– Учитывая ее непорочную девственность, откуда вам это знать?

Екатерина не собиралась ссориться с Генрихом, но не могла сдержаться, хотя сама понимала, что ее слова звучат язвительно.

– Она молода.

Это было жестоко и вызвало Екатерину на новую колкость.

– Она старше, чем была я, когда мы поженились. И она провела немало лет при французском дворе, а он известен распутством. Говорят, ни одна фрейлина не покидает его девственницей. Госпожа Анна воистину должна быть исключительной женщиной.

– Кейт, мне неприятны ваши намеки.

Щеки Генриха порозовели, и это должно было послужить предостережением для Екатерины, но взыграла ее гордая испанская кровь.

– Я ни на что не намекаю! Женщина, которая принимает ухаживания женатого мужчины и крадет мужа у другой женщины, быть добродетельной никак не может!

– Кейт, я вам не муж! – зло заявил Генрих.

– А я говорю – муж! Пока это подтверждает папа, госпоже Анне лучше не возноситься в мечтах. И вы тоже не правы, напрасно вы подкрепляете ее надежды, потому что ее ждет жестокое разочарование!

– С меня хватит! – рявкнул Генрих и встал.

– Генрих, почему вы так поступаете с нами?! – воскликнула Екатерина. – У нас прекрасный брак, а вы рушите его и разбиваете мне сердце! – Громкое, душераздирающее рыдание вырвалось из ее груди, она больше не могла сдерживаться. – Моя печаль еще сильнее оттого, что я так сильно люблю вас!

– Вам прекрасно известно, почему я так поступаю, – холодно ответил Генрих. – Вы просто не хотите ничего слышать, да? Не хотите понять.

– Могу сказать то же самое о вас! – возразила Екатерина, утирая глаза.

Когда она подняла взгляд, дверь с грохотом захлопнулась. Генрих ушел.

Вечер прошел невесело, хотя Екатерина и пыталась ради фрейлин держаться бодро. Она боялась, что упустила единственную в своем роде возможность для примирения с Генрихом. В конце концов, ведь он пришел, готовый делить с ней стол и ложе, пока папа не скажет своего последнего слова, пусть и ошибался в своих ожиданиях. Екатерина молилась о том, чтобы Климент не затягивал с решением.

Вечером она искала свой псалтырь и наткнулась на книгу, которая заставила нахмуриться Анну Болейн. Ну разумеется. Это был старый молитвенник королевы Елизаветы, в котором Генрих написал в то незабвенное лето, когда весь мир был юн и прекрасен: «Я Ваш навеки». «Анну он никогда так не полюбит», – сказала самой себе Екатерина.

К ее удивлению, в эту ночь Генрих пришел к ней в постель. При виде супруга, входящего в дверь ее спальни со свечой в руке и в дамастовой накидке поверх ночной сорочки, сердце Екатерины подпрыгнуло от радости. Как давно, как давно этого не случалось…

– Кейт, – сказал он, – я человек прямой. Может быть, я был немного груб вечером. Но я подумал: люди там умирают сотнями и мы не должны враждовать.

– Да, не должны, – согласилась Екатерина.

Ей очень хотелось, как бывало, распахнуть объятия навстречу супругу, но она сомневалась, стоит ли. Чего он от нее ждет? Это просто для вида? Или он не забыл ночи любви, которые они провели вместе, и понял, что хочет быть с ней, несмотря ни на какие разногласия?

Генрих подошел к кровати, поставил свечу, сбросил накидку и забрался в постель рядом с Екатериной. Потом он лег на спину, вперил взгляд в балдахин и взял ее за руку.

– Кейт, – произнес он, – в Кенте есть одна женщина, монахиня, про которую говорят, будто у нее есть пророческий дар. Она утверждает, что у нее бывают видения.

– Элизабет Бартон, – сказала Екатерина, надеясь, что этот разговор не единственная цель визита Генриха.

– Вы ее знаете?

– Знаю. Она спрашивала, не повидаюсь ли я с ней, и я, конечно, отказалась.

Эта женщина напророчила, что, если Генрих оставит свою законную жену, он больше не будет королем и умрет смертью виллана. Екатерина понимала, что ей ни в коем случае нельзя рисковать: не должно быть ни малейшего намека на ее связь с источником таких опасных идей.

– Это очень мудро, Кейт, очень мудро. Она помешанная, и ее проповеди – измена. А люди доверчивы, и, если она будет упорствовать, придется с ней разобраться.

– Молюсь о том, чтобы она уразумела ошибочность своих действий. Она говорит как простая заблудшая душа.

Наступила тишина. Они немного полежали без движения, потом Генрих пожелал ей спокойной ночи и отвернулся. Когда он начал тихо посапывать, слезы оросили подушку Екатерины. Он пришел к ней лишь для вида. На самом деле ничего не изменилось. Лучше бы он вообще не давал ей надежды.

– В Лондоне сорок тысяч заболевших.

Лицо Генриха было серым. Екатерина перекрестилась.

– Несчастные души, – пробормотала она. – Молю Бога, чтобы с Марией было все в порядке!

– Не бойтесь, благодарение Господу, в Хансдоне и окрестностях случаев потницы не было, – торопливо и горячо проговорил Генрих.

Они обедали вдвоем: королю не нравилось, когда вокруг него собиралось много людей. Но вдруг дверь распахнулась, и появилась Анна Болейн. В ее облике не было и следа обычного высокомерия, напротив, лицо возлюбленной короля выглядело непривычно бледным и вытянутым.

– Простите меня за вторжение, ваши милости, но я должна сказать вам, что моя горничная умерла от потницы.

– Боже, она настигла нас и здесь! – Генрих вскочил, едва не опрокинув стол. – Мы должны немедленно уехать. Где безопасно? Дайте подумать. Хансдон – придумал! Да, мы отправимся в Хансдон и будем с Марией. Кейт, пусть ваши фрейлины соберут вещи за час.

– Я помогу, – сказал Анна.

– Нет! – отрезал Генрих. – Вы поедете домой, в Хивер, прямо сейчас и останетесь там, пока не станет ясно, что вы не заразились. Молю Бога, чтобы этого не случилось!

Екатерина слышала муку в его голосе, но, кроме того, заметила, что он не сделал ни малейшего движения в сторону Анны. Скорее сжимался, стараясь отстраниться от нее. Казалось, страх подхватить болезнь пересиливал в нем любовь.

– Храни вас Господь! – сказал он, когда Анна отступила назад, сердито сверкнув на него взглядом.

– Да не оставит Он своим попечением и вашу милость тоже, – ответила она, не обращая внимания на Екатерину.

– Я должен был отослать ее, – с убитым видом произнес Генрих, когда Анна ушла, как будто извинялся за то, что лишил Екатерину прислужницы. – У меня нет сына, который мог бы стать моим преемником, поэтому я не могу рисковать подцепить эту заразу. Пойдемте, Кейт, нам нужно торопиться в Хартфордшир!

В Хансдоне бóльшую часть времени Генрих проводил, запершись в башне со своими врачами и, без сомнения, тревожась о госпоже Анне. Каждый день его двор сокращался, по мере того как все большее число слуг и помощников отсылалось прочь. Чем меньше людей вокруг, тем слабее вероятность заразиться.

В тот день, когда пришло письмо от Уолси, он играл в кегли с Екатериной и Марией в зале. Читая послание кардинала, Генрих щурил глаза, его светлая кожа покрылась румянцем, что не предвещало добра. Мария смотрела на отца с тревожным ожиданием. Екатерина, углядев печать кардинала, спешно отослала дочь – принести коробку с шитьем – и с облегчением смотрела, как за Марией закрывается дверь. Весьма кстати.

– Кардинал сошел с ума! – взревел Генрих. – Боже мой, как он смеет поучать меня? Он опасается, что эта болезнь – проявление гнева Господня, а потому, говоря по совести, умоляет меня оставить мысли о разводе. Он, видно, забыл, что у меня тоже есть совесть! Где он был весь последний год и даже дольше? Я что же, пускал слова на ветер? – Генрих начал расхаживать взад-вперед, кипя от гнева. – Я отправлю его в Тауэр за это! Там его вздернут, разрежут на куски и приготовят из него отбивные. И это, заметьте себе, пишет человек, который восхвалял госпожу Анну перед папой и клялся сделать ее моей королевой. Нет, Кейт, не смотрите на меня так. Теперь это только дело времени, и вам тоже нужно привыкать. Я получу ее, ей-богу! И клянусь, я отдам тысячу Уолси за одну Анну Болейн. Никто, кроме Бога, не заберет ее у меня!