Постепенно жизнь вернулась в обычное русло. В сентябре Анну обрадовало приглашение леди Елизаветы посетить ее в Эшридже.

К восемнадцати годам Елизавета превратилась в стройную, полную достоинства женщину с острым умом и обширными познаниями в разных областях. У нее были волосы песочного цвета, желтоватая кожа и крючковатый нос — красавицей ее не назовешь, — но она обладала несомненным шармом, и Анна не сомневалась, что мужчины находят ее привлекательной.

Женщины поздравили друг друга с тем, что избежали лихорадки, и пошли в сад, наслаждаясь солнцем и делясь новостями. Анна поняла, что Елизавета в последнее время предпочитает держаться подальше от двора.

— Раньше у нас с братом были теплые отношения. Он называл меня своей милой сестрицей Трезвенницей, а теперь отдалился, к тому же меня угнетает официоз двора. Король — он как бог, которому нужно поклоняться. Ему еще нет четырнадцати, но он знает все. Я больше не могу находиться рядом с ним. А когда вижу его, он только и делает, что жалуется на Марию, которая требует, чтобы для нее устраивали мессы.

— Вера для нее больше, чем сама жизнь, — заметила Анна.

— Да, но мессы теперь под запретом. Лучше бы она перестала провоцировать короля и вела себя более прагматично, по вашему примеру. Вы были католичкой, но сменили веру, как все.

Разговор приобретал опасный оборот.

— Я частное лицо, — сказала Анна. — Мое подчинение новым порядкам не имеет значения для короля. Леди Мария — его наследница. Меня не удивляет его желание, чтобы она отказалась от месс, хотя я уверена, этого никогда не случится.

— Тогда будем молиться, пусть Господь сохранит моего брата в здравии и благополучии на много лет! — И Елизавета пошла дальше по посыпанной гравием дорожке, напевая что-то себе под нос; длинные волосы развевались у нее за плечами.

Январь 1552 года застал Анну снова в Блетчингли. Здесь она переваривала новость, что бывшему лорду-протектору отрубили голову.

— Он планировал свергнуть герцога Нортумберленда, — сказал сэр Джон.

Таким титулом недавно наделил себя Уорик, дабы подчеркнуть свое величие. Всего двенадцать лет назад этот человек был главным конюшим при дворе Анны, а теперь он верховный правитель Англии!

— Это вызвало протесты в народе, — продолжил Гилдфорд. — Люди считали Сомерсета добрым герцогом. Думаю, сам он тоже верил, что приговор в последнюю минуту отменят. Смерть он принял храбро.

— Этот человек никогда не был мне другом, — сказала Анна, — и все-таки мне жаль его.

Она вернулась к счетам, которые принес ей на подпись Яспер. С прошлой недели дефицит увеличился. Видимо, ей все-таки придется покинуть Англию.

Анна отложила счетоводную книгу и начала писать Вильгельму, сообщая ему о казни Сомерсета.

«Бог знает, что произойдет дальше, и все так вздорожало в этой стране, что я не знаю, как содержать дом. Если я решу вернуться в Клеве, то не доставлю вам проблем. Я больше не чувствую себя в Англии как дома».

Анна все еще не могла ни на что решиться, когда пришло письмо от Тайного совета с сообщением, что король даровал Пенсхерст сэру Уильяму Сиднею. Никаких извинений в письме не было, равно как и упоминания о том, что взамен ей предоставляется какой-нибудь другой дом. Анна написала ответ, в самых суровых выражениях возражая против этого решения, но не получила даже вежливой отписки.

— Может быть, так даже лучше, — сказал Отто, когда Анна ночью лежала в его объятиях. — У вас и без того есть три дома, которые нужно содержать.

— Лично я лучше имела бы один, — сказала ему Анна, — но, как принцесса Клеве, должна жить в соответствии с этим статусом. Если бы я могла устроить жизнь на свой вкус, у нас с вами был бы милый домик в деревне и я играла бы роль Hausfrau![123]

— А кем был бы я? — Отто засмеялся, щекоча ее и заставляя взвизгивать.

— Перестаньте! Люди нас услышат, — упрекнула его Анна.

После той ночи в гостинице они делили ложе при каждой возможности, и это было блаженством, хотя им все равно приходилось таиться. Анна знала, что большинство придворных с сочувствием относятся к ее положению, но они могли не одобрить поведение Отто, если бы тот обращался с ней как со своей женой. Только, разумеется, он этого не делал, потому что в самой главной радости им было отказано. Это вызывало досаду у них обоих, и часто, лежа рядом с Отто и лаская его тело, Анна испытывала всепоглощающее желание, но оно не пересиливало страха перед последствиями. Ей как будто на роду было написано все время жить в ожидании худшего. Вот что сотворила с ней Англия.

— Проблема больше у вас в голове, чем в реальности, — говорил ей Отто.

— Но Совет ясно выразил свое отношение, — возражала она.

— Это был Сомерсет. Теперь его нет.

— И вы думаете, Нортумберленд проявит больше сочувствия?

— Давайте просто поженимся, Анна, и к черту последствия!

И она всегда отвечала «нет», отказывая себе и человеку, которого любила.

В марте пришли радостные известия из Клеве. Два года назад герцогиня родила первого ребенка, Марию Элеонору. Теперь на свет появилась вторая дочь, которую Вильгельм назвал Анной в честь своей дорогой сестры. Анне хотелось присутствовать на крещении, но она не могла позволить себе такую поездку и вместо визита в Клеве послала племяннице серебряную погремушку со звенящими бубенчиками и свое благословение. Это было небольшим проблеском счастья среди в остальном унылой весны.

Совет неустанно стремился урезать содержание Анны. В апреле король приказал ей обменять поместье Бишам на другое, равное по стоимости, но его слуги забрали Бишам раньше, чем подходящая замена была подобрана. И ее так и не подберут, Анна это знала, сколько бы она ни протестовала. Потом Совет стал давить на нее, чтобы она обменяла свои земли в Кенте, но Анна уже была научена горьким опытом этой игры в обмены и резко отказалась, к большому огорчению лордов.

Как будто этого было мало, Яспер пришел к ней с унылым лицом и предупредил, что ее финансы опять находятся в угрожающем состоянии.

— Мадам, мы должны урезать расходы и на чем-то сэкономить.

— Хорошо, — согласилась Анна и даже не поинтересовалась, что он намерен предпринять, — настолько она устала от всего этого.

Но что еще урезать? Яспер все продумал. К столу стали подавать меньше блюд. Огонь тушили в девять, какая бы ни была погода. Следуя старому, принятому в Клеве обычаю, после этого часа не следовало употреблять никакой еды и питья. Свечи полагалось сжигать до конца и только тогда использовать новые. Последнее распоряжение вызвало наибольшее возмущение, потому что слуги привыкли забирать себе огарки после одного вечера использования. И, кроме того, было сокращено выделяемое на день количество эля.

Анна сознавала, что при дворе растет недовольство. Ее кузен, Франц фон Вальдек, теперь уже двадцатисемилетний джентльмен, служивший в ее покоях, возражал громче других и однажды вечером за ужином призвал к ответу Яспера.

— Как, по-вашему, это называется? — гневно спросил он, с отвращением указывая на свою маленькую порцию рыбы. — Ни соуса, ни какого-нибудь другого блюда. Мы с тем же успехом могли бы жить в монастыре.

— Там кормят лучше, могу поспорить, — ввернул Томас Кэри.

— Миледи Анна, — продолжил Франц, — ваш стол когда-то славился изобилием. Теперь гости не приходят. И пища день ото дня становится хуже.

— Мейстер Шуленбург в этом не виноват. Нам приходится жить по средствам.

— Нет, это его вина, — заявил Франц, тыча пальцем в Яспера.

— Простите меня, но с каких пор вам известно, как обстоят дела со счетами ее высочества? — возразил тот. — У нее нет денег, одни долги. Нам приходится экономить.

— Вы плохо управляли ее деньгами, вот что привело нас в такое положение! — рявкнул Франц.

— Не вам судить! — вспыхнул Яспер. — Не вам, с вашими восемью слугами, которых она обязана обеспечивать!