С минуту Гэхаловуд обдумывал мою теорию.

— Значит, по-вашему, убийца закопал сумку и рукопись вместе с ней, чтобы избавиться от улик.

— Точно.

— Но это не объясняет, откуда взялись слова любви прямо на тексте.

— Хороший вопрос, — согласился я. — Возможно, это доказывает, что убийца Нолы ее любил. Может, стоит рассмотреть версию убийства на почве страсти, в припадке безумия? А опомнившись, убийца сделал эту надпись, чтобы могила не оставалась безымянной. Может, кто-то любил Нолу и не вынес ее связи с Гарри? Он знал о побеге и, не сумев ее отговорить, предпочел ее убить, лишь бы не потерять. Вполне убедительная гипотеза, разве нет?

— Убедительная, писатель. Но, как вы и сказали, это всего лишь гипотеза, и теперь надо ее проверить. Как и все прочие. Добро пожаловать в тяжкую и кропотливую работу копа.

— Что вы предлагаете, сержант?

— Мы назначили графологическую экспертизу по делу Квеберта, но результаты будут чуть позже, придется подождать. Остается выяснить еще один момент: почему Нолу похоронили в Гусиной бухте? Это же рядом с Сайд-Крик: зачем затевать возню с перевозом тела ради того, чтобы закопать его в паре миль оттуда?

— Нет тела — нет убийства, — предположил я.

— Вот и я так думаю. Возможно, убийца понял, что окружен полицией. И ему пришлось довольствоваться ближайшими окрестностями.

Мы оба перевели взгляд на белую доску с моим списком имен:

— Все эти люди так или иначе связаны с Нолой или с делом, — сказал я. — Можно даже считать, что это список подозреваемых.

— Для начала это список-заморочка, — рассудил Гэхаловуд.

Я пропустил мимо ушей его инсинуации и попытался сократить список:

— Нэнси в семьдесят пятом году было всего пятнадцать, и никаких мотивов. Думаю, ее можно вычеркнуть. Тамара Куинн твердит всем и каждому, что знала про Гарри и Нолу… она могла быть автором анонимных писем Гарри.

— Вот с женщинами я не знаю, — перебил Гэхаловуд. — Чтобы так проломить череп, надо обладать огромной силой. Я все-таки думаю, это скорее мужчина. Тем более что Дебора Купер ясно видела мужчину, который преследовал Нолу.

— А родители, Келлерганы? Мать избивала дочь…

— Избивать свою дочь не похвально, но вряд ли похоже на тот зверский удар, какой получила Нола.

— Я читал в интернете, что при пропаже детей преступник часто оказывался членом семьи или родственником.

Гэхаловуд закатил глаза:

— А я читал в интернете, что вы великий писатель. Как видите, интернет вечно врет.

— Не будем забывать про Элайджу Стерна. По-моему, его надо допросить, и как можно скорее. Нэнси Хаттауэй говорит, что он присылал за Нолой своего шофера, Лютера Калеба, и тот отвозил ее в его особняк в Конкорде.

— Потише, писатель. Элайджа Стерн — влиятельный человек из богатейшей семьи. Он очень силен. Из тех, к кому прокурор без веских улик вязаться не будет. Что у вас против него, кроме вашей свидетельницы, которая в те времена была еще девчонкой? Сегодня ее показания ничего не стоят. Нужны веские факты, доказательства. Я перерыл все отчеты полиции Авроры: там нет ни слова ни о Гарри, ни о Стерне, ни об этом Лютере Калебе.

— Мне Нэнси Хаттауэй показалась человеком, заслуживающим доверия…

— Не спорю, просто я не вполне доверяю воспоминаниям, которые всплывают через тридцать лет, писатель. Я попытаюсь разобраться в этой истории, но чтобы всерьез заняться Стерном, мне нужны доказательства. Я не собираюсь рисковать своей задницей, вызывая на допрос человека, который играет в гольф с губернатором, и не имея при этом что ему предъявить.

— Ко всему прочему, Келлерганы переехали из Алабамы в Аврору по какой-то вполне конкретной причине, но о ней никто ничего не знает. Отец говорит, они искали более здоровое место, но Нэнси Хаттауэй сообщила, что Нола упоминала некое событие, которое случилось, когда она с семьей жила в Джексоне.

— Гм. В общем, надо во всем этом покопаться, писатель.

Я решил не говорить Гарри про Элайджу Стерна, пока у меня не будет более весомых доказательств. Зато я позвонил с этой новостью Роту: мне казалось, что подобное обстоятельство может сыграть решающую роль в защите Гарри.

— У Нолы Келлерган была связь с Элайджей Стерном? — поперхнулся он.

— Именно так. Сведения из надежного источника.

— Отличная работа, Маркус. Вызовем Стерна в зал суда, предъявим ему обвинение и перевернем ситуацию. Представляете, какие рожи будут у присяжных, когда Стерн, поклявшись на Библии, начнет делиться с ними пикантными подробностями своих утех с малюткой Келлерган?

— Пожалуйста, ничего не говорите Гарри. До тех пор, пока я не разузнаю о Стерне поподробнее.

В тот же день после обеда я отправился в тюрьму; Гарри подтвердил слова Нэнси Хаттауэй.

— Нэнси Хаттауэй говорила про побои, которые терпела Нола.

— Ох, Маркус, эти побои, это ужасная история…

— Еще она сказала, что в начале лета Нола была очень печальная и задумчивая.

Гарри грустно кивнул:

— Когда я попытался оттолкнуть Нолу, я сделал ее очень несчастной, и это привело к страшным бедам. В те выходные после Дня независимости и нашей с Дженни поездки в Конкорд я был совершенно оглушен своим чувством к Ноле. Мне надо было в обязательном порядке отдалиться от нее. Поэтому в субботу, 5 июля, я решил не ходить в «Кларкс».

И пока я записывал рассказ Гарри о катастрофических выходных 5 и 6 июля 1975 года, мне стало ясно, что «Истоки зла» — это подробное описание его романа с Нолой, с отрывками из их подлинной переписки. Значит, Гарри никогда ничего не скрывал: он с самого начала признался всей Америке в их невозможной любви. В конце концов я даже перебил его:

— Гарри, но ведь все это есть в вашей книге!

— Все, Маркус, все. Но никто никогда не пытался понять. Все писали всякие умные анализы текста, говорили про аллегории, символы и фигуры стиля, а я даже смысла их не понимаю. Тогда как все, что я сделал, — это написал книгу о Ноле и о себе.

Суббота, 5 июля 1975 года

Четыре часа утра. На улицах города не было ни души, только его шаги гулко отдавались в тишине. Он думал только о ней. С тех пор как он решил больше с ней не встречаться, у него пропал сон. Он внезапно просыпался до рассвета и больше не мог уснуть. Тогда он натягивал спортивный костюм и отправлялся бегать. Бежал по пляжу, гонялся за чайками, подражал их полету и мчался дальше, к Авроре. Добрых пять миль между нею и Гусиной бухтой он проносился стрелой. Обычно он пересекал город из конца в конец и делал вид, будто убегает в Массачусетс, а потом садился на Гранд-Бич и смотрел на восход солнца. Но в то утро, оказавшись в квартале Террас-авеню, он остановился отдышаться и немного прошелся между рядами домов, обливаясь потом; в висках стучала кровь.

Он миновал дом семейства Куинн. Вчерашний вечер с Дженни точно был самым скучным в его жизни. Дженни — потрясающая девушка, но с ней он не мог ни смеяться, ни мечтать. Мечтать он мог только с Нолой. Он пошел дальше, вниз по улице, и оказался перед запретным домом — домом Келлерганов, там, где накануне высадил плачущую Нолу. Он изо всех сил напускал на себя холодность, чтобы она поняла, но она не поняла ничего. Спросила: «Почему вы так поступаете со мной, Гарри? Почему вы такой злой?» Он думал о ней весь вечер. Во время ужина в Конкорде даже отлучился на минуту, чтобы позвонить из телефонной кабины. Попросил телефонистку соединить его с Келлерганами из Авроры, Нью-Гэмпшир, и, едва услышав звонок, повесил трубку. Когда он вернулся к столу, Дженни спросила, все ли с ним в порядке.

Застыв на тротуаре, он всматривался в окна, пытаясь угадать, в какой комнате она спит. Н-О-Л-А. Милая Нола. Он стоял долго. Вдруг ему послышался какой-то шум; он хотел отойти подальше, но налетел на железные мусорные баки, и они со страшным грохотом опрокинулись. В доме зажегся свет, и Гарри бросился бежать со всех ног; вернувшись в Гусиную бухту, он уселся за письменный стол и попытался писать. Начало июля, а он до сих пор так и не начал свой великий роман. Что с ним будет? Придется вернуться к своей горемычной жизни. Он никогда не станет писателем. Он вообще никем не станет. Первый раз в жизни ему пришла мысль о самоубийстве. Около семи утра он уснул прямо за столом, уткнувшись в свои перечерканные, разорванные черновики.