– Ты познакомилась с Мюрреем? – Она протягивает руку с наманикюренными ногтями в его сторону. – Мы женаты уже почти пять лет.

– И оба счастливы, – вставляет он, глядя жене в рот, словно ждет подсказки, что говорить дальше.

– Мюррей занимался страховым бизнесом, но сейчас от дел отошел. Мы обожаем путешествовать. В этом году уже три раза побывали за границей.

Она отпускает мою руку и берет за руку мужа, улыбается ему в лицо, потом снова поворачивается ко мне.

– А ты все еще живешь в Файфе, Грейс?

– Да, все там же, в нашем поселке, – киваю я.

– В Файфе прекрасные площадки для гольфа. Вы играете в гольф? – спрашивает Мюррей.

Я отрицательно качаю головой.

– А ваш муж?

– Да, я замужем, но, увы, муж тоже не любитель.

– Жаль. Такой шанс упускает, – поджимает он губы. – Я бы с удовольствием туда прокатился, но у Анжелин с этим местом связано слишком много неприятных воспоминаний. – Он похлопывает ее по руке. – Увы, не всякому мужчине дано такое качество, как верность.

Я пытаюсь поймать взгляд Анжелин, но она как раз занята тем, что поправляет Мюррею воротничок. «Что он такое только что сказал?» – мелькает в голове. Образ Роджера в клетчатых подтяжках, с его бесконечным терпением к вялым, то и дело замирающим ритмам семейной жизни, никак не вяжется в моей голове с понятием адюльтера.

– Я вас не совсем понимаю, – говорю я.

Она поворачивается ко мне спиной.

– Мюррей, хватит болтать, дорогой! Ты опоздаешь.

Она чуть не силой тащит его к двери, сует в руки тапочки для гольфа, ключи от машины и буквально выталкивает из дома. В дверях он машет рукой в мою сторону, выходит, послушно усаживается в машину, покорно дает погладить себя по головке, а потом еще и расцеловать в обе щеки и даже в губы.

Гляжу на них, а сама думаю о Роджере, каким он был трудягой, настоящая соль земли. Добряк, всегда почтительный, спокойный и тихий. И постоянно шокируемый своей экстравагантной женой, которая никогда не упускала случая выпендриться перед публикой. Когда я была маленькой, мне очень нравилась ее буйная жизнерадостность, ее бьющая ключом энергия, ее бесшабашное поведение, которое было так непохоже на поведение моих родителей, но теперь, стоя здесь, я прекрасно вижу, как много усилий прилагает Анжелин, чтобы проявить свою волю.

Она машет рукой, пока Мюррей не скрывается за поворотом, потом возвращается в дом.

– Выходит, Роджер вам изменял?

– Изменять можно по-разному, Грейс. – Она вытирает ноги и смотрит на меня знакомым взглядом, тем самым, который некогда превращал меня в ее рабыню. – Он не дал мне той жизни, которую обещал.

Я озираюсь по сторонам. В прихожую Анжелин могла бы вместиться половина моего дома, а учитывая цены на жилье в Эдинбурге, эта недвижимость стоит раз в десять больше, чем моя.

– Потому что мало зарабатывал?

– Мне нравятся сильные мужчины, Грейс. Мужчины успешные, удачливые. А значит, и богатые. И я не делаю из этого никакого секрета.

– Да, но…

– Но? Но? – Мелодичный тон ее голоса меняется, становится резким. – Если человек постоянно стремится к новому, это что, преступление? Или, может, и жизненный успех – тоже преступление?

– Да я вовсе не хотела никого осуждать, – иду я на попятную, вдруг сообразив, зачем я здесь. – Просто вспомнила, какой Роджер был добрый.

– Память может нас подводить, ты так не считаешь? А кроме того, дети вообще многого не замечают.

Она идет впереди, а я за ней, мы оказываемся в квадратной гостиной со стеклянными двустворчатыми дверями, ведущими во двор с садом. Стены здесь выкрашены в ярко-желтый цвет, ковер на полу голубого оттенка. Над камином висит большая картина. Простыми, широкими мазками на ней изображен африканский пейзаж: заходящее солнце, силуэты крадущихся диких кошек на переднем плане, в отдалении еще какое-то удаляющееся животное.

– Итак, что тебя сюда привело?

– Неделю назад я встретилась с Орлой, мы с ней поговорили, а вчера вечером она явилась в поселок, чтобы встретиться со мной.

– Вот тебе на! А я-то думала, она больше ни с кем не общается. – Анжелин неодобрительно пощелкала языком. – На нее никогда нельзя было положиться. Совершенная эгоистка. Присядем, Грейс.

Я опускаюсь на диван, обтянутый кожей кремового цвета, такой мягкий, что он чуть не затягивает меня в свое чрево. Помогая себе рукой, сползаю на краешек.

– Ну вот, я приехала к вам, чтобы кое-что о ней расспросить.

Анжелин садится напротив на стул с высокой спинкой, выпрямляется:

– А зачем?

– Она может доставить мне много неприятностей.

– Каких?

Я медлю в нерешительности, гляжу на канделябр, потом снова перевожу взгляд на Анжелин:

– Это долгая и сложная история.

– Настолько сложная, что ты не можешь мне ее рассказать?

Пытаюсь улыбнуться:

– Она знает обо мне кое-что такое, что может разрушить мою жизнь. И собирается все рассказать одному человеку, которому это причинит страшную боль.

– Твоему мужу?

– Да.

Она наклоняет голову:

– Знает, что ты изменяла ему?

– Хуже. – Я на мгновение закрываю глаза. – Гораздо хуже.

Она хмурится. Перекидывает ногу на ногу.

– У тебя есть дети?

– Две девочки.

– Ради детей мать готова пойти на все. Ты можешь осуждать меня…

Я открываю рот, но она поднимает руку в останавливающем жесте:

– Ca ne fait rien.[547] Ради своего ребенка мать готова пойти хоть на край света, готова на любое унижение, на рабство, если понадобится. Я не уходила от Роджера из-за Орлы. Какие бы ошибки я ни совершала, а их было очень много, я старалась быть хорошей матерью, насколько это было в моих силах.

– Не сомневаюсь, Анжелин. – С этим спорить я не собираюсь. – Я просто подумала, может быть, вы поможете мне понять Орлу. Понять нынешнее ее поведение. Зачем она вернулась в Шотландию? Зачем она хочет разворошить прошлое? В самом ли деле хочет уйти в монастырь?

Анжелин раздраженно мотает головой:

– В голове у нее одна чепуха. Собирается очиститься от прошлого… У нее это пройдет. – Она разглаживает юбку ладонью, отряхивает от каких-то невидимых пылинок. – Да, пройдет, рано или поздно.

– Рано или поздно… То есть неизвестно когда. – Голос мой дрожит, я судорожно сглатываю, подаюсь вперед. – В воскресенье она снова явится к нам, она угрожает, что все расскажет моему мужу. Я не могу описать, насколько пагубно это будет для моей семьи. Есть ли хоть какая-нибудь возможность, чтобы вы отговорили ее?

– Нет.

– Нет?

– Нет.

Она откидывается на спинку.

– Анжелин, – я пытаюсь унять дрожь в руках, положив их на колени, – я бы ни за что не приехала сюда, но я в полном отчаянии. Я молю вас помочь мне, молю как женщину и как мать.

Она какое-то время обдумывает мои слова, смотрит на меня сквозь ресницы, такие длинные и гладкие, с загнутыми вверх кончиками. Скорей всего, накладные.

– Не выпить ли нам кофе?

– Пожалуйста.

У меня такое чувство, будто рассмотрение моего дела на время отложено, и, когда она встает и выходит из комнаты, я покорно плетусь следом, обходя какие-то столики и прочие интерьерные штучки. Возле стеклянных дверей стоит огромный рояль, словно упоенный своим величием. Крышка его украшена фотографиями в рамках. Еще довольно молодой Мюррей с тремя девочками: улыбающаяся кроха, едва начавшая ходить, с детской лейкой в руке, девочка-подросток с металлической скобкой на зубах, в неуклюжей позе, еще одна девочка, которая пытается пройтись колесом. Три свадебных фото – те же девочки, но уже взрослые: красивые платья, обнаженные плечи, диадемы, смеющиеся подружки невесты, букеты, новоиспеченные мужья в шотландских юбках. Потом фото свадьбы Мюррея и Анжелин: вокруг них какие-то люди, ярко светит солнце, рядом экипаж, запряженный лошадью, ослепительные улыбки. Я внимательно разглядываю лица друзей и родственников, но Орлы среди них нет.