– Это заставит ее сдаться. В такое время ей не пристало искать популярности.

– Да, не пристало, – проворчал Генрих. – Ей и без того уже слишком сочувствуют. Простым людям дела нет до правды, особенно женщинам: они говорят, будто я намерен взять себе другую жену ради удовольствия. Всякий, кто возражает против этого, подвергается попрекам и осуждению. Екатерина предупреждена, что ей следует меньше показываться на людях и вести себя более сдержанно под страхом вызвать мое неудовольствие. Так что, дорогая, когда приедете в Брайдуэлл, она не причинит вам неприятностей. – Король поднялся. – Я должен идти. Утром встречаюсь с кардиналом Кампеджо. И лучше ему не заикаться о моем возвращении к королеве!

На следующий день после обеда Генрих явился в приподнятом настроении, поцеловал Анну и отвел ее в сад, где они уселись на скамью с видом на Темзу.

– Начал я не слишком хорошо, – завел речь король. – Сперва легат настаивал, что я должен вернуться к королеве. Вы можете представить мою реакцию. Но потом показал папскую буллу, дающую ему право вынести решение по моему делу. Он сказал, что его святейшество издал этот документ не для использования, но для сохранения в секрете, так как желал продемонстрировать расположение ко мне. Честно, Анна, я думаю, папа Климент хочет, чтобы решение было вынесено, но не смеет делать это публично из страха перед императором.

«Это всего лишь подачка, чтобы держать вас в узде, – подумала Анна. – Какой прок в этой булле, если ею нельзя воспользоваться?» Но она продолжала улыбаться.

– Я показал ему, – повествовал далее Генрих, – что изучил это дело с большим тщанием и, вероятно, знаю о нем больше любого теолога или юриста. В самых ясных выражениях я изложил свою позицию: у меня нет другого желания, кроме как услышать заявление, законен мой брак или нет, хотя я и сказал легату, что в его недействительности не приходится сомневаться. И тогда он пришел к идеальному решению. Екатерину нужно склонить к уходу в монастырь. Она набожна и станет прекрасной аббатисой. Тогда папа сможет дать мне разрешение на повторный брак и императору будет не на что пожаловаться. А мы сможем пожениться, и у Англии появится перспектива обрести наследника.

Это было самое лучшее, идеальное решение. Анна воспряла духом.

– Вы думаете, королева согласится?

– Не вижу причин, почему нет. Вступив в монастырь, она потеряет только меня. Ей известно, что я к ней не вернусь, как бы ни обернулось дело. Она сможет и дальше наслаждаться всеми удобствами, какими пожелает. Я удовлетворю любые ее просьбы и, кроме того, объявлю наследницей Марию. Разумеется, после всех детей, которые родятся у нас с вами, дорогая. – Король грозно прищурил глаза, это было знаком стальной решимости привести свою волю в исполнение. – И кому, как не ей, больше всех желать сохранения мира в Европе и духовного авторитета Святого Престола. – Генрих начинал горячиться. – Потому что, если Климент выскажется в ее пользу, я утрачу веру в его власть и то же случится со многими другими людьми. Я очень ясно дал понять Кампеджо: если мне не дадут развод, я упраздню власть папы в этом королевстве.

Анна почувствовала, что ей не хватает воздуха. Сердце начало учащенно биться. Неужели король и правда намерен сделать то, о чем говорит? Решится ли он ради своего освобождения низвергнуть тысячелетнюю покорность Англии Римской церкви? А что будет с ней?

На мгновение Анна онемела. Потом вновь обрела голос:

– Вы сделаете это?

– Без колебаний! – заявил Генрих. – Я не могу допускать, чтобы духовная власть над моим королевством принадлежала продажному папе. Но до этого не дойдет. Екатерина поймет мои резоны.

Слова Генриха привели Анну в задумчивость. В тот вечер за ужином, когда разговор перешел на другие темы, ее мысли то и дело занимали судьбоносные планы на будущее, которые приоткрыл ей король. Папа никак не решался выразить мнение по поводу дела Генриха, что означало скандал. Но, как ей было известно со времен пребывания при дворе регентши Маргариты, скандальным в Церкви было далеко не одно это. Торговля индульгенциями; священники, которые брали с бедняков деньги за таинства, необходимые для обретения Небес, и попирали обет целомудрия, заводя любовниц. И эти люди обладали правом толковать Священное Писание мирянам! Взгляните на несметные богатства Церкви, которые позволяют папам, кардиналам и епископам жить в сибаритской роскоши. Посмотрите на Уолси! Полюбуйтесь на духовенство, которое, как и он сам, добивается получения приходов и бенефиций ради наживы, а сами никогда не бывают там. Разве это та Церковь, которую основал Христос? Конечно, у Него и в мыслях не было, что она станет такой.

К чему удивляться пылу реформаторов вроде Мартина Лютера, которые выступают против злоупотреблений в Церкви. Вера, говорил Лютер, должна основываться на Писании, и только. Человека следует судить по его вере в Иисуса Христа. И за одиннадцать лет, прошедших с того момента, как он прибил гвоздями к воротам церкви в Виттенберге свой список протестов, тысячи людей согласились с его доводами, хотя Церковь и объявляла этих смельчаков еретиками.

Генрих порицал Лютера, и все же Церковь, которую он так яростно защищал, теперь сама доказывала, что прогнила до основания. И это была та самая Церковь, беспрекословную преданность которой выражали и королева Екатерина, и император, и несметное число других правоверных христиан, считая любую критику разложения внутри ее покушением на саму веру. Живым воплощением этой Церкви для Анны являлся Уолси.

Она прочла несколько лютеранских трактатов, которые попали в Англию из-за границы. Придворные исподтишка передавали их друг другу и тайком обсуждали, потому как официально эти сочинения находились под запретом. Анна беседовала о них с отцом и Джорджем – оба они признавали, что в словах лютеран есть зерна мудрости. Однако традиционное воспитание в старой вере укоренилось в Анне слишком глубоко, чтобы она поверила в возможность достичь Неба честным трудом, а не через одну только веру, как утверждали лютеране. Она не могла принять отрицание Лютером пяти из семи священных таинств, из коих он оставлял неприкосновенными только крещение и Святое причастие. Однако в последние месяцы Анна начала подвергать сомнению неподкупность Церкви и даже самого папы.

«Почему это, – рассуждала она, – толковать Писание могут только те, кто возведен в священнический сан? Почему людям не позволено самим читать слово Божье?»

Казалось, светлые дни, когда Эразм Роттердамский мог свободно переводить Библию, остались в далеком прошлом, замутненные реакционной боязнью ереси. Как могут люди прийти к Богу, которого по-настоящему не знают? Некоторые нерадивые священники даже не владеют латынью!

Реформы необходимы. И Анна оказалась в уникальном положении, чтобы поспособствовать их осуществлению. Каждое слово, слетавшее с ее уст, завораживало Генриха. Она могла заставить его прислушиваться к своему мнению, а значит, была способна заложить основы для реформ и строить на этом основании, когда станет королевой. Ее наполнял восторг. Она будет владычицей, подобной библейской Есфири.

Еврейка Есфирь стала второй, любимой женой языческого персидского царя Артаксекса, после того как тот отверг свою первую супругу. Его всемогущий главный министр Аман пытался уничтожить евреев, но Есфирь вмешалась и спасла свой народ. И об Анне будут говорить так же, как о древней царице: «И кто знает, не для такого ли времени ты и достигла достоинства царского?»[42]

– Дорогая? – жалобным тоном произнес Генрих. – Вы слышали, что я сказал? Вы были где-то очень далеко.

– Простите, – опомнилась Анна, рывком возвращаясь к реальности. – Должна признаться, я сегодня устала.

– Тогда вам надо отдохнуть, моя милая, – сказал король и любезно удалился.

Анна была рада, что осталась одна и могла спокойно подумать. Часом позже она лежала в постели без сна, осознавая значение слов Генриха и своих собственных планов. К чему себя обманывать: Анна понимала, что ее замыслы опираются не на одни только чистые принципы. Противостояние с Церковью даст ей моральные основания предъявить претензии Уолси и королеве – защитникам устоев. Но действительно Генрих говорил всерьез об упразднении власти папы или бросил пустую угрозу в приступе раздражения?