Много ли добрых людей вокруг? Кажется, что и нет, но я не видел и не знал каждого. Я крутился в совершенно других кругах, где доброта — лишь проявление слабости.

— Я думаю, что таких достаточно, чтоб вы верили, что город ещё не потерян.

— Да, я верю в это, — улыбнулась Мария. — И вы правы, их много. Честно говоря, я даже удивлена, что вы так ответили, потому что обычно люди говорят другое.

— И вы их переубеждаете.

— Пытаюсь показать, что не всегда всё так, как выглядит. Когда люди вокруг не улыбаются, всем кажется, что улыбок больше нет. И когда приходится иметь дело со злыми людьми, всем кажется, что мир состоит только из них. Просто они — яркое пятно на фоне обычных, таких же, как мы, людей. Поэтому они обращают на себя внимание и создают иллюзию, что их много.

— Эффект подавляющего меньшинства, — усмехнулся я. — В вашей вере преподают психологию, мисс Мария дель Кармен?

— Я лишь привела пример, — отобрала она свою ладонь и неловко улыбнулась, будто её застали за чем-то немного постыдным.

— Пример слишком похож по объяснению из книги… — мой мозг заработал, очень быстро пролистывая мою внутреннюю библиотеку. Что-что, а память у меня была неплохой. — Леонарда Бартейсвели об эксперименте Сержа Московичи. Как там книга называется…

— Хватит вам, я просто привела пример, — смутилась она.

— Психология для всех, — закончил я. — Мне казалось, что это немного противоречит вере.

— Вера не отменяет науку.

— Но именно это, как вы сказали, необходимо атеистам. Ай-яй-яй, Мария дель Кармен, читаете книги еретиков?

— Будет вам, — улыбнулась она. — Я не всегда была верующей. И читала книги некоторые. Они не противоречат вере, лишь помогают лучше понять человека, его мотивацию.

— И… какова моя мотивация? — спросил я.

— Вы ищите покоя, — без запинки ответила она.

— Что ж, — почесал я затылок. — Вам надо было идти на психолога, Мария. Признаться честно, я удивлён, что вы читали такую книгу.

— Так получилось, — улыбнулась она. — Мне привили любовь к чтению мою родители, они были образованными и очень умными людьми, которые верили, что знания — ключ к успеху.

— Они были правы.

— Но знаний одних, как потом выяснилось, оказалось недостаточно, — пожала она плечами.

— Хотите исповедаться? — пошутил я.

— Боюсь, что у вас нет на это разрешения, Эрнест, — улыбнулась Мария. — К тому же, я уже исповедовалась. И мне действительно стало легче на душе. Словно сняла тяжёлый груз с сердца и смогла двинуться дальше. И в тот момент я поняла, что могу раскрыть глаза другим людям. Почувствовала, что моё место здесь. Никто не стал возражать, да и некому было, поэтому я стала служить в этом храме.

Некому было? То есть, если так подумать, то это можно подразумевать родителей. То есть их нет. Почему родителей нет и почему девушка хочет исповедаться, чтоб снять груз с сердца и двигаться дальше? Или их убили, и ей было больно, или она их убила. Но, глядя на Марию, не могу сказать, что она была способна на это. Скорее убили их, и она пришла сюда искать поддержки, которую получила.

— Понятно… вряд ли я бы смог принять что-то такое.

— Вы слишком логичны, Эрнест. Вы хотите всё проанализировать, объяснить и систематизировать. Но свет — она просто есть, и надо это принять.

— Свет-то есть, но вот понимания, что он значит и откуда, у нас немного разные, согласитесь, — усмехнулся я.

— Да, немного разные. Но мне кажется, что это всё равно не помешает вам уверовать.

— Вы прямо как те люди, что ходят по домам и просят присоединиться к их вере.

— Проповедники? — улыбнулась Мария.

— Сектанты, — ответил я.

Мария надулась.

— Вам нравится дразниться, мистер, как я погляжу, — с укоризною произнесла она.

— А вам, мисси, пытаться всех обратить в свою веру. Если бы вам разрешили людей насильно тащить в храм и превращать их в слепо верующих людей, вы бы это сделали.

— Нет, не сделала. Вера — дело добровольное.

— Ну хоть это радует, — усмехнулся я. — А вы, получается, сидите здесь всю ночь?

— На случай, если вдруг кто-то решит зайти и найти здесь убежище от тьмы, — кивнула Мария.

— И как, заходят?

— Да. Например, вы.

— А кроме?

— Иногда приходят люди, которые не хотят публичности. Они приходят, потому что ночь успокаивает нервы и даёт возможность более трезво и спокойно подумать. И некоторым просто требуется время и место, чтоб обрести душевный покой.

Я огляделся. Учитывая зал, чей потолок погружён во мрак, а всё, что у земли, наоборот, освещено, причём не ярко, а довольно тускло, посидеть здесь и прийти в себя — самое то. Тихо, спокойно и безлюдно. Я бы, будь верующим, тоже бы сюда заглянул, по правде говоря.

В прошлой жизни я ходил несколько раз ночью в храм, но эффект он создавал иной. То было обычное квадратное здание, которое некогда в старые времена являлось кинотеатром, если не ошибаюсь. Потому и само строение было не красивым, а техничным. Ровные стены, углы — ощущение, будто бы попал в склад, который на скорую руку переделали под храм. Здесь же чувствовалось, что каждая деталь была сделана именно под храм, с одной целью.

— Мне тоже нравится здесь сидеть ночью, — продолжила она. — Будто холодный лёд к ожогу прикладываешь. Чувствуешь спокойствие, умиротворение и пустоту в сознании. Будто все мысли разом исчезли и оставили тебя в покое. Прекрасное строение.

— А где вы живёте, когда не служите ночью?

— Вы имеете ввиду, когда моя служба заканчивается? — уточнила она.

— Да. Вы же живёте где-то. Не здесь же постоянно обитаете.

— Иногда живу здесь, почему нет. Но вы правы, я снимаю квартиру в паре кварталов отсюда, — она неопределённо махнула рукой. — Мне платят на аренду комнаты, поэтому я могу позволить себе иногда покидать храм.

— Звучит так, будто вас заставляют сидеть здесь.

— Мне здесь нравится, — пожала Мария плечами.

— Не могу, честно говоря, вас представить вне храма и без наряда.

— Да? — удивилась она.

— Ага, на вас всегда этот апостольник, и я, кроме вашего лица, толком ничего и не видел. Даже волос. То есть я практически не знаю, как вы выглядите.

На ней даже форма была не приталенной. То есть я не представлял, какая у неё талия — там могло быть как девяносто-шестьдесят-девяносто, так и девяносто-девяносто-девяносто.

— Удивлена, что вы знаете, как это называется, — коснулась она головы. — Обычно его капюшоном зовут.

— И всё же, какого у вас цвета волосы? И длины?

— Ну… — она быстро огляделась, будто искала, кто мог нас подслушивать или видеть. — Нам запрещено снимать его, но…

Но, как показала Мария, Бог создаёт правила, чтоб непослушные монашки их иногда нарушали. Учитывая, насколько она верующая, такой поступок выглядел забавным. Хотя, как я мог уже себе представить, она придерживалась довольно свободных неконсервативных взглядов, больше принимая людей какими они есть, чем пытаясь переделать.

Убедившись, что в зале никого нет, Мария быстро стянула с головы капюшон монашки или, как его правильно назвать — апостольник, представ передо мной во всей красе.

Я изначально думал, что у Марии волосы будут или каштановыми, или светло-русыми, но, как оказалось, у неё они были рыжевато-русыми или даже очень светло-медными на вид. Волнистые и слишком пышные, будто она была из тех девушек с телевизора, что рекламируют шампунь для пышного объёма.

Но по крайней мере я теперь видел перед собой не монахиню из храма, а именно девушку, будто без апостольника она стала другим человеком.

— Вау, вы совершенно иначе выглядите, — ответил я, обводя её взглядом.

— М-м-м… в худшую или лучшую сторону? — скромно глянула она на меня исподлобья.

— В лучшую. Скажем так, вы приобрели свою индивидуальность. Перестали быть безликой.

— Спасибо, — она пальцем начала закручивать волосы, причём делала это так натурально и непринуждённо, что я был готов поставить ей пять с плюсом. Что-что, но такое я мог оценить. — Нам запрещено снимать его в храме.