Я не собиралась этого делать. Все случилось внезапно – моя жизнь сорвалась с места, точно заевшая крышка люка, которая наконец подалась. Через мгновение я чувствовала свои губы на его губах, мои руки обвивали его шею. Волосы его были влажными, но я не понимала отчего – и мне было все равно. Хотелось заговорить, рассказать ему, что я чувствую, но я не стала, потому что заговорить означало бы перестать целовать его, прервать мгновение, которое хотелось переживать вечно. Наконец-то я почувствовала себя женщиной. Я абсолютно владела собой. Не помню – во всяком случае, не писала, – целовалась ли я с кем-нибудь, помимо своего мужа, хотя наверняка целовалась. Что ж, пусть для меня это будет в первый раз.

Не знаю, сколько это длилось. Даже не понимаю, что именно произошло: я просто сидела на диване рядом с ним, ощущая себя совсем крошечной, как будто вот-вот исчезну, а в следующий миг целовала его. Не помню, чтобы я желала этого, хотя не то чтобы мне этого не хотелось. Не помню, как это началось. Помню лишь эти два состояния, и ничего между – ни сомнения, ни сознательного решения.

Он не стал резко отталкивать меня. Был деликатен. По крайней мере, позволил мне это сделать. Не оскорбил возмущенным вопросом, мол, «что это на вас нашло?» или «вы в своем уме?». Он просто отстранился, потом убрал мои руки с плеч и сказал: «Не надо».

Я удивилась. Не надо того, что делаю я? Или того, что делает он? Я до сих пор не понимаю. Я чувствовала лишь одно: в какой-то момент я превратилась в другого человека, в другую Кристин, а потом снова стала прежней. Однако я не испытывала страха. И разочарования тоже. Даже радовалась, что благодаря ей, другой, наконец-то что-то произошло.

Он посмотрел на меня:

– Простите.

Я не понимала, что он чувствует. Злость? Жалость? Досаду? Возможно все, что угодно. На его лице отражалась буря чувств. Он еще немного подержал мои руки в своих, а потом положил их мне на колени.

– Простите, Кристин, – повторил он.

Я не знала, что ответить. И что делать. Я молчала, намереваясь извиниться. А потом сказала:

– Эд, я люблю вас.

Он закрыл глаза.

– Кристин, – начал он, – я…

– Пожалуйста, – взмолилась я, – не надо. Не говорите, что вы не почувствовали чего-то похожего. – (Он нахмурился.) – Вы же любите меня, признайтесь.

– Кристин, прошу вас. Вы… вы…

– Сошла с ума?

– Нет. Вы запутались.

– Запуталась? – рассмеялась я.

– Да, – ответил он. – Вы меня не любите. Помните, мы говорили про фантазии? Это часто случается с людьми, которые…

– А-а… Знаю. Помню. С людьми, которые потеряли память. Вы это хотите сказать?

– Вполне возможно. Очень возможно.

После этих слов я возненавидела его. Думал, что знает меня лучше, чем я сама. А на самом деле знает только мою болезнь.

– Я не дура, – повторила я.

– Знаю. Я знаю это, Кристин. Я так вовсе не думаю. Я…

– Не может быть, чтобы вы меня не любили.

Он вздохнул. Теперь я начала испытывать его терпение. Действовать ему на нервы.

– А зачем вы так часто сюда приходите? Возите меня по Лондону. Вы со всеми своими пациентами так себя ведете?

– Да, – начал он, потом поправился: – Нет. Не совсем.

– Тогда зачем?

– Я пытаюсь вам помочь.

– И все?

Он помедлил, затем ответил:

– Нет, не все. Я пишу научную работу.

– Изучая меня?

– Ну… в некотором роде.

Я попыталась вытеснить из памяти его слова.

– Но вы мне не сказали, что я и Бен в разводе, – не унималась я. – Почему? Почему вы этого не сделали?

– Я сам не знал! – взмолился он. – Только поэтому и не сказал. В вашем досье этого не было. Бен тоже ничего не сказал. Вот и все. – Я молчала; он подался вперед, точно хотел снова взять мои руки в свои, но, спохватившись, почесал лоб. – Если бы я знал, то сказал бы вам.

– Ага, сказали бы! – возмутилась я. – Как про Адама.

Кажется, его это задело.

– Кристин, не надо.

– Почему вы мне не сказали? – спрашивала я. – Чем вы лучше Бена?

– Господи, Кристин! – воскликнул он. – Мы уже обсудили это. Я считал, что так будет лучше для вас. Бен не рассказывал вам про Адама. И я не стал. Это было бы неправильно. Неэтично.

Я рассмеялась, точнее, фыркнула:

– Неэтично! Значит, скрывать от меня, что у меня был сын, – этично?

– Говорить вам или не говорить про Адама – решение Бена. Его, а не мое. Правда, я предложил вам завести дневник. С тем чтобы вы записывали то, что узнаете каждый день. Я решил, что так будет лучше всего.

– А то, что на меня напали? Вас, кажется, вполне устроило, что я верю в то, что меня сбила машина.

– Кристин, нет. Я тут ни при чем. Это вам рассказал Бен. Я даже не знал, что он вам такое рассказывает. Откуда?

Я стала размышлять над тем, что видела. Пена для ванн с апельсиновым ароматом, чьи-то пальцы на моем горле. Чувство, что не могу дышать. Мужчина, чье лицо остается для меня загадкой. Я заплакала.

– Так зачем вы мне вообще это рассказали?

Он заговорил ласково, но не прикасаясь ко мне:

– Это не я рассказал. Вы сами. Вы сами все вспомнили. – (И конечно, он был прав, что меня рассердило.) – Кристин, я…

– Уходите, – сказала я. – Прошу вас.

Теперь я плакала в голос, тем не менее чувствовала странный прилив сил. Я толком не помнила, что случилось, что говорила только что, но ощущала, как свалилась с моей души огромная тяжесть, прорвало дамбу где-то внутри меня.

– Прошу вас, – повторила я. – Прошу, уходите.

Я ждала, что он станет возражать. Умолять, просить остаться. Я почти хотела, чтобы он стал просить. Но он не стал.

– Если вы так хотите… – сказал он.

– Да, – прошептала я и повернулась к окну, твердо решив сегодня больше не смотреть на него, что в моем случае означало, что назавтра я вообще забуду, кто он такой.

Он поднялся и пошел к двери:

– Я позвоню. Завтра. Ваше лечение…

– Просто уходите. Прошу вас.

Больше он ничего не сказал. Я услышала, как за ним закрылась дверь.

Какое-то время я просто сидела и молчала. Несколько минут. А может, часов? Не знаю. Сердце мое отчаянно колотилось. Наконец я отправилась в ванную. Вокруг зеркала по-прежнему были фотографии. Мой муж. Бен. Что я наделала? Теперь у меня ничего нет. Никого, кому я могла бы доверять. Никого, на кого я могла бы опереться. Мысли мои, ничем не сдерживаемые, неслись одна за другой. Я вспомнила, что мне сказал доктор Нэш. Он любит вас. И пытается защитить.

Вот только от чего защитить? От правды. А правда, по-моему, важнее всего. Впрочем, может, я и ошибаюсь.

Я вошла в кабинет. Бен столько мне лгал. И теперь я не могу верить ни одному его слову. Ни единому.

Я поняла, что надо делать. Мне надо знать. Знать, могу ли я доверять ему в одном, главном.

Как я и подозревала, коробка, запертая, нашлась там, где я и написала. Но я не расстроилась.

Я принялась искать, сказав себе, что не прекращу поиски, пока не найду ключ. Я принялась рыскать по кабинету. Другие ящики, письменный стол. Поиски я вела методично. Вернув все на свои места, я направилась в спальню. Там я снова стала рыться в ящиках с его бельем, тщательно выглаженными носовыми платками, жилетками и футболками. Ничего. И в ящиках с моими вещами тоже.

Оставались ящички в прикроватных тумбочках. Я вознамерилась проверить каждый и начать с того края постели, где спал он. Отодвинув верхний ящик и покопавшись в его содержимом – ручки, наручные часы, которые давным-давно остановились, упаковка каких-то таблеток, – я потянулась к нижнему.

Сперва я решила, что там пусто. И аккуратно задвинула было обратно, но тут услышала, как что-то тихо-тихо загремело – так звучит металл, который трется о дерево. Я снова открыла ящик: сердце мое учащенно билось.

Ключ.

Я уселась на полу у открытой коробки. Она была набита битком. В основном фотографиями Адама и меня. Какие-то показались мне знакомыми – мне их, должно быть, уже показывали, но многие я видела впервые. Там же отыскались свидетельство о рождении Адама и его письмо Санта-Клаусу. Кучи фотографий, где он совсем младенец – ползает, улыбается в объектив, сосет мою грудь, спит, завернутый в зеленое одеяльце. А вот он уже постарше. В костюме ковбоя, в школе, на трехколесном велосипеде. Все они лежали здесь – точь-в-точь как я описала в своем дневнике.