Последняя новость по своей важности, как показало будущее, должна была быть на первом месте.

– Киррлис, мы тут на днях, когда немцев шукали по лесам да в компост их переводили, наткнулись на одного из них с русскими детьми, – сообщил мне Прохор.

– То есть? – не понял я. – А ну-ка, давай поподробнее, старейшина.

Два дня назад мои помощники нашли немецкого ефрейтора Ральфа Ротбауэра, а вместе с ним семерых детей возрастом от шести до восьми лет. Дети были русские, сироты, чьих родителей убили каратели десять дней назад. С того временя они и блудят по лесам, прячась от вражеских отрядов. Как так случилось, что фашист и русские дети оказались в лесу, да ещё одинаково боятся соотечественников ефрейтора? Оказалось, что Ральф со своим отделением был придан в помощь взводу полицейских из Полоцка, направленных в пару деревень для акции устрашения. Одно поселение оказалось пустым, все жители ушли в леса незадолго до прихода карателей. В другом остались десять семей из женщин и детей, а также несколько стариков. Эти люди не решились бросить всё, чтобы рисковать и умереть от голода и холода в зимнем лесу. И зря. Разозлённые ренегаты и немцы согнали всех в одну избу и подожгли. Сожгли заживо всех – детей, женщин и стариков. Потом наскоро обыскали дома, уделяя больше внимания амбарам и хлевам, настреляли себе кур, поросят, зарезали пару телков и со всем этим добром укатили назад в Полоцк отмечать удачное завершение операции. В деревне остался Ральф с двумя сослуживцами и четырьмя полицейскими, чтобы стащить всё то, что ещё оставалось в деревне из ценного, в том числе продукты, в одно место и дождаться прибытия обоза из города. Сам немец в казни не участвовал, он был водителем грузовика, который привёз отделение немецких солдат в белорусскую деревню. И до последнего не знал, чем занимаются его товарищи с местными предателями. Потом машина сломалась, просто не завелась почему-то. Потому-то и была оставлена вместе с водителем. Немцы и полицейские укатили на оставшемся на ходу транспорте, забрав часть трофеев.

Собирая то, что можно было использовать, не чураясь даже женских зимних вещей (у немцев с вещевым зимним снаряжением дело было совсем плачевно) вроде тёплых шерстяных платков и кофт, Ральф нашёл в одном подвале двух женщин и семерых детей. Уже зная после рассказа сослуживцев, чем закончился их рейд в деревню, ефрейтор хотел закрыть подвал, а остальным сказать, что там пусто. Но не успел. Следом за ним сюда ввалились его сослуживцы. Те уже были навеселе, распробовав самогон, одуревшие от недавней казни беззащитных людей. Одна из женщин была молода, фигуриста и красива, чем сразу подписала себе приговор. Попытка ефрейтора урезонить подчинённых не увенчалась успехом, так как те уже дошли до состояния, когда плевать на дисциплину и последствия. На шум подтянулись полицейские, чьё состояние (и моральное тоже) было ещё хуже, чем у немецких солдат. Эти схватили вторую женщину, которая в матери годилась самому молодому из них. Женщин утащили сразу же в соседний дом, рядом с которым стоял погреб. С детьми остался Ральф, один солдат и двое полицейских.

Глядя на перепуганных детей, некоторые из которых ещё даже в школу не ходили, в голове у ефрейтора всё помутилось. На лица белорусских детишек наложились лица его собственных. Он представил, что с ними кто-то может так же поступить и… расстрелял своих подчинённых. Двух ренегатов и одного солдата Германии. Последнего ему было жалко, но его жизнь точно не стоила детских.

Не успел стихнуть звон в ушах после пальбы в тесном помещении, как раздался взрыв гранаты в доме, куда ушли остальные каратели со своими жертвами. Как оказалось, шум выстрелов отвлёк насильников от своих жертв, и одна из них сумела завладеть гранатой, с помощью которой подорвала всех находящихся в комнате. Один полицейский, женщина и немец погибли на месте, остальные были или оглушены, или ранены. Второй женщине несколько осколков порвали живот, и она вскоре умерла. Остальных Ральф пристрелил сам. После этого перетащил тела из подвала в дом и поджёг его. Далее собрал продукты и увёл детей в лес, где почти десять дней прятался и искал партизан, пока на него не наткнулись мои оборотни. К этому моменту ефрейтор уже вторые сутки не ел, отдавая последние крошки детям.

– Значит, искал партизан, говоришь, – задумчиво повторил я за Прохором.

– Да. Что думаешь по нему? Как по мне, немец ентот получше будет, чем всяческая лепельская шваль. Сказал, что был рабочим на мукомольном заводе, шофёром. Потому и в армии попал за баранку грузовика. Призван в мае, потом на границе служил, а перед Новым годом отправили сюда из-за больших потерь, – перечислил мне биографию немецкого ефрейтора Прохор. – Думаешь, что засланец он?

– Не знаю.

– Не похож, как по мне, – пожал тот плечами. – Хотя, всякое может быть. Вот расспросишь его своим менталом и узнаем. И не дай бог, что обманом к нам попал, я его… – беролак стиснул кулак до хруста костяшек. – Это ж матерей у детишек почитай на их глазах снасильничали и убили только ради его засыла к нам.

– Не злись раньше времени, Прохор. А то сейчас накрутишь себя, а потом стыд начнёт грызть, что хорошего человека в плохом заподозрил, – сказал я.

– Это точно, подожду пока.

– Распорядись, чтобы вечером его привели ко мне.

– Приведут. Киррлис, а когда ты ритуал и присягу проводить возьмёшься? Народ волнуется и ждёт.

– Завтра ближе к полудню.

Ральф Ротбауэр выглядел на пятьдесят лет. Ко мне пришёл переодетый в чистое, побритый и умытый. Но круги под глазами, осунувшееся лицо с пятнами обморожения, почерневшие от грязи и копоти костра ладони, которые так просто не отмыть, красные от лопнувших капилляров глаза, рассказывали о недавних тяготах лучше самого мужчины.

Первым делом я посмотрел на ауру мужчины и понял – всё то, что он рассказал моим помощникам – это ложь! И вовсе никакой он не порядочный семьянин и рабочий, который стрелял из винтовки только во время тренировочных стрельб на стрельбище. Аура выдавала в нём битого жизнью волчару, опасного хищника в человеческом обличии. На его руках кровь десятков разумных.

«Очередной подсыл от германцев, – догадался я. – И ведь не узнают, что все их потуги бессмысленны, пока я владею магией».

Наверное, я как-то выдал это, потому как в следующий миг немец дёрнулся, его лицо из усталого и осунувшегося превратилось в оскал зверя. Непостижимым образом в его руке появился небольшой пистолет, из которого он успел произвести несколько выстрелов. Две пули отклонил мой защитный амулет, который автоматически активировался в тот самый момент, когда я почувствовал опасность. Это тому же Прохору не сделать, так как он не маг, а у меня на ауру многое завязано из волшебных вещей. Третью пулю немец всадил в своего конвоира, не целясь, вывернув руку назад. И попал, судя по болезненному вскрику беролака. Но это не помешало тому навалиться на стреляющего, выворачивая ему руку с пистолетом.

– А-а! – истошно вскрикнул «ефрейтор». Следом раздался мерзкий звук рвущихся сухожилий и треск костей.

– Готов, кажись, – чуть виновато сообщил Прохор, поднимаясь с неподвижного ефрейтора. – Кажись, перестарался я с ним.

– Ну, хоть живым его оставил, – я с укором посмотрел на старейшину.

Тот отвёл взгляд в сторону, чувствуя вину. Ещё бы не стыдился. С его-то возможностями, силой, реакцией и неуязвимостью он мог бы спеленать подсыла, как маленького ребёнка, даже синяков не наставив. А тут чуть руку ему не оторвал. Вон как вывернул её под кошмарным углом.

– Извини, лорд, само так вышло. Да и за тебя стало страшно, он же по тебе палить стал.

– В следующий раз будь аккуратнее. Сейчас разрежь рукав на шинели, чтобы я мог его подлечить.

– Это мы могём, – кивнул он, достал из ножен свой тесак, острый, как бритва, и одним – с виду лёгким – движением располосовал толстое сукно от запястья до плеча. Вместе с шинелью досталось и кителю с нательной рубахой. При этом Прохор не оставил даже красной полоски на коже немца – так филигранно провёл ножом.