Как обычно, он заключил, что она столь же отчаянно стремится к нему, и поцеловал так, словно готов был проглотить, хватая жадными руками за талию, бедра, ягодицы. Анна мягко расцепила их объятие, но пальцы Генриха вскоре забрались под низкий вырез ее платья.

– Нет! – прошептала Анна, отстраняя руку короля.

Она никогда не позволяла ему раздевать себя хоть насколько-нибудь. Да и книга… Ее изготовили для Генриха, когда он был молод и счастливо женат на Екатерине. Читал ли он ей те же стихи?

– О, вы жестоки! – застонал Генрих, целуя ее в шею.

Анна почувствовала запах пота, смешанный с ароматом трав, ощутила прикосновение его волос к щеке, уколы жесткой бороды, привлекла к себе его лицо, поцеловала, пытаясь отвлечь от более основательных намерений, но короля было не сбить с курса: он двинулся губами по ее груди, оттянул прочную ткань, взял в рот ее сосок и стал дразнить языком. Анну пронзил приступ желания, потряс, испугал. Она не ожидала испытать подобное с Генрихом.

Он не должен думать, что победил. Отсюда всего маленький шажок до больших вольностей. А потом что? Принудит ее отдаться, как поступил с Марией? Ведь эта рука, которая обнимала Анну, могла с легкостью размахивать палашом. Силы были слишком неравными.

Анна выпрямилась, мягко, но решительно оттолкнула короля и поправила лиф платья.

– Нет! – запротестовал Генрих, глядя на нее с томлением. – Не будьте жестоки, Анна!

– Я думаю о нас обоих. Чем теснее объятия, тем больше досада. Нужно еще немного потерпеть, любимый. Нам сейчас нельзя оскандалиться.

– Да, вы правы, – вздохнул Генрих, отпуская ее. – Но я не знаю, сколько еще смогу выдерживать это.

Только Анна вернулась в Дарем-Хаус, ее уже ждало письмо.

Моя дражайшая,

хочу рассказать Вам, как мне одиноко после Вашего отъезда. Сейчас время тянется еще медленнее, чем в тот раз, когда мы разлучались на целых две недели. Думаю, причиной тому – Ваша доброта, с какой Вы ответили на мою любовную горячность, потому что иначе я не мыслю для себя возможным впадать в такую глубокую печаль. Но теперь я направляюсь к Вам и думаю, что моя боль будет наполовину исцелена. Утешение мне дает также и книга, которой я занят. Сегодня я писал ее четыре часа. Вот почему послание мое к Вам столь кратко – немного заболела голова. Пожелаю себе, особенно по вечерам, оказываться в руках моей любимой, милые сосочки которой я надеюсь вскоре поцеловать.

Писано рукой, которая была, есть и будет Вашей, по Его воле, Г. К.

Король не мог жить без нее, и легат вот-вот будет здесь!

– Я предложил кардиналу Кампеджо с почетом расположиться в Лондоне, – говорил Генрих Анне однажды вечером в конце октября, когда они под звуки лютней и шомов[41] плыли в королевской барке по Темзе. – Но он отказался. Я отдал в его распоряжение особняк Бат рядом с Темпл-бар. Ему там будет комфортно и удобно добираться в монастырь Черных Братьев, где состоятся слушания.

Анна втянула в себя воздух. Долгожданное решение было уже совсем близко.

Однако когда через три дня добрый кардинал прибыл, то сразу слег в постель.

Генрих, в тот же вечер тайком посетивший Анну в Дарем-Хаусе, был раздражен:

– Похоже, у него подагра, из-за чего и откладывалась поездка.

Как мудро поступил Климент, отправив в Лондон кардинала, продвижение которого к цели путешествия неизбежно будет медленным. Анна не ответила Генриху: «Я же вам говорила». Вместо этого, собравшись с духом, приготовилась стать очевидицей того, что Кампеджо проинструктирован как можно дольше затягивать и откладывать окончательное решение по делу короля. У него ушло пять месяцев на то, чтобы добраться до Англии, хотя летом эта поездка обычно занимала около трех недель.

– Что ж, дам ему вечер на отдых, – говорил между тем Генрих, – и завтра пошлю Уолси поговорить с ним.

На следующий вечер в гостиную Анны Генрих влетел, раскрасневшись от гнева.

– Сегодня Уолси потратил много часов на обсуждение дела с Кампеджо, – кипел он, – и знаете, что сказал этот легат? Он заявил, что наилучшим решением будет мое примирение с королевой. Но Уолси, надо отдать ему должное, держался за свое и побуждал кардинала приступить к рассмотрению дела как можно быстрее. Он сказал Кампеджо, что в королевстве остановились и не ведутся государственные дела, и это верно. Великое дело затмило все остальные и должно быть решено.

Анна смолчала. Все происходило именно так, как она и боялась. Они возложили надежды на этого папу, и чего ради?

– Ну не надо так унывать, моя дорогая, – увещевал Анну Генрих. – Уолси выиграет. Нет такого государственного деятеля, который мог бы с ним сравняться.

– Хотелось бы в это верить! – воскликнула Анна.

Только вчера ее отец и дядя Норфолк снова выражали беспокойство по поводу истинных мотивов кардинала. Они подозревали его в тайном содействии королеве. И если это правда, тогда он будет потворствовать избранной легатом тактике затягивания дела.

– Что вы, дорогая! – Генрих был сама забота. – Вы расстроены, я понимаю. Это ожидание слишком удручает. Но я уверяю вас, ни один человек не работал усерднее кардинала ради нашей пользы.

– Тогда мне остается только принять заверения вашей милости, – согласилась Анна.

Генрих поцеловал ее:

– Для меня большая радость видеть вас столь мудрой и рассудительной. Постарайтесь обуздать тщетные мысли и фантазии здравомыслием. Дорогая моя, не теряйте решимости, ведь стараниями Уолси для нас обоих скоро должно наступить величайшее благоденствие в этом мире.

Оставалось только уповать на то, что надежды Генриха на кардинала оправдаются.

Они перешли к обсуждению других дел. Двор переезжал во дворец Брайдуэлл рядом с монастырем Черных Братьев, и Генрих, предвкушавший быстрый исход дела, распоряжался подготовкой апартаментов для Анны.

– Но там будет королева, – сказала Анна.

– Не бойтесь, дорогая, она вас не побеспокоит. – В глазах Генриха появился стальной блеск, предвещавший опасность. – Я намерен заставить ее прислушаться к моим сомнениям по поводу нашего фальшивого брака и отнестись к ним серьезно, в чем она мне всегда отказывает. Меня раздражает, что в то время, как я полон печали и беспокойства из-за слушаний, она ходит везде с улыбкой, побуждает своих приближенных танцевать и музицировать – все мне назло. И более того… По правде говоря, ее поведение убеждает меня в том, что она меня не любит.

Анна постаралась не рассмеяться – или не заплакать. Какое Генриху дело, любит его Екатерина или нет? И почему королева должна любить человека, который изо всех сил старается от нее отделаться? Если она не приходится ему законной женой, он не может ожидать от нее супружеской преданности. Но он хотел и того и другого.

– В чем еще она провинилась, кроме того, что выглядит веселой? – спросила Анна.

Генрих поморщился:

– Публично и в частной жизни она не выказывает достаточно любви ко мне. К тому же слишком часто появляется на людях и пытается присвоить их расположение ко мне. Какой еще я могу сделать вывод, кроме того, что она меня ненавидит? – Он сделал паузу, видимо, очень себя жалел. – Мой совет получил тайный доклад о заговоре с целью убить меня и кардинала.

– Нет! – в ужасе воскликнула Анна.

Без Генриха она была пустым местом, и волки тут же собьются в стаю, чтобы на нее накинуться…

– Не тревожьтесь, дорогая, – утешил ее Генрих, – уверен, настоящей опасности тут нет. Но если выяснится, что королева причастна к этим замыслам, пусть не ждет пощады.

«Тут нет настоящей опасности». Анна подозревала, что и реального заговора тоже не существовало.

Генрих распалялся все больше:

– Совет рекомендовал мне обособиться от королевы как в постели, так и за столом, и забрать у нее принцессу Марию.

Не верилось, что Генрих способен пойти на такое. Если он это сделает, Екатерина будет сломлена. На мгновение Анна ощутила острый приступ жалости к королеве, но быстро напомнила себе, что Екатерина сама загнала себя в угол, ее вина, что она оказалась в такой ситуации. Вслух Анна сказала: