– Нет! И я намерен проигнорировать бреве, которое он издал: приказал отослать вас от себя и запретил моим подданным соваться в это дело. По правде говоря, Анна, я начинаю приходить к убеждению, что Английской церкви будет лучше во главе со мной, королем.

«Хватит рассуждать! – мысленно вспылила Анна. – Сделайте что-нибудь!»

А вслух сказала:

– Я долго обдумывала это, и вы знаете, что у других в мыслях то же самое.

– К примеру, у Кромвеля, – подхватил Генрих. – Мы с ним весьма интересно и содержательно дискутировали на этот счет. Он полагает, что оторвать Церковь Англии от Рима – значит дать ей массу преимуществ. Но пусть лучше он сам вам расскажет.

Король тотчас же послал за Кромвелем и пригласил этого здоровяка с бычьей шеей разделить с ними трапезу, распорядившись подать новых блюд и вина.

– Это неожиданная честь для меня, сир, – с улыбкой сказал Кромвель, – и какое удовольствие, что леди Анна тоже здесь. – Он склонил голову в ее сторону.

– Расскажите ей то, что говорили мне, – попросил Генрих, опуская нос в тарелку с паштетом из оленины и тушеной зайчатиной.

Кромвель повернулся к Анне:

– Папа тянет с решением дела его милости. Зачем ждать вердикта Рима? Каждый англичанин – хозяин в своем доме, так почему же королю не быть хозяином в Англии? Разве обязан он делить власть с иноземным прелатом? Я сказал ему, не имея намерения выказать неуважение, что он только наполовину король, а мы лишь наполовину его подданные.

Впечатляющий по силе аргумент! И Генрих, судя по лицу, жадно впитывал в себя слова гостя.

– Я сама не могла бы придать этой мысли лучшую форму, – заявила Анна, потеплев к Кромвелю.

– Римская церковь владеет здесь огромными богатствами и собственностью, – продолжил тот. – Если мне развяжут руки, я смогу сделать его милость богатейшим сувереном из всех, когда-либо правивших в Англии.

Глаза Генриха заблестели.

– Уверен, разрыв с Римом станет популярным шагом, – подхватил он. – Истинному англичанину претит платить Риму Петрово пенни[45]. Это обременительный налог.

– Вашей милости было бы легче бороться с разложением среди духовенства, если бы вы стали во главе Английской церкви, – заметила Анна.

– Ей-богу, я мог бы справиться с этой напастью! – согласился Генрих, загоревшийся идеей. – Мне следует править своим королевством без вмешательства Рима или любой другой иноземной силы.

Анна трепетала от волнения, слыша от короля такие речи. Но, вспоминая прошлый опыт, сомневалась, насколько далеко он готов зайти?

Генрих удивил ее. В конце января он созвал в Вестминстере Собор духовенства Кентербери и Йорка. Всем было ясно: грядет нечто грандиозное, потому что важные церковные реформы производились только с одобрения Собора.

Через неделю король выступил перед парламентом и заявил, что Церковь Англии признает его своим единственным защитником и верховным главой.

– Ни парламент, ни Собор не ослушаются меня! – сказал он после этого Анне.

Каждый день король позволял отсутствовать на заседаниях тем членам парламента, которые поддерживали королеву. Потом старейший из архиепископов – Уорхэм объявил, что Собор готов признать короля верховным главой Церкви Англии, насколько это допускает закон Христов.

– Они настояли на подобной формулировке, – сказал немного расстроенный Генрих Анне, когда приехал к ней в Уайтхолл в тот же вечер. – Все слегка выходили из себя, пока мы вели переговоры. Но дело сделано, дорогая. Отныне Английская церковь больше не признает папу, или епископа Рима, – я распорядился, чтобы отныне его называли так и только так. Он не будет пользоваться верноподданством моих епископов и не имеет никакой духовной власти в Англии.

У Анны от радости закружилась голова. На такое она даже не надеялась. Она сознавала: ни один английский король никогда не решался на столь рискованное предприятие. Ее уважение к Генриху резко возросло. Он продемонстрировал отменную храбрость, взявшись за дело, которое по сути своей являлось революцией. Англия тысячу лет подчинялась Риму, и теперь извечный порядок будет опрокинут. Перспектива вырисовывалась великолепная, хотя и пугающая. Предугадать последствия было трудно.

– Вместе, Анна, мы выстроим новую Церковь! – торжественно произнес Генрих, и глаза его засияли. В этот момент она любила его, любила по-настоящему.

Парламент, не теряя времени, одобрил новый статус короля, и грандиозная новость была провозглашена по всей Англии. Подданным Генриха сообщили, что их суверен теперь фактически король и папа в своей стране, имеющий полномочия следить за материальным и духовным благополучием народа.

Анна пришла в полный восторг, когда о том же объявили при дворе. Она у всех на глазах обняла Генриха.

– У меня такое чувство, словно я обрела рай! – воскликнула счастливая Анна, потом поймала на себе враждебный взгляд Шапуи и вызывающе улыбнулась.

Отец и Джордж были в экстазе. И когда во время состоявшегося позднее приема уважаемый Джон Фишер, епископ Рочестера, стал утверждать, что главенство короля над Церковью Англии противно Божественному закону, кровь в груди сэра Томаса вскипела.

– Епископ, я могу доказать вам, вооружившись авторитетом Писания, что Господь, покидая этот мир, не оставил на земле преемника, или викария, – заявил он.

– А кто же тогда сказал Его ученику: «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата Ада не одолеют ее»?[46] – возразил старик.

– Давайте сегодня не будем спорить, – вмешался король. – Посмотрите, милорд епископ, большинство дворян присоединились к моему торжеству и немалое число ваших братьев-священников тоже. Пойдемте, милорд Уилтшир, выпейте со мной. – Генрих и Анна оставили Фишера размышлять над сказанным и присоединились к Кромвелю.

– Моего канцлера здесь нет. – Генрих тщетно озирался по сторонам. – Я надеялся увидеть его.

– Томас Мор не одобрит этого, – заметил Кромвель. – У него, вероятно, возникло расстройство желудка.

Но тут появился Мор. Он торопливо вошел в приемный зал со стопкой бумаг под мышкой. Лицо Генриха озарилось радостью и облегчением.

– Томас! – воскликнул он и обнял Мора, который даже не успел поклониться.

– Жажду получить прощение у вашей милости. Меня задержали в канцелярии, а потом пришлось дожидаться барки в Вестминстере. – Мор любезно улыбался, но взгляд у него был настороженный.

К ним подошел Норфолк.

– Клянусь святой мессой, мастер Мор, я и не надеялся увидеть вас здесь! – воскликнул он и ударил канцлера по плечу. Они были давними друзьями.

– Я верный слуга короля, – сказал Мор. – Мое место здесь.

– А что думает ваше лордство о новом титуле его милости? – с вызовом спросил Кромвель у Норфолка.

Генрих уперся взглядом в дядю своей возлюбленной, и Анна тревожно втянула ноздрями воздух. Норфолк, как и все Говарды ревностный католик, был противником реформ.

– Не спрашивайте меня! – фыркнул герцог. – Пусть это дело решают те, у кого есть мозги в голове, как у его милости.

– Вот слова истинного англичанина! – засмеялся Генрих. – Надеюсь, все мои подданные окажутся столь же мудрыми, как вы, милорд. И не будут походить на этого дурака Фишера. – Он повернулся к Анне, ее отцу и Кромвелю, оставив Норфолка и Мора беседовать друг с другом. – Его нужно остановить, – понизив голос, сказал король.

– Я переговорю с ним потихоньку, – обещал Кромвель.

– Этот доходяга-епископ был чертовски груб со мной, – встрял Томас Болейн.

– Он может быть опасным противником, – предупредила Анна. – Люди уважают его как великого теолога. Не забывайте, он бесстрашно защищал королеву, не получая от этого никаких выгод.

– Он продолжает писать книги в ее защиту, – недовольно буркнул Генрих. – Сторонники Екатерины считают его святым. Моя бабушка тоже так полагала, он был ее духовником. Но под внешностью святого – стальная воля. Кромвель, сделайте так, чтобы он держал рот на замке.