— Предупреждаю: если не дашь мне то, чего я хочу, будешь долго ждать следующего подношения! И если мои подсчеты верны, у тебя почти ничего не осталось…

Она ходила кругами по камере, чувствуя всю глубину своего унижения.

— Что осталось-то, если разобраться? Початая пачка сигарет? Наркоты, конечно же, нет… Скоро станет совсем невтерпеж… Тогда ты станешь валяться у меня в ногах! Умолять! Плачевное будет зрелище, но, думаю, мне понравится.

— Ты в самом деле сволочь!

— Но ведь таким ты меня и любишь, Марианна!

Ее замутило.

— Иди ты на хрен! Меня от тебя тошнит!

— Тем хуже, красавица! Но не вздумай звать меня, когда наступит ломка.

Он растоптал окурок и тоже встал. Похоже, ничуть ее не боялся. Такое трудно стерпеть. Все боялись ее, когда она поднимала крик.

— Ты в самом деле последнее дерьмо! — процедила она сквозь зубы. — Когда-нибудь я сдеру с тебя шкуру!

— А тем временем переночуешь здесь. Кстати, Моника предупреждала меня, что снова расплодились крысы!

Он знал, что Марианна их боится до дрожи.

— Я закрою решетку, дверь запирать не стану… Так они смогут прийти и составить тебе компанию!

Желание убить, чтобы умерить боль. Разодрать в клочья кого-нибудь или что-нибудь. Вдавить пальцы в трепещущую плоть. Она бесновалась, он ликовал. Сомкнулись стальные челюсти капкана. Уступить или медленно агонизировать. Такова дилемма. Ведь он, как всегда, сдержит слово.

— Спокойной ночи, милая!

Марианна преградила ему дорогу, встав перед дверью.

— Не хочешь, чтобы я уходил? — продолжал он насмехаться.

Она не ответила. Выбора нет. Он побеждал по всем фронтам.

Даниэль притиснул ее к решетке, запустил руки под свитер. Без позволения. Горькая обида… Молчание, конечно, знак согласия. Он бы не тронул ее без приглашения. Даже не выраженного в словах. Это означало, что он все-таки ее боится. Смехотворное преимущество, позволившее ей встретить лицом к лицу испытание, которое ее ожидало. Вся застыв с головы до ног, она убрала защиту. Даниэль немного отступил.

— Раздевайся, — сухо приказал он.

Все еще хуже, чем она боялась. Но лучше покончить с этим поскорее. Даже если она предпочла бы умереть.

Представь, Марианна, как ты будешь жить без дури и без сигарет. Это ничего. Это быстро закончится. Какой-то несчастный миг, вот и все. Это не важно… Она сняла свитер, холод обдал ее своим дыханием, вцепился всеми зубами. Глаза начальника сверкали в полутьме, Марианне хотелось их выцарапать. Потом она сняла джинсы, кроссовки. На ней мало что осталось. Скоро не осталось ничего.

Даниэль грубо развернул ее к решетке, притиснул лицом к стальным прутьям. Держал за руки, прижимал к леденящей стали. Нарочно бередил раны. Но потом стало еще хуже. От боли у нее вырвался крик. К великому ее отчаянию.

Не показывай ему, как ты страдаешь, Марианна! Он и так до невозможности гордится собой!

Без дури и без табака будет сущий ад.

Но разве здесь и сейчас что-то другое?

Каждый рывок раздирал ей сердце, отдавался в мозгу. Одна мысль преследовала ее: почему я вынуждена быть шлюхой в грязном карцере? Потому что я их всех убила. Потому что я этого заслуживаю.

Нет! Нет! Я не заслуживаю такого! Такого не заслуживает никто…

Казалось, это никогда не кончится. Вечное проклятие. Она никогда от этого не избавится. Он не остановится никогда… Но он поневоле остановился. Излился в нее. Он ведь не дьявол, просто мужчина. Мгновение оставался неподвижным, навалившись на нее всем своим весом. Утомленный наслаждением. Потом отпустил ее руки, но она так и осталась распятой на своей голгофе. Будто бы он все еще продолжал. Даниэль застегнул ремень, подобрал одежду Марианны, бросил ей в лицо:

— Одевайся.

Глаз с нее не сводил, полный нестерпимого самодовольства. Ты выиграла, Марианна! Ничего себе победа… Он закурил, а она надевала на себя свои шмотки. Даниэль ничего не упустил, насладился каждым мигом.

— Ладно, пошли, — сказал наконец.

Сохраняй достоинство, Марианна. Но как сохранишь достоинство после такого? И все-таки она высоко держала голову. Хотя черная, грязная волна и захлестнула ее. Так, что почти прервалось дыхание. От резкого света в коридоре ее хрупкая маска едва не распалась на тысячу кусков. Еще несколько минут продержалась, скрывая под собой руины напрасно погубленной жизни.

Даниэль придержал ее. Последняя пытка, его усмешка, до омерзения жестокая. Почти нечеловеческая.

— Ну вот! Теперь у тебя есть веская причина ненавидеть меня. Ведь ты этого хотела, да?

Она вырвалась, пошла вверх по ступенькам, облачившись в то, что еще оставалось от ее гордости. Цеплялась за железные перила, чтобы не упасть. Трудно идти, когда тебе отпилили ноги. Но главное, единственно важное — не плакать. Если придется, она продолжит путь на коленях. Потом — ползком.

Ничего не выказывать, ни в чем не признаваться. В том, что ей больно, до смерти больно.

Даниэль шел впереди, она смотрела в его широкую, мощную спину. Даже и не хотела уже всадить в нее нож. Хотела лишь в одиночестве отдаться на волю прилива, захлестнувшего ее. На верхней площадке Даниэль проверил, свободен ли путь.

Моника храпела в комнате отдыха. Он схватил Марианну за руку, повел к сто девятнадцатой. Каменные лица, ледяные взгляды. Даниэль крепко стиснул ее запястье.

— Вот видишь, мне очень легко причинить тебе боль, — прошептал он.

— Вижу. Ты придешь в понедельник вечером? — спросила она тусклым голосом.

— Конечно приду… Я держу слово. И потом, ты все-таки права: с тобой так хорошо, зачем лишать себя удовольствия?

— Ладно.

То, что она не противилась, его немного удивило, даже слегка испортило пьянящее ощущение победы. Он осторожно открыл дверь, Марианна вошла. Вздрогнула, когда ключ вонзился в замочную скважину. Мадам Фантом, грубо вырванная из своего химического сна, приподнялась на койке:

— Марианна? Как ты?

— Ничего. Спи.

— Где ты была?

— У меня нет охоты разговаривать! — огрызнулась она, вкладывая последние силы. — Так что спи и забудь обо мне!

Эмманюэль вновь повалилась на подушку. Марианна прислушивалась к малейшему шороху. Через минуту ровное дыхание сокамерницы показало, что та опять впала в кому. Марианна взяла сигарету. Встала под открытым окном, держась за стену, чтобы не упасть.

Теперь можно было позволить бушующей тьме завладеть сознанием. Захлестнуть всю камеру целиком. Сорвать маску с лица.

Даниэль растянулся на старой раскладушке, стоявшей в углу его кабинета. Закурил, глядя в потолок, покрытый трещинами. Странное ощущение. Как будто выпил лишнего. Слегка охмелел. Наслаждение, конечно. Такое сильное… Он пытался смаковать свой триумф. Как он показал, кто сильнее. Кто вожак стаи. Как заставил ее замолчать. Покориться.

Но что-то мешало. Что-то отравляло победу. Что-то толкалось внутри, в самой глубине.

Вооружившись фонариком, он выбрался в коридор. Ощутил странную необходимость. Увидеть, как она спит. Успокоить себя. Перед сто девятнадцатой помедлил, заколебался. Странное предчувствие, будто стоит ему открыть глазок, как в лицо ему бросится какое-то чудище. Однако следовало поторопиться. Моника скоро отправится в ночной обход. Он осторожно отодвинул заслонку. Ничего не увидел в кромешной тьме. Но услышал звуки, от которых стеснилась грудь.

Еле слышный, сдавленный плач, стоны умирающего зверя.

Он наставил фонарик, нажал на кнопку…

И тотчас же отрезвел. Даже затаил дыхание, завороженный страданием, терзающим взгляд.

Марианна, повернувшись к нему спиной, стояла на коленях под окном, лицом к стене; голова ее почти касалась пола. Одной рукой упиралась в бетон, другой зажимала рот, сдерживая рвущийся крик. Тело, такое знакомое, все во власти стихийных, из земли идущих толчков. Комок измученной плоти.

Он погасил светящийся луч, быстро закрыл глазок. Может быть, она повернула к двери истомленное лицо. Он, по крайней мере, избежит ее взгляда. Ему пришлось на несколько минут прижаться к стене, чтобы восстановить дыхание. Зазвонил будильник Моники, он поспешил к своему кабинету, чтобы избежать встречи. Запер дверь на два оборота, рухнул на раскладушку. Слышал, как охранница начинает обход. Она увидит, как плачет Марианна. Но ничего. Моника пройдет мимо.