Я с минуту посидел в машине, глядя на спокойную улицу. В голове теснились воспоминания. И тут появилась черная «феррари» с номерами штата Нью-Йорк: Патрику Невиллу хватило наглости приехать. Он остановился у противоположного тротуара и на миг затаился в машине. Меня он не видел. В конце концов я вылез и в бешенстве направился к нему. Заметив меня, он тоже вышел. Выглядел он ужасно.

— Маркус, — произнес он, — хорошо, что я вижу кого-то, кто…

Я не дал ему закончить фразу и приказал:

— Вон отсюда!

— Маркус, подожди…

— Убирайтесь!

— Маркус, ты не знаешь, что произошло. Позволь я объясню…

— Убирайтесь! — заорал я. — Убирайтесь, нечего вам тут делать!

На шум из дома Балтиморов стали выходить гости. К нам подбежали моя мать с дядей Солом. Вскоре на улице уже толпилась кучка зевак с бокалами в руках и во все глаза таращилась на нас, дабы ни в коем случае не пропустить такую сцену — племянник наказывает любовника тетки. Я натолкнулся на осуждающий взгляд матери, увидел бессильные глаза дяди, и мне стало ужасно стыдно. Патрик попытался объясниться со всеми сразу.

— Это не то, что вы думаете! — повторил он.

Ответом ему были лишь полные презрения взгляды. Он сел в машину и уехал.

Все вернулись в дом, и я с ними. На крыльце призрак Гиллеля, наблюдавший всю сцену, посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

— Надо было набить ему морду.

Я все время просидел на кухне, за стойкой. Рядом плачущая Мария наполняла подносы закусками, а сестры-филиппинки носили туда-сюда чистую посуду. Никогда дом не казался мне таким пустым.

После похорон мои родители пробыли в Балтиморе два дня, потом им надо было возвращаться в Монклер. Меня обратно в университет не тянуло совсем, и я остался в Балтиморе еще на несколько дней.

Каждый вечер мы разговаривали с Александрой. Чтобы Гиллель меня не застукал, я говорил, что мне нужно в магазин, и брал машину дяди Сола. Покупал себе кофе навынос в ближайшем «Данкин Донатс», находившемся достаточно далеко от дома, чтобы никто меня не заметил. Ставил машину на парковку, откидывал спинку сиденья и звонил ей.

Один ее голос врачевал мои раны. Разговаривая с ней, я чувствовал себя сильнее и крепче.

— Марки, мне бы так хотелось быть с тобой рядом.

— Знаю.

— Как Гиллель и твой дядя?

— Не очень. Ты отца видела? Он говорил про нашу стычку?

— Не волнуйся, Марки, он прекрасно все понимает. В такие минуты у всех нервы на пределе.

— Он не мог кувыркаться с кем-нибудь другим, а не с моей тетей?

— Марки, он говорит, они с ней были просто друзья.

— Вуди сказал, что там стол был накрыт на святого Валентина.

— Анита хотела с ним поговорить о чем-то очень важном. Это касалось твоего дяди… Ты сколько еще пробудешь в Балтиморе? Мне тебя не хватает…

— Не знаю. До конца недели точно. Мне тебя тоже не хватает.

В доме царил странный покой. Призрак тети Аниты бродил среди нас. Нереальность ситуации была сильнее печали. Мария бессмысленно суетилась, я слышал, как она пеняла себе («Миссис Гольдман велела тебе постирать занавески», «Миссис Гольдман была бы тобой недовольна»). Гиллель все время молчал. Большую часть дня он сидел у себя в комнате и глядел в окно. В конце концов я вытащил его пройтись в «Дейри-Шек». Мы взяли молочные коктейли и выпили прямо у стойки. Потом пошли обратно к дому Балтиморов. Сворачивая на Уиллоуик-роуд, Гиллель сказал:

— Это все отчасти по моей вине.

— Что — все? — спросил я.

— Мамина смерть.

— Не надо так говорить… Это несчастный случай. Чертов несчастный случай.

Но он продолжал:

— Все из-за Банды Гольдманов.

Я не понял, что он имеет в виду.

— Знаешь, по-моему, нам надо попытаться друг друга поддерживать. Вуди тоже не в порядке.

— Так ему и надо.

— Я видел его тогда на кладбище. Он сказал, что вы в тот вечер поссорились…

Гиллель застыл на месте и посмотрел мне прямо в глаза:

— По-твоему, сейчас самое время это обсудить?

Мне хотелось ответить «да», но я не в силах был даже выдержать его взгляд. Мы молча двинулись к дому.

В тот вечер мы с дядей Солом и Гиллелем поужинали приготовленным Марией жареным цыпленком. За едой никто не произнес ни слова. Наконец Гиллель сказал:

— Завтра я уезжаю. Возвращаюсь в Мэдисон.

Дядя Сол кивнул головой в знак согласия. Я понял, что Гольдманы-из-Балтимора разваливаются. Еще два месяца назад Гиллель с Вуди отлично проводили время в университете Мэдисона, а тетя Анита с дядей Солом были счастливой и бесспорно успешной парой. А теперь тетя Анита умерла, Вуди неизвестно где, Гиллель замкнулся в молчании, а для дяди Сола началась новая жизнь в Оук-Парке. Он решил войти в роль идеального вдовца — мужественного, смирившегося, сильного.

Я пробыл в Балтиморе всю неделю и каждый день наблюдал, как соседи несли ему еду и свои добрые чувства. Видел, как они один за другим шли к дому Балтиморов. Как чудесно обнимались и расцеловывались с ним, взволнованно смотрели на него, трясли ему руку. А потом слышал разговоры в супермаркете, в химчистке, в «Дейри-Шек»: сплетни расползались как тараканы. Он был жалкий рогоносец. А его жена погибла, удирая от любовника, где ее вечером на святого Валентина застукал их приемный почти-сын. Создавалось впечатление, что история смерти Аниты известна всем до мельчайших подробностей. Все всё знали. А еще до меня доносились вполне откровенные намеки:

— А он тоже хорош гусь.

— Нет дыма без огня.

— Мы его с той женщиной видели в ресторане.

Оказалось, что в этой истории замешана еще и какая-то женщина. Некая Кассандра из теннисного клуба Оук-Парка.

Я отправился в теннисный клуб. Долго искать не пришлось: при входе висел стенд с фотографиями и именами тренеров; среди них была женщина привлекательной наружности по имени Кассандра Дэвис. Мне оставалось лишь прикинуться дурачком и пококетничать с одной из секретарш. Выяснилось, что по совершенно случайному совпадению именно она давала частные уроки моему дяде и по еще более случайному совпадению сегодня не вышла на работу по болезни. Я выяснил адрес и решил сходить к ней домой.

Кассандра, как я и подозревал, была вполне здорова. Поняв, что я племянник Сола Гольдмана, она захлопнула дверь у меня перед носом. Но поскольку я барабанил и просил открыть, она крикнула из квартиры:

— Чего ты от меня добиваешься?

— Я просто хочу попытаться понять, что случилось в моей семье.

— Пусть Сол рассказывает, если хочет.

— Вы его любовница?

— Нет. Мы с ним просто однажды поужинали. Но ничего не было. А теперь у него умерла жена, и меня считают шлюхой по вызову.

Я чем дальше, тем меньше понимал, что происходит. Одно было ясно: Сол что-то скрывает. Я не знал, что произошло между Вуди и Гиллелем, не знал, что произошло между дядей Солом и тетей Анитой. И теперь, спустя неделю после похорон тети Аниты, уезжал из Балтимора, так и не получив ответа на свои вопросы. Наутро в день моего отъезда дядя Сол проводил меня до машины.

— Все будет хорошо, правда? — спросил я, крепко обнимая его.

— Все будет хорошо.

Я разжал руки, но он удержал меня за плечи и сказал:

— Марки, я сделал одну нехорошую вещь. Поэтому твоя тетя и ушла.

Выехав из Оук-Парка, оставив позади дядю Сола и Марию, последних обитателей дома моих самых прекрасных детских грез, я надолго задержался на кладбище Форрест-Лейн. Не знаю зачем: то ли хотел побыть с ней рядом, то ли надеялся встретить там Вуди.

Потом я выехал на шоссе и покатил в Монклер. На нашей улице мне стало хорошо. Замок Балтиморов рухнул, зато маленький, но прочный домик Монклеров гордо стоял на своем месте.

Я позвонил Александре и сказал, что приехал. Через час она уже была у моих родителей. Позвонила в дверь, я открыл. И, увидев ее, почувствовал такое облегчение, что все эмоции, которые я сдерживал в последние дни, вырвались наружу, и я разрыдался.