Я уже не слушал оператора, который что-то там говорил мне.

— Эйко… — выдохнул я облегчённо со слезами на глазах. — Маленькая ты лысая беспредельщица… тут же завернул её прямо в куртку, на которой она лежала и прижал к себе это маленький кричащий комок. — Эйко, девочка ты моя… как же ты напугала меня, дурёха, — заплакал я. — Никогда так больше не делай, слышишь?

Не знаю, кто напугался сильнее — я или она. Хотя какая разница? Главное, что теперь ей ничего не угрожало. А что касается руки… Нет, это ужасно, но пережить можно. К тому же, она ребёнок, а у них всё срастается гораздо быстрее.

У меня не было сил даже встать, будто на ноги обрушилась тяжесть всего мира, хотя в груди наоборот, было очень легко.

Я вытер глаза, проморгавшись, чтоб посмотреть на Эйко, которая продолжала кричать и плакать.

— Ну будет тебе, Эйко. Сейчас мы отсюда выберемся и…

Позади меня грохнул выстрел, оборвав на полуслове. Телефон, который лежал рядом, взорвался осколками, и искорёженный корпус отлетел куда-то вперёд в переулок. Это было настолько неожиданно, что у меня тут же и силы появились. Я подлетел на месте, будто укушенный, отпрыгнул перёд и развернулся на месте за какие-то мгновения. Сердце, до этого только-только успокоившееся, вновь стучало где-то у самого горла.

Выход из этого маленького прохода между домов мне перегородили. Слава богу, не преследователь, но и с этими мне ничего хорошего не светило.

— Так-так-так, да это же мой любимый девственник! — улыбка моей старой знакомой была от уха до уха. — А я-то думаю, кто мог пойти на такое! Я тут выхожу на улицу, нюх-нюх, пахнет девственностью. Я ещё раз нюх-нюх, и точно, девственник где-то затесался! Давай рыскать, кто посмел осквернить девственностью порочные земли похоти, кого надо выебать, и вот тебе на, ты! Бегает тут своими маленькими ножками, шорох среди моих пигалиц поднимает. Вон, все разбежались по своим курятникам.

— Я тоже рад тебя видеть, Ишкуина, — кивнул я, сделав шаг назад.

Эта больная дура ни капельки не изменилась. Всё тот же хищный ненормальный взгляд, всё те же острые зубы под улыбкой. Разве что одежда на ней другая — её голова торчала из огромной меховой пушистой шубы, которая делала ей в раза полтора-два больше. И одежда на ней будто кричала о своей вульгарности и безвкусии.

Куда скромнее и нормальнее выглядели девушки позади неё. В пуховиках или пальто, они выглядели вполне нормально, если не считать автоматы в руках. У Ишкуины был, кстати говоря, в руках пистолет.

— Ра-а-ад? — протянула она с улыбкой. — Я же говорила тебе тогда, что сам придёшь. Ну что, потрахаемся?

— Нет.

— Значит, не так уж и рад. И что это за кричащий девственно чистый комок в твоих руках?

— Тебе есть разница? — сделал я ещё один шаг назад, прижав Эйко к себе плотнее.

— О-о-о… так он тебе дорог… — её лицо стало неприятно плотоядным. — Ну-ка ну-ка, дай-ка я посмотрю, что там у ребёнка, чего нет у меня, — поманила она меня рукой. — Не стесняйся, я тоже, знаешь ли, дорогая сука. Мои услуги стоят куда выше всех тех шалав, что меня сейчас окружают.

— Высокого мнения ты о них.

— Очень. Они отменные шалавы, которые делают свою работу на пять с плюсом, в отличие от некоторых, и которых я люблю, лелею и защищаю всей душой! — её энтузиазм пугал, будто она сама в это верила. — А теперь давай сюда ребёнка.

Я не сдвинулся с места.

— Давай-давай, тащи его ко мне, не стесняйся, — нетерпеливо махнула она рукой. — Не заставляй даму делать всё самой.

— Зачем тебе? — прохрипел хмуро я.

Она склонила голову набок.

— М-м-м… А знаешь, в принципе, незачем, — согласилась Ишкуина, вскинула пистолет и выстрелила.

Рефлекторно я дёрнулся в сторону, уходя с линии огня, повернувшись боком, чтоб прикрыть Эйко собой, хотя Ишкуина скорее всего стреляла поверх головы. Честно говоря, не ожидал, что она действительно выстрелит, ведь всё-таки ребёнок, но… Да, поверх головы, но теперь за сохранность Эйко мне действительно боязно.

— Только попробуй, — прошипел ледяным голосом я. — И ты сдохнешь в муках.

— А я люблю грязные и жестокие игры, — томно произнесла она в ответ. — Боль, насилие, грязь, стоны и крики… м-м-м… прелесть. А давай я тебя избавлю от лишнего груза, иначе я отберу ребёнка силой, но оскверню при этом так, что даже конченный педофил содрогнётся. Взгляни в мои чистые честные глаза и скажи, веришь ты мне или нет?

Её глаза были безумны. И да, я поверил. Потому, выбирать между тем, чтоб сопротивляться, и тем, чтоб добровольно отдать им, второй вариант выглядел предпочтительней. Вряд ли, попади ребёнок им в руки, они с ней действительно что-то сделают. Могут начать шантажировать, но это куда лучше, чем если ребёнку причинят вред просто из принципа или мне в наказание за неподчинение. А вот если буду сопротивляться, Ишкуина сделает это просто потому, что уже сказала об этом и слова обратно взять не сможет — репутация и так далее. Да и учитывая тот факт, что я сам на их территории, выёживаться было слишком глупо.

— Сделай ей что-нибудь плохое, и я сожгу эти кварталы вместе с вами нахуй, — процедил я, протягивая Эйко. — Я клянусь тебе в этом, Ишкуина.

— Какой ты сердитый, — надула она щёки и пробурчала, копируя школьницу. — Ути-пути-пути. Возьми его.

Ишкуина кивнула одной из своих девок, которая безропотно, повесив автомат за спину, подошла и забрала из мох протянутых рук свёрток.

— А теперь твоя очередь, колокольчик. Мне тут сообщили, что ты бегал вот с этим… — она достала из-за спины «MP5» и бросила его к моим ногам, — по моей территории и пугал моих пигалиц. Поэтому… иди сюда.

Она поманила меня пальчиком, доставая платок с бутылкой из кармана.

— Зачем?

— Я тебя усыплю и утащу к себе в тёмное грязное логово, — сказала она так, будто объясняла очевидное. — Давай-давай, не бойся. Нет, можешь, конечно, побегать, — улыбка вновь стала до ушей, — это так заводит, все эти игры… м-м-м… да… побегать за кем-нибудь… А я уже мокренькая, хочешь проверить?

— Нет, не хочу.

— Ну тогда иди ко мне. Ты же не хочешь лишний раз портить отношения со мной, колокольчик? Или поиграем? — облизнула она губы. — Я люблю бегать за молоденькими мальчиками…

Я подошёл. Потому что знал, что не убегу. И портить отношения с ней действительно не хотел. А вот откупиться всегда смогу.

— Сделай глубокий вдох, детка, — прижала она к моему носу и рту тряпку. — Мы же не хотим расстраивать друг друга?

Я и сделал. Первый вдох, второй, третий…

Уже на первом я почувствовал туман в голове, а на второй всё стало каким-то эфемерным и ненастоящим. На третьем я уже перестал чувствовать собственное тело и, кажется, начал оседать на землю, так как меня придерживала Ишкуина, продолжая всё так же безумно улыбаться. На четвёртый вдох мир потемнел окончательно. Только её ослепительная улыбка с острыми зубами оставалась в этой тьме, будто от чеширского кота, но вскоре тьма окутала меня полностью.

— Он очнулся, — сквозь толщу моего собственного сознания это было первым, что я услышал.

В голове было темно: ни мыслей, ни каких-либо картинок, ни света, который иногда пробивается через веки. Состояние такое, будто я отходил от глубокого сна. Веки были такими тяжёлыми, что желания открывать глаза не было никакого. Странное желание не просыпаться и провалиться обратно.

— Не хочет просыпаться, засранец.

— Подожди немного. Сейчас он придёт в себя.

Придёт в себя… хех… У меня такое состояние, что я не могу понять, пришёл ли я в себя или нет, так как даже эти голоса будто пробиваются через толщу воды. Мне потребовалась ещё минута, прежде чем нашлись силы открыть глаза. Ощущение, как если бы я не спал несколько суток, потом отрубился на час и меня потом заново попытались разбудить. Головная боль, сухость, резь в глазах, тяжёлые веки, состояние овоща и чувство, что я вот-вот усну.

И что я увидел?

Небольшая комната, серая, с одной единственной лампочкой над потолком. Справа у стены диван, слева шкаф. А передо мной стул, на котором сидит Ишкуина, которую я бы век ещё не видел с удовольствием. Сам я был привязан к ровно такому же стулу напротив неё. Но вот что мне действительно не понравилось, так это особа, которая расхаживала за её спиной с моим ребёнком.