— Я уверена, ваша милость не забыли о тех добрых временах, когда мы жили в Ламбете.

Вечером Екатерина вызвала к себе Элис прежде всех, кто должен был укладывать ее в постель.

— Я хочу, чтобы ты взяла вот это, — сказала она, передавая ей расшитый золотом билимент[148] для французского капора и золотую пластинку — дорогие подарки, каких обычно и не мечтают получить камеристки. — В память о тех добрых временах, которые мы провели вместе.

Элис вытаращила глаза, глядя на лежавшие в ее ладони сокровища:

— Я понимаю, мадам. Благодарю вас. Вы можете рассчитывать на мою сдержанность.

Лежа в постели в ожидании короля, она размышляла: уж лучше держать своих старых знакомых под присмотром. Она постарается сделать так, чтобы у них не было причин выдавать ее.

Жизнь Екатерины превратилась в сплошную круговерть развлечений: она только и делала, что танцевала, веселилась, купалась в лести, которой ее окружили, и упивалась одобрением дяди Норфолка и всей семьи. Она не проявляла никакого интереса к государственным делам; ее ум не был расположен ни к политике, ни к придворным интригам. Когда придворные дамы начали сплетничать о леди Анне Клевской, как теперь называли ее прежнюю госпожу, и рассуждать, что-то она сейчас поделывает и чем так не понравилась королю, Екатерина велела им прекратить это, заявив, что не желает слышать ни одного дурного слова об Анне.

Каждый вечер в шесть часов сэр Томас Хинидж, хранитель королевского стула, доставлял ей новости о супруге, за что Екатерина всегда мило благодарила его. Но чаще она уже встречалась с Генрихом в течение дня, поскольку король проводил с ней каждую свободную минуту.

Он души в ней не чаял. Постоянно ласкал или обнимал и приходил на ее ложе каждую ночь. Она уже привыкла к его телу и неизбывному желанию, пытаясь не допускать предательских мыслей, вроде: «хорошо бы он был помоложе, постройнее да сохранил побольше мужской силы». Иногда Генриху было трудно войти в нее, и он отстранялся, раздосадованный и униженный. Тогда она использовала особые уловки, чтобы снова возбудить его, обычно успешно.

— Увы, Кэтрин, я хотел бы быть для вас лучшим супругом, — бормотал Генрих. — Знали бы вы меня в молодости. Ни один мужчина не мог сравняться со мной ни на турнирах, ни в постели.

В ответ она всегда улыбалась ему и говорила:

— Я люблю вас таким, какой вы есть.

— Был ли хоть один мужчина так благословен? — со вздохом отвечал Генрих и целовал ее.

Он исполнял любой каприз обожаемой супруги. Каждый день на ней было новое платье. Она целиком завладела сердцем короля.

Услышав новое воззвание к молитве, которое теперь произносили не только в Королевской капелле Хэмптон-Корта, но и во всех церквах Англии, где имя королевы Анны сменилось ее именем, Екатерина была тронута и с новой силой осознала величие королевского статуса и свою неготовность нести это бремя. Но она научится. У нее были любовь короля, несметные сокровища, власть на кончиках пальцев и армия слуг, готовых исполнить любую ее прихоть по кивку головы. Екатерина старалась, чтобы все это не ударило ей в голову. Гордыня, она это знала, — первый шаг к падению. И тем не менее постепенно менялась, обретала уверенность и становилась более требовательной и привередливой. Она даже начала замечать повелительный тон в своем голосе, когда отдавала распоряжения.

Однажды портниха миссис Джосслин принесла показать ей готовое платье, и Екатерина обратила внимание, что женщина выглядит смущенной.

— Что-нибудь не так? — спросила она.

— О да, мадам. Я беспокоюсь, вдруг моя работа не понравится вашей милости.

Екатерина подумала, что портниха, вероятно, слышала о резком выговоре, который она сделала накануне своему портному за то, что киртл у него вышел слишком короткий. Нужно научиться сдерживать язык, а то она чересчур легко выходит из себя, если что-то не так, как ей хочется.

— Это прекрасное платье, — с улыбкой сказала Екатерина. — Спасибо вам за вашу трудную работу.

Генрих не видел в своей юной супруге никаких изъянов.

— Вы совершенная жена во всех отношениях, — говорил он. — Скоро, по милости Божьей, вы будете ждать ребенка.

Они сидели в его барке и наслаждались вечерней прогулкой по Темзе; на корме играли музыканты. Жара никак не спадала, и дувший с реки ветерок обдавал их приятной прохладой.

Уже не в первый раз Генрих выражал надежду, что она подарит ему сыновей. Вечером придется разочаровать его. У нее начались месячные.

Екатерина всегда любила детей, и ей нравилась идея стать матерью. Это невероятно повысило бы ее статус. Она чувствовала себя такой благословенной и удачливой, что не сомневалась: Господь и Его Святая Матерь сохранят ее во время тягот беременности и родов. Ее дети станут следующими в ряду наследников престола после принца Эдуарда. Мысль была волнительная. Разумеется, она не желала вреда этому бесценному малышу. Ей хотелось поскорее познакомиться с ним и с дочерями короля тоже.

— Вы что-то притихли, дорогая, — заметил Генрих, когда они проплывали мимо освещенных факелами улиц Кингстона.

— Я думаю о том, что мы в этом месяце не получили благословения, — сказала она.

Генрих похлопал ее по руке:

— Ничего. Мы женаты еще меньше месяца. Господь действует в свое время. Может быть, скоро он благословит нас.

— Я молюсь об этом, — сказала она.

Слуга принес им вино и золоченые марципаны. Екатерина уютно устроилась под рукой супруга и с удовольствием принялась за угощение. На берегу реки, закончив дневные труды и наслаждаясь душистым вечером, отдыхали какие-то люди, и она помахала им. Король снисходительно улыбнулся:

— Предполагается, что это частная прогулка!

— Они не знают, кто мы.

На барке не было королевских гербов.

— Скорее всего, догадаются. Смотрите, они встают! — Генрих тоже поднял руку в приветствии, и некоторые люди на берегу опустились на колени. — Видите, они знают, кто мы.

Барка прошла изгиб реки, и слева открылся вид на огромный комплекс зданий. Территория вокруг заросла травой, и все это место выглядело заброшенным и зловещим в сумеречном свете.

— Это бывшее аббатство Сион, — сказал король. — Оно было распущено в прошлом году.

— Никто там не живет? — спросила Екатерина.

— Нет. Я еще не решил, что с ним делать. Оно стоит на прекрасном месте.

Ей стало грустно оттого, что такая прекрасная обитель опустела. Она даже слегка поежилась. Не хотелось бы оказаться внутри этого покинутого аббатства, по залам которого блуждает гулкое эхо. Но ей пришло на ум кое-что еще.

— Генрих, — сказала она, поднимая на него взгляд, — я хочу просить вас об одолжении.

— Просите о чем угодно.

— Речь о моих братьях. Они выросли в доме милорда Норфолка и теперь овладели всеми навыками рыцарей. Для меня очень важно, чтобы они оказались при дворе.

Генрих заулыбался:

— Я могу взять в свои личные покои еще троих джентльменов. Они получат хорошее жалованье и новое платье, а ваш дядя лорд Уильям объяснит им, в чем будут состоять их обязанности.

— Благодарю вас! — воскликнула Екатерина и поцеловала его.

— Все для вас, — сказал король и сжал ее руку. — Я думаю дать вашему дяде графу Сассексу должность главного камергера, которая никем не занята после ареста Кромвеля. Это влиятельный пост в личных покоях, и я знаю, что могу полагаться на графа, он будет исполнять свои обязанности достойно. А юный Суррей станет рыцарем Подвязки.

Дядя Норфолк обрадуется! Екатерина раскинула руки и обняла Генриха:

— Вы так добры ко мне и к моим родным!

Ей не терпелось сообщить своему кузену отличную новость. Они были почти одного возраста, и Екатерина любила и самого Суррея, и его жену Фрэнсис.

— Я хочу спросить еще об одной вещи, — осмелилась продолжить Екатерина. — Мой сводный брат Джон Ли некоторое время находится в Тауэре. Я всегда считала его хорошим человеком. Не подумает ли ваша милость о том, чтобы отпустить его?