Мне так и хотелось спросить — это ведь было так запланировано со стороны подруг Фиесты? Да?

Или они меня как реальную бомбу оставили?

И сейчас, сидя, пока меня обхаживала врач, я смотрел в одну точку, будто бы находясь в прострации, хотя сам думал над тем, что теперь делать. Уберёт ли меня Бурый или нет? Нужен буду я ему после того, как он возьмёт власть, или нет? Хотя для себя я уже решил, что надо что-то с этим делать. Даже пусть я не знаю точно, но если есть риск, то надо с ним разобраться — вот как всё работает в криминале.

Хочет Бурый моей смерти или нет, но если есть шанс, то надо что-то предпринимать.

Кстати, он стоял в этой же комнате, поглядывая на меня и ожидая, когда врач приведёт меня в более-менее нормальное состояние. Он был довольно любезен со мной, но я чувствовал его холодный расчётливый взгляд. Я всегда замечал эту черту в нём, но только сейчас, поняв, что происходит, мог по достоинству оценить её.

— Я закончила, — кивнула она ему, когда все пальцы были обработаны и перемотаны, шины наложены, а я сам обколот обезболивающим.

— Отлично, тогда оставишь нас?

— Да, — кивнула она, оставляя меня, Бурого, Панка, Гребню и Француза одних. Пуля и Гребня отлучились по заданию, как я понял.

— Итак, Шрам, без обид, но ситуация довольно щекотливая…

— Болючая, — перебил я его монотонным голосом. — Мне нихуя не щекотно.

Моя фраза вызвала улыбки, даже у Бурого. Но вот его глаза не улыбались.

— Да, верно. Прости. Просто оставить тебя в покое, как было бы правильно, я не могу. Нам надо понять, что произошло там. Потому что сейчас…

— Я понимаю, — кивнул я.

История для этого уже была готова. Я заранее всё продумывал, чтоб не было несостыковок. Потому от того, что случилось в реальности, моя версия практически ничем не отличалась. И когда я её рассказывал, ни разу не сбился, не задумался, выложив всё на одном дыхании.

Пришёл, во дворе была какая-то девчонка, которая неотрывно смотрела на меня. Я думал, что она просто наркоманка, но видимо, была наблюдателем. Фиеста же меня ждала уже, пшикнула перцовым баллончиком, затем вырубили, отобрали мой любимый долбаный глок, о котором я действительно жалел. Очнулся в подвале, где были одни женщины.

— Ни одного мужчины? — уточнил Бурый.

— Нет. Одни женщины. Негритянка, китаянка, три белых.

— Лица видел? Сможешь опознать?

— Только если нашу любимую Фиесту. О которой ты хорошо отзывался, — посмотрел я на него.

Да, это было обвинение. Да, я мог за него получить. Но оно было необходимо для полноты картины, чтоб всё выглядело натурально.

— Кто ж знал, — пожал он плечами.

— Я знал. Я говорил, что она странная и больная.

Он вздохнул. Да, за такие обвинения действительно можно получить, но теперь я выглядел именно обиженным, особенно после таких гипотетически весёлых дней для меня. Это было вполне естественно.

— Да, Шрам, ты был прав, — поднял он руки. — Но давай закончим про случившееся сначала.

Я несколько секунд молчал, после чего вздохнул и продолжил историю.

С моих слов, они расспрашивали о финансовых делах Бурого, ведь я возился с бумагами. О том, где находятся склады, кто их охраняет, по сколько и где, когда сменяется охрана, что когда приходит и всё-всё, что не могла им поведать, по идее, Фиеста. А так как и я ничего об этом не знал, то и рассказать ничего не мог. Это знал и Бурый, что спасало меня от обвинений в предательстве.

Вопросы были выбраны не случайно:

Знай я что-то и не расскажи — это бы выглядело подозрительно, как я так смог выдержать пытки и не расколоться.

Знай я и расскажи — меня могли бы обвинить в предательстве и убить.

А так я ничего не знал, вот и не рассказал. Всё просто.

— Они спрашивали про оружие?

— Да.

— Сказал, где оно?

— Я сам не знаю, куда ты его отвёз, — покачал я головой. — Я ехал не в грузовике.

— А если бы знал? — спросил он.

— А как думаешь? — повернул я к нему голову. — Когда тебе вырывают ногти и разрезают перегородку носа, ты многое готов рассказать.

— Реально, Бурый, — уже вступился за меня Француз. — Он же не рассказал, а что там может быть, не может быть, лишь теории.

— Да я же его не обвиняю, — усмехнулся он. — Просто интересуюсь, верно?

Я знаю, чего он боится. И я уверен, что он ещё будет думать над тем, что со мной теперь делать, ведь я мог стать крысой. Возможно, теперь за мной будут наблюдать или же предстоит ещё один разговор по душам. По крайней мере, я сомневаюсь, что он окажется слишком самоуверенным и просто закроет глаза на моё возвращение. Вопрос лишь в том, что он предпримет.

Уже выйдя из комнаты, где остался Шрам вместе с Гребней, который дал позвонить его подружке и предупредить, что всё в порядке, Бурый позволил себя просто остановиться, как истукану, и, глядя в одну точку, хорошенько подумать.

Слишком много событий сейчас происходило. С одной стороны, это было не удивительно — их действия возымели эффект, и война набрала обороты. Теперь доставалось едва ли не всей территории картеля. Постоянно кого-то убивали, за последние несколько дней погибло около ста двадцати человек только со стороны картеля, сгорело несколько складов, немерено перестрелок и с десяток взорванных машин. Поставки перехватываются или уничтожаются, точки сжигают, дилеров убивают, все на взводе.

Полиция даже не пыталась особо вмешиваться. Просто ждали, пока они друг друга перестреляют, чтоб не рисковать почём зря. Следили, как рефери, за всем происходящим. Им никогда не было особого дела до Нижнего города. Лишь забирали трупы с расстрелянными машинами, да следили, чтоб мирное население не сильно страдало от всего этого. Потому что если уже мирняк начнёт слишком часто гибнуть, тогда тут разразится самый настоящий ад с участием ещё и спецподразделений полиции, которые сначала стреляют, а потом требуют бросить оружие.

В дополнение к этому, совсем недавно десяток парней буквально порвали на части, словно они столкнулись с медведем гризли. Причём эта же картина была, как слышал Бурый от своих источников, и с другой стороны, у банд.

В городе творился самый настоящий хаос.

И вот, в довершение ко всему, ещё и этот фокус с Фиестой.

— О чём думаешь? — снова низкий, словно чем-то недовольный голос. Его обладателя было очень сложно спутать с кем-либо ещё.

— Угадай, — ответил, не оборачиваясь, Бурый.

— Продался ли Шрам или нет, — сделал попытку Панк.

— Что-то типа.

— У тебя паранойя, — поморщился он.

— В наше время это ни капельки не странно.

— И до хрена мешает.

Они замолчали. Панк, потому что ждал продолжения диалога. Бурый, потому что погрузился в свои мысли, стараясь навести там порядок. Ответ был перед глазами — Шрам был приманкой к бомбе, которая не сработала. И всё же кое-что его беспокоило.

— Меня интересует, почему его не убили, — сказал наконец он. — Свидетелей всегда убирают после такого.

— Потому что Шрам и так был почти покойником?

— Бомба не сдетонировала, — продолжил он. — Они могли оставить рядом с бомбой труп — эффект был бы такой же.

— Тебе же сказал Гребня, дёрни Гильза багажник слабее, и они бы взлетели на воздух. Он при любом раскладе должен был быть покойником. Но если даже не брать в расчёт бомбу, ты сам иногда оставлял живых людей в багажниках машин на тех же самых свалках, разве нет? Или бросал в лесу зимой голыми, чтоб они бежали, хотя знал, что они не выживут.

— Но следил, чтоб никто не выбрался живым. Всегда за этим следил. Его же просто оставили в живых.

— С бомбой, которая бы нивелировала этот недостаток. К тому же, ты сам знаешь, иногда оставляют раненых, чтоб они привлекали своими криками живых.

— У него был рот забит кляпом, — напомнил Бурый.

— Он мог мычать.

— В таком шуме его бы услышали?

— Слушай, если бы не мы, он бы превратился в одно целое с куском металла или его бы взорвала к хуям бомба, — развёл руки Панк, пытаясь объяснить очевидный факт. — Шрам в любом случае был бы покойником. К тому же, живой он бы привлёк больше внимания, чем мёртвый, что им было бы только на руку.