Чтобы сконцентрировать мысли на чем-нибудь хорошем, я выполнил упражнение по осознанности, которому научил меня господин Брайтнер. Мысленное блуждание. С закрытыми глазами я мысленно прошелся по всем помещениям моей квартиры, представляя, что вижу их в первый раз.
Я жил здесь уже шесть месяцев. Гостиная, в которой я сейчас стоял, была площадью пять на шесть метров, потолок – три с половиной метра. На потолке вокруг люстры в стиле модерн была простая красивая лепнина. Две большие стеклянные двери со шпросами вели на маленький балкон с видом на улицу. На противоположной стене была двустворчатая дверь, через которую, когда она была открыта, виднелась проходная кухня.
Комнату я оборудовал по-спартански, но тем не менее комфортно. В углу гостиной вдоль стены с балконом, на полу из отшлифованных деревянных досок, которым было больше ста лет, лежал ковер с длинным ворсом. На нем стоял огромных размеров диван-кровать, на котором было очень удобно дремать. Возле дивана – старый дорожный кофр начала прошлого века в качестве приставного столика. На стене напротив – большой телевизор, под ним – старая стереосистема с проигрывателем. Рядом – полка с пластинками и компакт-дисками. Между диваном и кухней стояли стол из мягких древесных пород и три стула. Больше в комнате ничего не было.
Я мысленно прогулялся дальше. Пройдя через открытую проходную кухню, я заглянул в маленький гостевой туалет слева, где были только унитаз, умывальник и зеркало. Дальше по коридору находилась детская комната Эмили. В ней были маленькая кровать с розовым постельным «бельем принцессы»[366], пестрый игровой коврик, маленький пастельно-розовый шкаф и полка с ящиками для игрушек. На стенах висели вставленные в рамку первые самостоятельные рисунки Эмили.
Последняя комната в конце коридора была моей спальней. Кровать «бокс-спринг», шкаф для одежды. Дверь в смежную ванную. Напротив кровати висел большой постер из «ИКЕА» размером полтора на два метра с изображением подвесной лестницы в первобытном лесу.
Я мысленно прогулялся обратно в гостиную.
Квартира была для меня личным убежищем высоко над улицами города. Единственным недостатком, который, однако, мне действительно досаждал, был шум с детской площадки в парке под окнами моего дома. Причем шум производили отнюдь не дети, а толпа орущих пьяных гопников, которые по вечерам последовательно нарушали все запреты, существующие на детских площадках, а по утрам оставляли ее усеянную бутылочными осколками. За полгода, что я тут жил, в этом парке произошло три вооруженных ограбления и был сожжен так называемый общественный книжный шкаф. Кроме ответственной за все это группы граждан, расположившихся на скамейках детской площадки, в парк после наступления темноты больше никто не совался. В том числе и службы общественного порядка. Именно эти гопники постоянно акустически вторгались в мое тихое и мирное существование, достигнутое благодаря осознанности.
Термин «граждане» был уж точно неприменим к этим отморозкам. Хотя они были совершеннолетними лицами мужского пола, на собеседовании в детских садах, куда мы пытались устроить Эмили, их наверняка приняли бы в группу помладше по причине их духовной незрелости.
Думая об этих отморозках, я всегда так нервничал, что мог довести себя до бессонницы. В данный же момент смысл упражнения был не совсем в этом. Я хотел успокоиться. Так почему же вместо этого я раздражался?
От господина Брайтнера я узнал, что тогда в приюте у меня случился отнюдь не первый срыв, связанный с внутренним ребенком. Однажды, еще до отпуска в горах, я в ярости бросил кубик льда с балкона моей квартиры в темноту парка. В темноту, озаряемую только горящими урнами, сопровождаемую грохотом из акустических колонок и разрываемую ревом пьяных мужских глоток. Если судить по жалобному воплю, который раздался через три секунды после моего неприцельного броска, я попал ледяным кубиком кому-то из супергероев в голову. Что принесло мне некоторое удовлетворение. Но никак не изменило ситуацию.
Теперь-то я понимал, что ярость, испытываемая мною, несмотря на осознанность, – это на самом деле ярость моего внутреннего ребенка. Потому что игнорировалось его желание спать в тишине и покое.
Однако сейчас, когда Борис сбежал из подвала, все это в один миг стало несущественным. Я отметил, что упражнение на расслабление мне не дается. Нужно сосредоточиться. Итак, я мысленно отправился бродить дальше, вышел из своей квартиры и ментально прогулялся по остальным помещениям в доме.
Этажом ниже располагалась моя адвокатская контора.
С Драганом и Борисом – с первым после его кончины, а со вторым после трех дней лишения его пищи – я заключил выгодные договоры о консультативной помощи. Так что контора была в первую очередь необходимым камуфляжем для руководства двумя организациями «полусвета». И для отвода глаз я продолжал принимать клиентов, которые действовали мне на нервы своей мелочностью.
Меня нервировало уже то, что я вообще занимаюсь спорами других людей. Я в принципе не люблю споры. Пожалуй, заметить это через десять лет адвокатской практик – несколько поздновато. Сам смысл существования адвокатов естественным образом заключается в первую очередь в наличии конфликтов между людьми. Но никогда не поздно приспособить профессию к своим жизненным установкам.
Все мои клиенты были, если можно так сказать, «как будто клиентами». Они вели себя так, как будто они самые важные люди на свете. Я вел себя так, как будто меня это интересует.
Не раз и не два я готов был взорваться во время консультаций и спросить у моих клиентов – у них вообще все дома или как? Почему, черт возьми, они едут со скоростью 180 км/час, если на большом, круглом с красной каймой щите черным цветом указано 80? Что с вами, собственно говоря, не так, если вы готовы заплатить 120 евро за то, чтобы адвокат составил вам жалобу из-за разницы 36 евро в счете на коммунальные услуги за квартиру с арендной платой 2200 евро?
Правда, мои срывы из-за таких клиентов были совершенно бесшумными. Я просто припирал их к стене, говоря, что им еще повезло с результатом. Если клиент лишался водительских прав из-за моего злостного бездействия, я мог очень правдоподобно объяснить, что с трудом сумел выторговать уж совсем неизбежное минимальное наказание, а без меня клиент утратил бы эту бумажку на гораздо дольший срок. Хотя это было не так. Но людей, которых напрягало разбираться с простым указанием дорожного знака, содержащего всего лишь две цифры, было очень легко убедить такими аргументами.
Все это тоже во многом было связано с моим внутренним ребенком. Мое желание просто жить в мире и покое игнорировалось каждым отдельным клиентом, желавшим конфликтовать.
Но в данный момент я заново поработал бы для всех этих клиентов, намеренно припертых мною к стенке из чистого ребячества, при условии, что Борис снова оказался бы в своей камере в подвале. Я побрел дальше.
В квартире на этаже между моей конторой и детским садом жил Саша. Я в мыслях миновал ее и спустился этажом ниже. Ко входу в детский сад.
В последние месяцы, несмотря на нервирующих меня клиентов, я испытывал внутреннее удовлетворение оттого, что утром мог спуститься из квартиры всего на один этаж и оказаться в своей конторе. А потом, если заблагорассудится, еще на два лестничных пролета в детский сад моей дочери. В любое время, когда захочу. И что же, теперь с этим всё?
Взять на себя детский сад было первым и лучшим из решений, которые я принял после смерти Драгана. Не только потому, что мне требовалось место в детском саду для дочери. Места в детском саду предоставляли также непревзойденную возможность ставить людей в зависимое положение. Поэтому распределение мест происходило по одному очень объективному критерию: способности ребенка, точнее – родителей ребенка.
Если родители ребенка были способны послужить моим интересам – их дети получали место.
