— Потому что вы ничего не теряете, а я покойник почти при всех раскладах. Убью Бурого, меня найдут либо его люди, либо вы. Не убью, он сам наверняка меня уберёт: пошлёт в горячую точку, где меня наверняка пристрелят.

— Тогда убегай, — улыбнулась она, и, не дождавшись моего ответа, её улыбка стала куда шире. — Не хочешь убегать.

— От всего не убежишь, — покачал я головой.

Уйду отсюда, найдутся ещё проблемы. Невозможно вечно бегать от них, да и устал я это делать. Чудом убежал из своего города, и теперь снова бежать? А там что? Ещё одни проблемы, от которых надо убегать, как испуганной собаке? И почему я вообще должен убегать? Я хочу жить своей жизнью. Мне не нужно, чтоб мир прогнулся под меня, лишь самая обычная независимость в собственной жизни.

К тому же, я жажду мести. Я могу спокойно принять, когда тебя кидает твой конкурент или партнёр по бизнесу, но Бурый называл себя частью нашей команды и предал нас. Будь он работодателем, обычным нанимателем, то ладно, но он выставлял себя едва ли не нашим товарищем, втираясь в доверие, и предал, убивая ради собственных планов. Такое не прощают. И никто не отменял то, что он сделал с сестрой Малу. Раз уж всё так пошло, то почему бы и не вернуть ему за этот должок?

Вопрос лишь в том, каким образом.

Я не хочу умирать. То, что я не боюсь умереть, совершенно не значит, что я спешу на тот свет, а потому просто подойти и выстрелить ему в голову я не смогу. Убьют или свои, или те, кто метит на его место.

Можно отталкиваться от того, что не обязательно работать одному. Перетянуть на свою сторону его людей, кто не готов лизать ему ноги, и уже под их поддержкой пристрелить его. То есть сделать раскол в группе.

Но даже это не решит проблему — очень много проблем связано ещё и с моим возрастом. Большинство будет видеть во мне лишь глупого подростка, которого можно не слушать, игнорировать и не воспринимать всерьёз. Это естественно; взрослые мужики, которым по тридцать лет и которые убивают, не моргнув и глазом, будут видеть в шестнадцатилетнем лишь ребёнка, который что-то о себе возомнил, но на деле ничего из себя не представляет. Они просто не будут меня уважать, пытаясь давить собой. Ничего необычного — в волчьей стае, если никто не видит в тебе силы, все будут пытаться тебя сместить и ещё злиться, если ты дашь отпор: как так, слабак, да посмел дать отпор.

Подобное лечится только массовыми карами, но это время, и велик шанс, что меня самого отправят на тот свет. Там почти пять сотен голов, которые не захотят слушать молокососа. Даже учитывая мою репутацию, каждый будет пытаться испытать «ребёнка» на прочность, считая, что я лишь глупый шкет.

Иначе говоря, если даже меня сразу не убьют за Бурого, то будут гнобить позже, так как сильно молод и они меня особо не знают. Нужно уважение как минимум одной трети всех, чтоб удержаться на месте. У меня его нет.

Так посмотреть, я покойник по любому раскладу…

А тем временем женщины подкатили ко мне столик, на котором лежали некоторые хирургические инструменты, одним своим видом вызывающие если не непроизвольное уважение к их обладательницам, то точно страх, который заставлял сердце биться сильнее. Ножницы, кусачки, плоскогубцы, клещи, ножи, дрель, молоток, скальпели… Хороший набор, чтоб разболтать собеседника.

— Вы очень добры, — заметил я спокойно, скрывая то, насколько же мне сейчас страшно. Любого нормального человека будет пугать такой набор инструментов, который однозначно используют на тебе. Я не настолько рехнулся, чтоб меня такое не трогало. — Не хотите мне зла, значит?

— Не боишься? — спросила негритянка, примеряясь к плоскогубцам. — Ты такой спокойный, что даже немножко странно. Признайся, тебе страшно, да?

Она словно хочет услышать это от меня.

— Не страшно перед пытками только больным людям.

— Не беспокойся, ты ничего не почувствуешь, — усмехнулась она.

— Тогда смысл этого?

— Если мы отпустим тебя целым и невредимым, это наверняка вызовет вопросы у твоего босса, — ответил китаянка. — Ты же не хочешь, чтоб он решил, что ты предатель? Всё должно выглядеть так, будто тебя пытали. Но да, ты ничего не почувствуешь.

— Спасибо, хотя меня это и не успокоило. И что сделаете? Вырвите ногти?

— И сломаем пальцы, который тебе не нужны.

Нет ненужных пальцев у меня.

— И лицо твоё отрихтуем. Зубы тоже некоторые удалим для правдоподобности. Всё-таки это в твоих интересах, чтоб он не догадался, поэтому всё должно выглядеть правдоподобно.

— Зубы мне бы пригодились.

— Не в этот раз, — похлопала она меня по щеке, после чего поднесла ко мне смоченную чем-то тряпку. — Сделай глубокий вдох, Томас. Ты ничего не почувствуешь.

Я бы не стал их благодарить за это.

Мне жаль свои зубы, ногти и пальцы, пусть я и вижу, что в данной ситуации невозможно перестараться. Потому что теперь был вопрос в том, что сделает со мной Бурый, когда узнает о провале. И чем хуже буду выглядеть я, тем больше будет похоже на то, будто бы мне пришлось несладко и тут моей вины нет, так как я сам попал в большие неприятности.

Я сделал глубокий вдох и почти сразу почувствовал очень странное головокружение, будто начал очень быстро засыпать, и перед глазами всё затуманилось. Просто терялся в собственном сознании. Ещё один вдох, и я уже ничего не чувствовал.

Боль.

Вечный спутник моей жизни. Душевная или физическая, она то и дело преследует меня, и это радует — так я по крайней мере понимаю, что ещё жив. И о да… боли было действительно много, когда я пробуждался. Буквально в каждой клеточке тела чувствовались её отголоски, которые расходились волной по мне. Особенно сильно болели пальцы, лицо и… всё тело.

Я даже не представлял, что со мной сделали, но постарались они на славу, мне даже не придётся притворяться, насколько мне плохо. Каждое движение сопровождалось болью, особенно от пальцев.

Но пробудился я в первую очередь из-за шума, а не из-за боли. Пока не двигался, она была тихой, вязкой и ноющей, не сильно мешающей. Но вот чудовищный скрежет металла, который раздавался откуда-то, резал слух, заставляя очень быстро просыпаться с гулко колотящимся сердцем. В первые секунды после наркоза мне даже показалось, что меня сминают в железной коробке.

Потребовалось время, чтоб сознание отошло от наркоза, однако уже сейчас я слышал, как где-то сигналили машины, причём грузовики, повторялось пиканье, когда самосвалы сдают назад, грохот, крики людей, рёв двигателей и гудение генераторов… Это всё смешивалось в один громкий гул, который давил на мозги, заставляя быстрее приходить в себя.

Я лежал в какой-то коробке. Ни сдвинуться, ни дёрнуться — ничего не мог. Даже перевернуться. Руки и ноги туго связаны, во рту чувствовалась намокшая тряпка, пропитанная кровью, которая позволяла мне лишь негромко мычать. Лица касалась какая-то ткань — видимо, мне на голову надели мешок. Это помимо того, что мне обвязали глаза тряпкой.

Ответ, где я, пришёл как-то сам собой — на свалке техники, где перерабатывают машины в металлолом. Понять мне это помогли как фильмы, где избавляются от трупов, так и окружающий меня шум и место, где я сам нахожусь, багажник, как понимаю. А меня случайно не переработают? Я, конечно, не думаю, что так оно и будет, но вдруг у этих ведьм такой извращённый юмор? Хотя иначе не было смысла столько со мной возиться… И всё же меня волнует, когда меня отсюда вытащат, так как рано или поздно дойдёт очередь и до моей машины.

Пока я лежал в багажнике какого-то утиля, ожидая развязки своего небольшого приключения, мою голову посещали разные мысли. Например, не игра ли это Бурого? Подставить меня или ещё что-то сделать?

Но, обдумав этот вопрос, смысла делать это так я не увидел. Разыгрывать весь этот спектакль, когда за мной спокойно могли зайти домой или убить в машине, смысла никакого не было.

А что, если и Бурый работает на кого-то? Что, если он готовил этот долгосрочный проект именно для того, чтоб захватить весь наркокартель? Например, Брюссель, босс картеля Верхнего города, вполне мог разрабатывать его всё это время, чтоб потом полностью захватить весь наркотрафик в городе. Такое вполне вероятно, кстати говоря. Я бы даже сказал, что очень вероятно. И если это так, то может имеет смысл сдать его Соломону?