— Я хочу спросить, — начинаю я, — могло это произойти по ошибке? Допустим, наркотик подмешали не тому, кому хотели. — Я усаживаюсь в кресло в нескольких футах от обоих. — То есть преступление произошло случайно. Я знаю друзей Робби и смею утверждать, что он прав: они давно дружат и весьма крепко.

— А что ты скажешь про драку в школе? С кем он там подрался? — вставляет Фил, и я чувствую, что О’Рейли сразу навостряет уши.

— В прошлом полугодии в школе у него были проблемы с одним мальчиком, они с Робби одногодки, — обращаюсь я к О’Рейли. — Все закончилось дракой в комнате отдыха, и обоих на пару дней отстранили от занятий.

— Мы так и не выяснили, в чем там было дело, — говорит Фил. — И директор школы тоже. Но похоже, оба виноваты.

— Сейчас они снова дружат, — возражаю я.

— Откуда ты знаешь?

— Марк сказал.

— Марк всегда будет защищать Робби. Откуда мне знать, действительно ли у них с этим парнем кончилась вражда. Вдруг мальчишка захотел отомстить.

Фил излагает версию, которая вертелась у меня в голове, когда я расспрашивала Марка в такси. Теперь, слушая, как бывший муж озвучивает ее в присутствии О’Рейли, я думаю, что по отношению к Робби это похоже на предательство, злоупотребление его доверием. Изо всех сил пытаюсь скрыть неудовольствие, явно отраженное на моем лице. Я словно силюсь не чихнуть, когда очень хочется, и понимаю, что мне не удается.

— А как зовут этого мальчика? — спрашивает О’Рейли.

— Дэвид Ренуик. — (Он записывает имя в блокнот.) — Но я не очень-то верю, что он тут замешан, — добавляю я. — Мальчики обязательно указали бы на него как на главного подозреваемого.

— Это решать полиции, — произносит Фил.

Я начинаю не на шутку злиться, но пытаюсь успокоить себя. Однажды я курировала курсы под названием «Управление гневом» и теперь использую один прием: представляю нечто умиротворяющее, например солнечный день на Средиземноморье, песчаный пляж, удобное кресло где-нибудь в тени, интересную книгу, холодный напиток под рукой, детей, радостно плещущихся в лазурной воде. Словом, мир без забот и проблем.

— Мне интересно, — обращается Фил к О’Рейли, — как вы думаете, для такого подростка, как Робби, реакция нормальная?

— В каком смысле?

— Складывается впечатление, что ему все равно, кто это сделал.

— Понимаете… — О’Рейли пожимает плечами. — Его сверстники часто считают, что взрослые делают много шума из ничего. Для него это случилось и уже прошло, он хочет вернуться к нормальной жизни, к тому, что его интересует сейчас. Или же… — Он склоняет голову набок. — Ему есть что скрывать. Вы считаете, это возможно?

— Да, — отвечает Фил, — считаю.

Я демонстративно вздыхаю и утыкаюсь взглядом в пол.

— Да, я считаю, не исключена возможность… что он сам принял бутират, — заключает Фил.

— А я с этим совершенно не согласна. — Голос мой звучит очень громко. — Я думаю…

Фил поднимает руку, и я умолкаю, но не потому, что он мне приказывает: О’Рейли внимательно на меня смотрит, и я хочу сохранить хладнокровие и высказать свое мнение как можно более спокойно.

— А я считаю его равнодушие к вопросу о злоумышленнике подозрительным, — талдычит Фил. — Такое впечатление, будто он понимает, что тут и говорить не о чем.

Я молча слушаю, как О’Рейли и Фил толкуют, насколько вероятно, что Робби с Марком лгут. Это продолжается минуты две. Фил с уверенностью профессионального психиатра рассуждает о том, что на слова подростков нельзя положиться. О’Рейли внимает, и мне приятно видеть на его лице не то чтобы недоверие, но некую неопределенность, словно у него есть свои соображения на этот счет.

— Да что там говорить, все видели, как минуту назад, в этой комнате, они несколько раз переглянулись… — Фил держит паузу. — Причем украдкой.

— При чем здесь украдкой или не украдкой, — говорю я вполголоса. — Просто им не нравится, когда все на них смотрят.

— Значит, вы не считаете, что мальчики нас обманывают, стараются прикрыть друг друга? — поворачивается ко мне О’Рейли.

— Нет, не считаю.

— Как вы думаете, они все-таки могли сами достать бутират и случайно хватить лишку?

— Нет, я не верю, что они намеренно купили наркотики.

— И по вашим сведениям, ваш сын наркотиков не употребляет?

— В общем-то… Алкоголь пьет иногда, ну и марихуану пару раз пробовал. А если посмотреть его дневник, то, кроме того инцидента с дракой, никаких замечаний нет.

— Вы только не обижайтесь, доктор Сомерс, но большинство родителей не знают и половины того, что творят их дети.

Филу явно нравится это замечание, он торжествующе смотрит на меня.

— Тут вы, конечно, правы отчасти, но не более. Я считаю в высшей степени маловероятным, что мой сын употребляет наркотики.

— И вы не замечали изменений в его поведении за последний год?

— Нет… Впрочем, да, замечала, — признаюсь я. — Но это связано с нашим с мужем разводом.

— У Робби наблюдались признаки реактивной депрессии и повышенной тревоги, — встревает Фил.

— Что-о? — ошеломленно поворачиваюсь я к нему.

— Я думаю, наш разрыв очень расстроил его, и он решил отплатить нам, выразить, так сказать, свое мнение. Ты сама знаешь, у детей из распавшихся семей всегда возникают проблемы…

— Нет, не всегда, — перебиваю я.

— Но по большей части. Развод родителей так или иначе сказывается на детях.

— Интересно, кто из нас решил развестись?

Краем глаза я вижу, что инспектор О’Рейли, вытянув шею, внимательно слушает.

— Сейчас не время и не место выяснять отношения, — тихо, но твердо произносит Фил.

— Да, ты прав, не время и не место, — отзываюсь я, с трудом овладевая собой. — Но я бы очень хотела, чтобы ты говорил как отец, а не как психиатр.

— Для меня здесь главное установить, — обращается к нам обоим инспектор О’Рейли, — считаете ли вы, что Робби знает, кто это сделал, но либо боится все рассказать, либо покрывает злоумышленника.

— Я ни секунды не сомневаюсь, что Робби не знает, кто это сделал, и никого не покрывает, — уверенно говорю я.

— Оливия, инспектор О’Рейли хочет установить…

— Послушай, Фил, оставь свой тон, я не ребенок и все понимаю.

Пытаюсь выдержать его взгляд, но это не так просто, грудь переполняет гнев, мне горько слушать, хочется, чтобы слова мои хлестали его по щекам. И Робби здесь уже ни при чем, это касается только нас двоих.

— Я принимаю сторону Робби не потому, что я наивная дурочка. А потому, что верю, он говорит правду. — Снова поворачиваюсь к О’Рейли. — Я квалифицированный врач и говорю вам, что не замечала у сына никаких признаков депрессии. Дурное настроение — да, временами бывает, он порой даже грубит, но не было ничего такого из ряда вон. Я на сто процентов уверена: он знает не больше, чем все мы.

— Хорошо. — О’Рейли ободряюще улыбается мне, и искра сочувствия в его глазах дает повод подумать: он не новичок в вопросах супружеских противоречий. — Итак… — смотрит он в свой блокнот, — последний вопрос. Вы как-то связаны с центром реабилитации в Грассмаркете?

— Да. Добровольно дежурю там два вечера в неделю.

— За это вас номинировали на звание «Женщина города»? Я узнал вас по снимкам в газетах.

Молча киваю. Когда еще в сентябре оказалось, что ме ня выдвинули на награду, я обрадовалась, ведь теперь о нашем центре заговорят. Я и не представляла, что помимо своей воли стану этакой мини-знаменитостью.

— А Робби там с вами бывал?

— В центре?

— Да.

Кажется, понимаю, куда он клонит. В центре не поощряют незаконное употребление наркотиков, но большинство обратившихся за помощью — наркоманы или недавние наркоманы, и я не сомневаюсь, наркотики туда иногда приносят, прячут в укромных местах, где персонал не может их найти.

— Он был в центре всего один раз. Я брала детей в прошлом году на Рождество, там устроили праздник. Больше я их туда ни разу не возила, потому что считаю это неуместным. У пациентов своя жизнь, и детям там делать нечего.