– Возможно, – отозвался я, не зная, что об этом думать.

Муж бушевал на кухне. Казалось, еще немного – и он разнесет всю мебель в щепы. Она подождала, пока грохот поутихнет, и спустилась к нему.

– В чем дело, дорогой?

Никогда еще она не видела его таким взбешенным. Волосы стояли дыбом, на лбу блестели капли пота.

– Головин… – прохрипел он.

– Что Головин?

– Его не будет.

Она знала, что для праздника в Мёлле сняли большой дом, а свекор со свекровью готовили большой карнавал в Сольвикене.

О том, что Головин не приедет, ей тоже было известно. Он сам написал ей об этом.

– Почему?

– Понятия не имею. Его секретарь только что сообщил мне, что у него какая-то важная встреча… черт… в Копенгагене.

И об этом она знала тоже.

– Дело дрянь, – прошипел муж.

– Что? – не поняла она.

– Он всех нас подставил.

Муж выбежал из кухни, завел машину и уехал. Она огляделась: ничего не было сломано, только опрокинуто несколько стульев. Несмотря на дождь, она решила прогуляться.

Линн, знакомая Эвы из полиции Хельсингборга, предполагала новый виток войны между недавно объявившимися «Рыцарями тьмы» и давно утвердившимися в Сольвикене «Ангелами» и «Бандитос». Об этом мне рассказала по телефону Эва Монссон. Она же сообщила, что один из «Рыцарей» недавно погиб в аварии, а другой в больнице все еще не пришел в сознание.

– Якобы два мотоцикла зацепились колесами. Только я думаю, здесь замешан еще кто-то. – (Я прокашлялся.) – Должно быть, кто-то из другой группировки позаботился, чтобы это выглядело как несчастный случай. – (Я молчал.) – «Ангелов» и «Бандитос» интересуют только деньги, но «Рыцари» развернули борьбу с иммигрантами, они что-то вроде неонацистов.

– Ничего себе! – удивился я.

– У того, который выжил, нашли два пистолета, по одному в каждом ботинке.

Завершив разговор с Эвой, я направился к Андрюсу Сискаускасу. Совесть, мучившая меня оттого, что я стал виновником трагического происшествия на дороге, сразу успокоилась. Все говорило о том, что парни во всем должны винить себя сами. Они получили задание застрелить меня или по крайней мере напугать, избить. Не исключено, что они же были причастны к смерти Оскара Хеландера. Вероятно, я заходил слишком далеко в своих выводах: то, что меня преследовала пара «Рыцарей тьмы», вовсе не делало их убийцами наркоторговца из Хельсингборга. Но подозрительным казалось, что они появились сразу после моей встречи с Бьёркенстамом. Хотя, если «Рыцари» причастны к неонацизму, в этом нет ничего удивительного: нынешнее окружение Бьёркенстамов так же сомнительно, как и прошлое.

Если теперь меня и мучила совесть, то оттого, что я не сказал всей правды Эве Монссон.

Андрюс Сискаускас и его «мальчики» снимали газонокосилку с грузовика, перегородившего бóльшую часть дороги. Мне пришлось припарковаться на значительном расстоянии от ворот.

– И ты стриг траву этой махиной? – Я показал на косилку, больше напоминавшую танк времен Второй мировой войны.

– Газон пришлось основательно перепахать, – кивнул Андрюс. – Нечего разводить в саду сорняки.

Я обратил внимание на странного вида шапочку на его макушке, но сейчас мне было не до нее.

– Так что в больнице? – спросил я Андрюса.

– Меня туда не пустили. Я оставил косилку во дворе, позвонил в дверь и попросил у женщины воды.

– Ну и?

– А она странно посмотрела на меня и сразу ушла. Потом принесла стакан и стояла на лестнице, пока я пил. Глаз с меня не спускала. А когда я напился, взяла пустой стакан и удалилась. Ни слова мне не сказала.

– И ты ничего не заметил?

– Чего не заметил? – не понял Андрюс.

– Ну, не знаю. Подозрительного ничего не видел? Странного, необычного?

Он покачал головой:

– За главным зданием два холмика, но там нам не дали стричь. Похоже на могилы. Может, кладбище животных: кошек, собак, кроликов. В Швеции к животным относятся лучше, чем к людям.

– Возможно, – согласился я.

– Как машина? – поинтересовался Андрюс.

– У меня получается только катить по прямой. Проблемы с переключением скоростей, тормозами и запуском.

– Особенности литовской системы, – улыбнулся Андрюс.

«Мальчики» за его спиной захохотали.

– Женщина подала мне не очень холодную воду, – серьезно заметил Андрюс, когда смех стих.

Дождь, по крайней мере, закончился. В Сольвикене я для начала вычистил свой почтовый ящик, потом сделал себе несколько бутербродов на кухне в ресторане и расположился на веранде с газетами и кофе.

Я устал и не представлял себе, что делать дальше.

За последние дни я много всего узнал о семействе Бьёркенстам, но ни на шаг не приблизился к разгадке тайны, связанной с Эммой. Теперь она не молчала, как раньше, нам с Арне удалось разговорить ее. Но у меня не хватало решимости подвергнуть девочку допросу. Ее отец был убит – вот единственное, что я узнал о ней. Кроме того, что она перепугалась насмерть, увидев в газете фотографию Бьёркенстама.

Я побывал в доме родителей Якоба Бьёркенстама и несколько раз встречался с его женой. Мне давно следовало бы выйти на него самого, и почему я до сих пор этого не сделал?

Потому что боялся.

Мне нужна была охрана, по крайней мере компания. Обратиться с этой просьбой к Эве Монссон я не мог. Возможно, стоило попросить Андрюса Сискаускаса и его «мальчиков». Стоило ли? Я не знал. Я в задумчивости листал газеты.

Местная «Вечерка» сообщала, что нищий у входа в «Сюстембулагет» в Хёганесе получил удар по голове и доставлен в больницу. Личность нападавшего установлена, но выйти на него полиции пока не удалось.

Случай прокомментировал молодой политик Маркус Йифлуд, тот самый, с которым я столкнулся в доме Бьёркенстамов. «Хватит разводить попрошаек, – сказал он. – Их у нас более чем достаточно». Йифлуд разделял озабоченность простых шведов сложившейся ситуацией и предлагал вывезти всех нищих из страны.

Здесь же была фотография Йифлуда, за спиной которого стоял человек, пытавшийся отобрать у меня мобильник. Йифлуд называл его Роббаном.

Далее шел анонс праздника в Сольвикене, о котором я совсем забыл.

Эдвард и Вивека Бьёркенстам приглашали всех.

В субботу во второй половине дня предполагалось устроить ярмарку с угощениями, а потом танцы. Планировалось выступление музыкальной группы, о которой я ни разу не слышал. В воскресенье снова обещали ярмарку, всевозможные развлечения и ресторан на воде.

Я зашел на сайт местной газеты.

В самом верху была заметка о том, что выживший в ДТП мотоциклист скончался в больнице в Хельсингборге. Все произошло неожиданно, так как полученные в аварии телесные повреждения совершенно не угрожали его жизни. Медсестра, проводившая плановые процедуры перед ужином, обнаружила его в постели мертвым.

Теперь никто не сможет обвинить меня в смерти двоих молодых людей, к которой я так или иначе, по крайней мере, был причастен.

«Харри идет по жизни вразвалку» – так выразилась одна моя знакомая. Я пытался протестовать, но сознавал в глубине души, что она права. Разве что слово «вразвалку» звучало в этом контексте необычно.

Ощущение того, что жизнь утекает сквозь пальцы, в последнее время становилось особенно невыносимым.

Муки нечистой совести только усугубляли его. Ведь это Юнна, с которой я когда-то так подло обошелся, и на этот раз оказала мне неоценимую помощь. Я никогда не умел расставаться с женщинами. Делал попытки смягчить удар, но в результате усугублял страдания. Все получалось только хуже. Я оставлял за собой порушенные надежды и разбитые жизни и вразвалку шел дальше.

Другая женщина, значительно старше первой, моя соседка, часто повторяла поговорку, которую я, как кажется, неосознанно выбрал своим девизом.

– Все наладится, потому что иначе быть не может, – говорила она, столкнувшись с очередной проблемой. – А если не наладится, мир все равно не рухнет.