— Начальник строительства и я, — уточнил Пьер Валант. И в свинцовом молчании, которым были встречены его слова, продолжал: — А потом я сходил в общинный дом и спрятал детей там. Они были мертвы, мы уже ничего не могли поделать. Стала ли известна правда или нет, это ничего не изменило бы в скорби родителей, но эта правда поставила бы под угрозу будущее всей деревни.

Серж Дорен выпрямился в кресле, в его усталых глазах тлела ненависть:

— Тогда зачем было говорить мне, что они похоронены под стройкой?

— Потому что все пошло не так, как было задумано.

Притаившись, словно зверь, выжидающий удобного момента, чтобы наброситься, Ноэми сосредоточенно вслушивалась в каждое слово, внимательно следила за каждым жестом. И вонзила свои когти в Дорена:

— Так, значит, Валант заверил вас, что дети случайно погибли на стройке и там остались? Но спустя двадцать пять лет, когда ваш сын Алекс был обнаружен на поверхности озера за много сотен метров оттуда, вы поняли, что что-то не так. За этим последовала ваша перепалка на кладбище. Но подобная логика не работает. Почему сразу не пойти и не рассказать полиции? Вы же не сделали ничего плохого, выдать Пьера Валанта проще всего. Разве что в этом деле вам тоже есть в чем себя упрекнуть? Есть что-то, что мешало встрече с представителями власти? Как бы то ни было, вы все же отреагировали. На следующий день после похорон Алекса сарай Пьера Валанта был подожжен, а в него стреляли из восьмимиллиметрового оружия, вероятно из мести. Я могла бы взять ружье, приставленное к затылку Валанта, чтобы отдать его на экспертизу в баллистическую лабораторию. Кстати, прежде я именно так бы и поступила. Но мне и без этого известно, что из него в тот вечер вы уже стреляли на ферме. И что оно заряжено восьмимиллиметровыми пулями.

— Мой отец ничего не сделал, — перебил ее Брюно, не отводя ствол от затылка мэра. — Это я решил заставить Валанта заплатить за его ложь. Это я поджег сарай, я обстрелял дом.

Тут Ноэми вытащила из рукава один из главных козырей:

— Только вот имеется информация, которую я сохранила для себя. Баллистическая лаборатория определила, что пуля, обнаруженная в подголовнике автомобиля Пьера Валанта, имеет такие же царапины, как и та, что была найдена в черепе нашего африканского незнакомца. Брюно, вам тогда было всего восемь лет. Из чего я делаю вывод, что на другом конце ствола находился ваш отец.

Теперь Ноэми обратилась к Сержу Дорену:

— Значит, тогда вечером, узнав, что ваш ребенок упал в дыру глубиной двадцать метров, вы убиваете того человека? Как-то нелогично. За это вы пойдете в тюрьму, но на год укоротите себе срок, если расскажете, как вы стали убийцей. А главное, по чьей вине?

Слова «тюрьма» и «убийца» задели Сержа Дорена больнее, чем две пули в живот. Он поднялся с места, вперив разгневанный взгляд в Валанта, который никак не реагировал, как будто уже приготовился к казни.

— Валант никогда не говорил мне о несчастном случае. В тот вечер он сообщил мне об убийстве. Мы с женой почти всю ночь искали Алекса: в лесу, в полях, везде, где он любил играть. Ко мне зашел Пьер и сказал, что моего сына убил один из рабочих и он знает, где его найти, что его предупредил начальник строительства, который сомневается, стоит ли вызывать полицию. Но что такое полиция для отца, когда ему сообщают, что его ребенок мертв? Я взял ружье, сел в машину, и мы поехали туда, к строительным баракам. Валант показал мне запертого в одном из них африканца. Когда мы вошли, тот уже был напуган, в глазах стояли слезы. Я словно обезумел. Бросился на него, принялся бить, спрашивал, где мой сын, но он постоянно твердил одно и то же: «Моя есть Секу». Он все повторял эту фразу, а я все бил его с неистовой яростью.

Секу. Бедолага, который обнаружил детей в шахте и сообщил начальнику строительства. Бедолага, который стал неудобным свидетелем, а значит, тем, кого надо убрать. Секу. Неизвестный с кладбища наконец-то вновь обрел свое имя.

— И вам оказалось достаточно слов Пьера Валанта, чтобы поверить, что этот человек убил вашего сына? — удивилась Шастен.

— Разумеется, нет. Вот что Валант нашел у него в шкафчике.

Серж Дорен порылся в кармане брюк и швырнул на стол тяжелый серебряный браслет с именем Алекса. Цепочку.

— Когда он мне его показал, я сделался сам не свой. Во мне не осталось места ни для чего, кроме ненависти. Этот человек должен был принять смерть, за Алекса, и от моей руки. Мы отошли подальше от барачного поселка, я приставил ствол к его голове, но не мог нажать на спусковой крючок. Сперва я хотел увидеть сына. И тут заговорил Пьер. Он сказал мне: «Этот черный — убийца. Он получит ровно то, что заслужил. Одному богу известно, что он заставил их вынести, прежде чем убил». Я представил себе своего ребенка в его власти. Взглянул на цепочку сына. И выстрелил.

Шастен мысленно увидела стену своего кабинета и фотографию висящей на балке в сарае мадам Жанны Дорен со всеми украшениями и цепочкой.

— Как она оказалась у вас, мсье Валант?

— Вероятно, она сорвалась с руки мальчика во время перевозки тела. Я обнаружил ее на ковровом покрытии своего пикапа. Дети были уже в бочках, в подвале, и мне не захотелось туда возвращаться. Так что я ее сохранил. И вытащил на свет божий в подходящий момент, чтобы обвинить африканца.

— А как же она потом оказалась на запястье вашей жены, мсье Дорен?

— Узнав о похищении детей, Жюльетта Кастеран и Маргарита Сольнье совсем обезумели. А Сольнье так и вовсе спятила. Моя жена последовала той же дорожкой, но я совсем не хотел для нее такого. Я хотел, чтобы она знала и постаралась жить с этим знанием, а не проводила каждую секунду возле телефона, словно он был ее связью с жизнью. И вот спустя несколько недель я ей все рассказал. И отдал ей браслет Алекса, чтобы доказать, что говорю правду. В тот день я, сам того не понимая, накинул ей веревку на шею.

— Похоже, и Брюно знает правду, потому что обстрелял ферму Валанта. Вы ему тоже все сообщили, несмотря на реакцию жены?

— С ним все было по-другому. Ему пришлось расти с братом-фантомом и матерью-самоубийцей. Его подростковый возраст дался нам очень нелегко. Наркотики, жестокость и депрессии — это ведь тоже форма самоубийства, только другая. Как-то вечером, приняв для храбрости немалую дозу алкоголя, я решился рассказать ему. Я убил убийцу Алекса, теперь мстить некому. Надо жить, а не сжигать себя на медленном огне, как это делал он. После этого Брюно образумился и направил всю энергию в наше производство. Тема Алекса больше не возвращалась в наши разговоры. Страница была перевернута. Во всяком случае, мы делали вид.

Ноэми поспешно перенаправила этот поток слов к той ночи на стройке. Как во время очной ставки, не следовало оставлять ни Дорену, ни Валанту времени на то, чтобы каждый мог осознать заявления другого.

— Значит, Валант превращает своего неудобного свидетеля в убийцу и провоцирует вас застрелить его. Наверняка Секу мог заговорить, кому-то довериться или шантажировать «Global Water Energy». В этом есть смысл. Итак, после этого убийства у вас на руках оказывается труп, который необходимо убрать со стройки, так что и речи быть не может, чтобы в последний раз увидеть сына. Следует как можно скорее найти тайник, где никто не смог бы его обнаружить. А правда, почему бы не похоронить его тут же, на месте?

— Перевозка детских тел среди ночи не грозила никаким риском, — ответил Валант. — Но в тот момент как раз занималась заря, так что у нас не было времени ни перенести африканца, ни выкопать яму.

— И тогда вы решили отправиться на авалонское кладбище.

— Это единственное место, которое пришло нам в голову. Леса могут спилить под корень, дома разрушить, поля вспахать, но вот кладбище… Никто никогда не тронет кладбище… Разве что при затоплении деревни, разумеется, но это вряд ли могло произойти с нами во второй раз.

— Полагаю, именно в этот момент появляется Андре Кастеран? Он тоже только что потерял сына, и, чтобы он выделил вам местечко на новом кладбище, Валант преподносит ему эту же историю про «африканца-убийцу».