– Я действительно это делала, милорд посол, – ответила Джейн и нервно оглянулась, чтобы посмотреть, слушает ли Генрих, однако король отошел в сторонку и оживленно беседовал с Маргарет Дуглас и Мэри Монтигл.
– Вам повезло, – говорил между тем Шапуи, – что, не претерпев родовых мук, вы обрели такую дочь, как принцесса, от которой получите больше радости и утешения, чем от любого другого ребенка.
«Это прозвучало довольно экстравагантно, – подумала Джейн, а потом ее вдруг осенило: – А ведь Шапуи, который никогда не проявлял симпатии ни к одной женщине, наверняка испытывает нежные чувства к Марии!» Ничто иное – ни чувство долга, ни преданность императору – не могло объяснить его высочайшего преклонения перед ней.
– Я молю вашу милость не оставить вниманием ее интересы и снискать тем почетное звание Мироносицы.
– Я сделаю это, – заверила посла Джейн, – и особенно постараюсь заслужить столь почетное имя.
Последовала долгая пауза. Джейн нервничала, не зная, что сказать, в голову ничего не приходило, но тут рядом с ней оказался Генрих и пришел на выручку.
– Вы должны простить ее милость, – сказал он. – Она еще ни разу не принимала послов. Вы первый, и пока королева не привыкла к таким церемониям. Я уверен, она очень постарается заслужить звание Мироносицы и к тому же, будучи от природы добросердечной и имея склонность к жизни в мире и согласии, полагаю, сделает все, чтобы удержать меня от участия в войнах, хотя бы из одного только страха разлуки со мной.
Джейн улыбнулась ему с благодарностью. Она поняла: Генрих наверняка слышал по крайней мере часть разговора о Марии, и испытала облегчение, что он не рассердился.
Шапуи слегка поклонился в сторону Джейн:
– Я вижу, ваша милость выбрали себе супругу добродетельную и мудрую, она несет королевскую честь с достоинством. Поздравляю вашу милость с этим новым счастьем и радуюсь устранению всех препятствий к долгожданному союзу между Англией и Испанией. Заверяю вас, ваша милость, вы можете положиться на крепкую дружбу императора. Господь, воистину, особо заботится о вас. Многие великие и добрые мужи, даже императоры и короли, страдали от козней коварных женщин, и вам делает честь то, что вы раскрыли заговор и пресекли злодеяние, прежде чем оно осуществилось. Вы не согласны, мадам?
Джейн с улыбкой смотрела, как Генрих благодарит Шапуи, но почла за лучшее не высказываться.
– Вижу, к добродетелям ее милости можно причислить еще и осмотрительность, – заметил напоследок посол.
Джейн прильнула к Генриху, а он вошел в нее, их тела задвигались в одном ритме. Любовные соития обычно были долгими и нежными, но всегда наступал момент, когда, казалось, Генрих полностью забывал о ней, и все завершалось в порывистой спешке. Однако после он был ласков, и сегодня, когда излился, пристроился рядом с ней и взял ее за руку.
– Джейн, я люблю вас. Это похоже на возвращение в тихую гавань после многодневной бури. – Он приподнялся на локте. – Вы знаете, что на следующий день после смерти Анны король Франциск предложил мне руку своей дочери мадам Мадлен? Я ответил, что ей шестнадцать и она слишком юна для меня, и, кроме того, я уже натерпелся от французского воспитания с Анной и никогда больше не возьму себе невесту из Франции.
Джейн так обрадовалась, услышав, что Генрих предпочел ее французской принцессе, что сперва не поняла содержавшегося в его словах намека.
– Что вы имеете в виду под французским воспитанием?
Лицо Генриха вспыхнуло.
– Ее легкое обхождение с мужчинами, например, и другие вещи, о которых я воздержусь упоминать при вас.
Король становился крайне щепетильным, когда речь заходила о делах интимного свойства.
Джейн села, волосы рассыпались по ее голым плечам.
– Вы меня заинтриговали!
– Это не для женских ушей, – сказал Генрих и чопорно поджал губы.
– Вы хотите сказать, что-то было неладно все время и вы об этом знали?
Он вздохнул:
– Джейн, у меня возникли подозрения с первого раза, как я оказался с ней в постели. Она похвалялась девственностью, но была знакома с такими приемами, о каких девственницам знать не полагается.
– Приемами? – Джейн не представляла, о чем он говорит.
– Странных способах порадовать мужчину… Только меня они не порадовали! Я понял, что Анна лгала мне, и девственность, о которой она так звонко трубила, на самом деле – притворство. А научилась она этим вещам во Франции.
Джейн тоже кое-что знала.
– Я слышала, что французский двор славится развратом.
– В этом нет сомнений, – согласился Генрих, свесил ноги с края кровати и натянул ночную сорочку. Она заметила, что место старой раны на голени не так сильно воспалено. – Франциск держит при себе maîtresse-en-titre[67], которая управляет двором, как королева. – Он усмехнулся. – Не бойтесь, этот французский обычай мне отвратителен, и перенимать его я не стану!
– Надеюсь на это! – со смехом сказала Джейн.
Однако любопытство ее не было удовлетворено: что же такое имел в виду ее супруг, когда говорил о «приемах», которые знала Анна. Наверное, они не слишком приятные, что бы это ни было.
В животе у Джейн не прекращался нервный трепет: завтра ей предстояло появиться на публике. Она прибыла на ужин для своих, который устроил Эдвард, боясь, что не сможет проглотить ни кусочка. Однако кубок хорошего бордо успокоил ее, а приезд мастера Кромвеля в компании с Шапуи – они оставались друзьями, несмотря на политические и религиозные разногласия, – отвлек от тревожных мыслей.
Из женщин, кроме Джейн, за столом была только Нан, она превосходно справлялась с ролью хозяйки, ловко руководила слугами, поддерживала разговор и иногда даже выражала собственные, довольно радикальные взгляды.
– Принцесса Мария должна внять голосу разума! – заявила она.
– Я что есть сил стараюсь добиться этого, – сказал Кромвель. – Мы с мессиром Шапуи недавно обсуждали это.
Посол повернулся к Эдварду:
– Мы сошлись в том, что было бы большим благом не только для вашей сестры-королевы и всей вашей семьи, но и для королевства, и для христианского мира в целом, если бы принцессу восстановили в правах. И я прошу вас использовать свое положение для достижения этого.
– Разумеется, – довольно сухо ответил Эдвард.
Насчет Марии он сомневался; ему больше хотелось увидеть на троне короля Сеймура.
Кромвель наклонился вперед и понизил голос:
– Вы все наверняка не вполне понимаете, сколько сил я потратил на то, чтобы состоялся брак королевы и принцесса была восстановлена в правах. Вы, Юстас, полагаю, не забыли, как разгневался на меня король в Пасхальный вторник. Ведь именно из страха попасть в немилость я выдумал любовное приключение королевы и состряпал дело, для чего приложил немало стараний.
Джейн обмерла. Выдумал? Состряпал?
– Но у вас были показания свидетелей, мастер Кромвель, не так ли? – хрипло спросила она.
– Конечно были, мадам, и я играл, используя их.
Он улыбнулся ей. Джейн испугалась, не лукавит ли он. Что первично – доказательства или «стряпня»? И что он имел в виду, говоря о выдуманном любовном приключении королевы? Спрашивать Джейн не смела, потому что не хотела знать ответ. Она не забыла глупые вопросы, которые ей задавали в Тайном совете. Тогда у нее промелькнула мысль, что они пытаются высосать из пальца обвинения против Анны, но у них это плохо получается.
Шапуи следил за Джейн:
– Думаю, мастер Кромвель имеет в виду, что он ознакомился со свидетельствами и решил, что настало время действовать.
Господин секретарь с мудрым видом кивнул.
Заявление Шапуи противоречило похвальбам Кромвеля, но Джейн не хотелось возражать. Генрих рассердился на Кромвеля. Это было в тот день, когда Шапуи признал Анну королевой и они все решили, что ее звезда снова на подъеме. Анна хотела уничтожить Кромвеля. Очевидный вывод таков: Кромвель отправился домой и там замыслил свержение Анны. Доказательства – какие ни есть – были добыты позже. И старался господин секретарь вовсе не ради того, чтобы сделать Джейн королевой или вернуть в фавор Марию, а для спасения собственной шкуры.
