— Ты с ума сошел, — сказал Гиллель. — Если тебя кто-нибудь увидит, тебе крышка.

— Мне там душно. Хотел ноги размять. И потом, боюсь, если Хряк не увидит меня в школе, он опять за тебя примется.

Вуди проводил Гиллеля до школьного двора и, как обычно, смешался с толпой учеников. Но в то утро директор Хеннингс приметил незнакомого мальчика и сразу понял, что тот не из его школы. Вспомнил особые приметы, перечисленные в объявлении о розыске, и вызвал полицию. Через минуту к школе подъехал патруль. Вуди сразу его заметил и хотел удрать, но наткнулся на Хеннингса.

— Простите, молодой человек, вы кто такой? — строго спросил Хеннингс, крепко взяв его за плечо.

— Беги, Вуди! — закричал Гиллель. — Спасайся!

Вуди вырвался из рук Хеннингса и кинулся бежать со всех ног, но подоспевшие полицейские задержали его. Гиллель бросился к ним, крича:

— Не трогайте! Не трогайте его! Вы не имеете права!

Он хотел растолкать полицейских, но Хеннингс не пустил его. Гиллель разрыдался.

— Оставьте его! — заорал он вслед полицейским, уводившим Вуди. — Он ничего не сделал! Он ничего не сделал!

Оторопевшие школьники во внутреннем дворе смотрели, как Вуди сажают в полицейскую машину, пока Хеннингс и учителя не приказали им разойтись по классам.

Гиллель все утро проплакал в медицинском кабинете. Во время перерыва на ланч к нему зашел Хеннингс:

— Ну-ну, мой мальчик, пора вернуться в класс.

— Зачем вы это сделали?

— Директор интерната предупредил меня, что, возможно, Вуди появится здесь. Твой друг совершил побег, ты понимаешь, что это значит? Это очень серьезно.

После перерыва Гиллель с тяжелым сердцем пошел на уроки. Хряк с нетерпением поджидал его.

— Час мести пробил, Креветка, — изрек он. — Твоего дружка Вуди тут больше нет, и после уроков я тобой займусь. Тебя ждет чудесное собачье дерьмо. Ты уже пробовал собачье дерьмо? Нет? Это будет твой десерт. До последней крошки съешь, ням-ням!

Едва прозвенел звонок с последнего урока, как Гиллель пулей вылетел из класса; за ним несся Хряк с криком: «Ловите Креветку! Ловите его, устроим ему праздник!» Гиллель промчался по коридорам, но потом не выскочил в дверь со стороны баскетбольной площадки, а, пользуясь своим маленьким ростом, прошмыгнул через поток спускавшихся вниз учеников, взлетел по лестнице на второй этаж, по пустым коридорам добежал до каморки привратника и затаился там, стараясь не дышать. Кровь стучала в висках, сердце бухало прямо в уши. Когда он отважился выйти, уже стемнело. Он на цыпочках крался по школе в поисках выхода и вскоре узнал коридор, ведущий в редакцию газеты. Проходя мимо, он заметил, что дверь приоткрыта, и услышал какие-то странные звуки; застыл на месте и прислушался. Он узнал голос миссис Чериот. Потом раздался звук шлепка, а за ним — стон. Заглянув в щель, он увидел директора Хеннингса. Тот сидел на стуле, а на коленях у него кверху задом лежала миссис Чериот в спущенной юбке и трусах. Он крепко, но любовно шлепал ее по ягодицам, а она при каждом ударе сладко постанывала.

— Шлюха! — сказал он, обращаясь к миссис Чериот.

— Да, я жирная мерзкая шлюха, — повторила она.

— Шлюха! — подтвердил он.

— Я была очень плохой ученицей, господин директор.

— Ты была скверной маленькой шлюшкой? — спросил он.

Гиллель, в полном недоумении от представшей ему сцены, резко распахнул дверь и крикнул:

— Грубые слова — признак озорства!

Миссис Чериот вскочила с пронзительным криком.

— Гиллель? — заикаясь, проблеял Хеннингс.

Миссис Чериот подтянула юбку и вылетела за дверь.

— Чем это вы занимались? — поинтересовался Гиллель.

— Мы играли, — ответил Хеннингс.

— Это больше похоже на озорство, — констатировал Гиллель.

— Мы… мы упражнялись. А ты что тут делаешь?

— Я прятался, потому что ребята хотели меня побить и накормить собачьими какашками, — объяснил Гиллель, но директор его уже не слушал, он искал в коридоре миссис Чериот.

— Прекрасно. Аделина? Аделина, ты здесь?

— Мне можно дальше прятаться? — спросил Гиллель. — Мне правда страшно, Хряк со мной не знаю что сделает.

— Конечно, очень хорошо, мой мальчик. Ты не видел миссис Чериот?

— Она ушла.

— Куда ушла?

— Не знаю, куда-то туда.

— Ладно, посиди тут минутку, я сейчас вернусь.

Хеннингс двинулся по коридору, взывая: «Аделина! Аделина, где ты?» Потом увидел миссис Чериот: она забилась куда-то в угол.

— Не волнуйся, Аделина, мальчик ничего не видел.

— Он все видел! — взвыла она.

— Нет-нет, уверяю тебя.

— Правда? — спросила она дрожащим голосом.

— Точно. Все хорошо, тебе не о чем беспокоиться. И потом, он не из тех, кто будет поднимать шум. Не бери в голову, я с ним поговорю.

Но, вернувшись в редакцию, Хеннингс обнаружил, что Гиллеля нет. Снова они встретились через час: Гиллель позвонил в дверь его дома.

— Добрый день, господин директор.

— Гиллель? Что ты тут делаешь?

— Вы, кажется, потеряли одну вещь, я ее вам принес. — И Гиллель достал из сумки женские трусы.

Хеннингс вытаращил глаза и замахал руками:

— Убери сейчас же эту гадость! Не понимаю, о чем ты говоришь!

— Я думаю, это вещь миссис Чериот. Вы сняли с нее трусы, когда били, а она забыла их надеть. Странно, вот если бы я забыл надеть трусы, я бы чувствовал, как мне дует на пипиську. Но женщины, наверно, не чувствуют, что дует, у них ведь пиписька внутри.

— Замолчи и убирайся отсюда! — прошипел Хеннингс.

Из гостиной донесся голос жены мистера Хеннингса, она спрашивала, кто звонил.

— Ничего-ничего, дорогая, — елейным тоном откликнулся тот. — Тут просто у одного ученика затруднения.

— Надо, наверно, спросить у вашей жены, не ее ли это трусы? — предложил Гиллель.

Хеннингс сделал неловкую попытку вырвать трусы, у него не получилось, и он крикнул жене:

— Дорогая, я чуть-чуть пройдусь!

На улицу он вышел в шлепанцах и потащил Гиллеля за собой:

— Ты с ума сошел, ты зачем сюда явился?

— А вон там я видел киоск с мороженым, — сказал Гиллель.

— Я не собираюсь покупать тебе мороженое. Ужинать пора. И вообще, ты зачем явился?

— Интересно, а миссис Чериот любит прикладывать лед к красным ягодицам? — не унимался Гиллель.

— Ладно, пойдем купим тебе мороженое.

Они прохаживались по улице, держа в руках по рожку.

— Зачем вы отшлепали бедную миссис Чериот? — спросил Гиллель.

— Это была игра.

— Нам в школе рассказывали о жестоком обращении. Это было жестокое обращение? Надо позвонить, они оставили свой телефон.

— Нет, мой мальчик. Это была такая вещь, которой мы хотели оба.

— Поиграть в порку?

— Да. Это такая особенная порка. От нее не больно. От нее хорошо.

— Да? А вот моего приятеля Льюиса отец выпорол, и он говорит, что это очень даже больно.

— Это разные вещи. Когда взрослые устраивают друг другу порку, они сначала договариваются, чтобы оба были согласны.

— А-а, — сказал Гиллель. — То есть вы что, спросили у миссис Чериот: «Скажите-ка, миссис Чериот, вас не затруднит, если я спущу с вас штанишки и выпорю», а она ответила: «Нисколько»?

— Вроде того.

— По-моему, это странно.

— Знаешь, мой мальчик, взрослые вообще люди странные.

— Я заметил.

— Нет, я хочу сказать, еще более странные, чем ты можешь себе представить.

— И вы тоже?

— И я тоже.

— Знаете, я понял, о чем вы. Друзьям моих родителей пришлось развестись. Они у нас однажды ужинали, а через неделю жена пришла к нам ночевать. Она все время говорила про мужа запретными словами. Он что-то такое делал с няней их детей.

— Иногда мужчины так делают.

— Почему?

— По целой куче причин. Чтобы чувствовать себя лучше, чтобы чувствовать себя сильнее. Или чувствовать себя моложе. Или чтобы утолить свои влечения.

— А влечение — это что?

— Это что-то такое, что вырывается из нас, а почему, мы и сами толком не знаем. Тогда голова перестает думать, тело творит неизвестно что, а мы потом раскаиваемся.