, чтобы Фишер умолк?

– Суда не будет, – сообщил Анне Генрих, после того как Роуза допросили в четвертый раз.

– Но вы говорили…

– Анна, я должен снять подозрения с вас и ваших близких.

– Я бы предпочла, чтобы Роуза допросили на открытом судебном процессе и мое имя больше не трепали на всех углах, – заявила Анна. – Он должен признать свою вину.

Генрих сидел неподвижно. Он не мог поднять на нее глаз.

– Что он сказал сегодня? – потребовала ответа Анна.

– Он мало что добавил, хотя на него давили. Упорно твердил, что действовал в одиночку. – И все равно Генрих избегал встречаться с Анной взглядом, сидел и теребил пальцами свой дублет. – Дорогая, слухи распространяются. Парламент, верховный суд королевства, издаст Акт с обвинением в государственной измене против этого негодяя, что продемонстрирует, как серьезно я отношусь к его проступку. И поскольку я питаю жестокое отвращение к подобным гнусным деяниям, то предложу парламенту принять новый закон, который будет расценивать намеренное убийство с помощью яда как государственную измену. Для меня они равны и вызывают одинаковое возмущение. Совершившие столь тяжкий грех будут сварены заживо. Ужасное наказание за ужасное преступление.

Ладонь Анны взлетела ко рту. Какое варварство! Невообразимые мучения. И Генрих мог отдать такое распоряжение! Однако Анна понимала, почему он столь беспощаден. Наказание должно устрашить и отбить охоту к подобным преступлениям у других. Она надеялась, как же она надеялась, что Роуз претерпит эти мучения не за чужую вину в качестве козла отпущения.

Сэр Фрэнсис Брайан уехал в Смитфилд смотреть на казнь Роуза и вернулся назад с чувством тошноты.

– Его подвесили на цепях к блоку и макали в котел, – рассказывал Брайан. – Он орал во все горло, и некоторые женщины, которые были на сносях, падали в обморок. Несчастный долго не умирал.

Анну передернуло. Она встретилась взглядом с Джорджем. В глазах у обоих застыл ужас.

Мнения европейских университетов относительно Великого дела наконец были собраны. Их окончательный вердикт привезли, когда Анна и Генрих играли в карты в ее покоях.

– Двенадцать за меня, и четыре за королеву, – сказал Генрих, торжествуя. – Это стоило мне целого состояния, но оно потрачено не напрасно.

Анна надеялась, что не все отзывы были куплены и хотя бы некоторые университеты принимали свои решения по совести. Хотя какая разница, если результат, которого они оба желали, наконец достигнут?