Фрейлины торопливо присели в реверансах, в комнату влетел Генрих, пронесся мимо них и сам открыл дверь в спальню. Наступила тишина, дверь за ним закрылась.

Джейн осенила себя крестом. Ребенок мертв или родился уродец, тут не было сомнений. Хотя Джейн и не любила Анну, ей все равно стало по-сестрински жаль несчастную. Это трагедия для женщины – много месяцев терпеть неудобства, связанные с беременностью, и потерять ребенка, когда все уже позади. Легко было королю – и вообще мужчинам – требовать сыновей; им ведь не приходилось их вынашивать.

Все молчали, но шитьем никто не занимался. Появилась повитуха с маленьким свертком в руках и быстро унесла его. Фрейлины смотрели ей вслед, в глазах девушек застыл ужас. А потом открылась дверь и вышел король; на нем лица не было, в голубых глазах стояли слезы.

– Вы никому об этом не скажете, – приказал он.

Голос его оборвался, и Генрих опустился в пустующее кресло королевы. Никто не шевелился. И тут Джейн – откуда только у нее храбрость взялась? – вышла вперед и положила руку на вздымающееся плечо короля. Остальные разинули рты; никому не позволялось прикасаться к миропомазанному владыке, если он сам не предложит это. Но король был человеком, причем сильно расстроенным.

– Утешьтесь, сэр, – сказала Джейн. – В прошлый раз ее милость родила здоровую принцессу. Вы оба еще в подходящем возрасте. У вас будут и другие дети. – Она опустила руку в карман, вынула оттуда платок и подала ему, благодаря Господа, что платок был чистый.

Король промокнул глаза и с видимым усилием поборол в себе эмоции.

– Спасибо, госпожа Джейн, – пробормотал он. – У вас доброе сердце.

С этими словами король поднялся, поклонился всем и вышел, забрав с собой платок.

После неудачных родов Анна погрузилась в печаль. Ничто ее не радовало, она оплакивала потерянного мальчика и была убеждена, что утратила любовь короля. Он редко навещал ее, а когда приходил, то имел обиженный вид. Анна изливала сердечную боль перед своими дамами: причитала, разражалась гневными тирадами и плакала, забывая о том, что королеве подобает блюсти свое достоинство.

Дамы пытались ободрить ее. Уговаривали постараться и стать прежней – той женщиной, которая завоевала сердце короля; она должна блистать остроумием, быть очаровательной спутницей и интересной собеседницей. Та пыталась, когда Генрих давал ей такую возможность, но терпела неудачу за неудачей, потому что увязла в тоске и страхе за свое будущее: вдруг он поступит с ней так же, как с Екатериной.

Джейн наблюдала за всем этим со смешанными чувствами. Она воевала с собой. Анна увела мужа у ее госпожи, лишила законную королеву титула и питала ядовитую злобу к Екатерине и Марии, поэтому следовало ожидать, что Господь воздаст ей по заслугам. И тем не менее Джейн невольно сочувствовала горю Анны, понимала ее страхи и сопереживала постигшей несчастную женщину трагедии.

Облетели с деревьев листья. По двору поползли слухи, что король завел себе новую даму сердца, как говорили, очень красивую. Джейн пыталась угадать, кто это, вглядываясь в лица дам и девушек из личных покоев королевы. Большинство были хороши, каждая по-своему. Но однажды Джейн случайно столкнулась с Гарри, который проводил свободный от службы вечер в аллее, где играли в шары. Он-то и рассказал ей, что в личных покоях короля всем прекрасно известно: новая пассия короля – Джоан Эшли, фрейлина, которая появилась при дворе королевы прошлой зимой.

– Это пойдет на пользу вдовствующей принцессе и леди Марии, – сказал Гарри, понижая голос; они отошли в сторонку и издали наблюдали за состязанием придворных. – Госпожа Эшли очень привязана к обеим. Она может повлиять на короля, чтобы он смягчился к ним.

– Рада это слышать, – шепнула Джейн и начала присматриваться повнимательнее к Джоан Эшли.

Девушка была светловолосой, скромной, как-то незатейливо миловидной и имела от роду всего семнадцать лет; ее трудно было представить кокетничающей с королем. Но Джоан действительно загадочным образом исчезала при разных оказиях точно так же, как делала Анна много лет назад. Вскоре другие дамы тоже догадались, что происходит, и начали шептаться за спиной у королевы. Джейн была уверена: Анне все известно. Еще бы, ведь король открыто оказывал Джоан знаки внимания на пиру в честь французских посланников, и все это видели.

В тот вечер сестра Анны Мария вернулась ко двору с большим животом. Придворные глядели на нее во все глаза: одни изумленно, другие злобно, а некоторые явно ликовали, что королеву публично унизили. Анна вывела сестру из личных покоев, а король сердито протопал вслед за ними. На следующее утро Мария уехала.

Разумеется, двор бурлил от домыслов и спекуляций; все почуяли сладостный аромат скандала.

– Мария очень неудачно вышла замуж, – сопя, проговорила леди Рочфорд, когда придворные дамы собрались вокруг нее на следующее утро, чтобы узнать последние новости, а фрейлины навострили ушки, желая не упустить ни слова. – У него нет ни титула, ни денег, ему даже негде жить; он простой солдат из гарнизона Кале. Но она его любит. – Последнее слово леди Рочфорд произнесла с презрением. Не было секретом, что ее собственный брак с Джорджем Болейном не удался, супруги презирали друг друга.

Сплетники погрузились в свою стихию. Разговоры крутились вокруг Джоан Эшли и мезальянса Мэри Кэри. А потом, однажды вечером, когда королева отсутствовала – она ужинала с королем, – леди Рочфорд пошла в атаку.

– Я слышала, любовница короля очень щедро раздает авансы и у него есть соперник! – сказала она, в упор глядя на Джоан. – Его это не сильно порадует!

Девушка покраснела, но ничего не сказала. Между собой дамы и фрейлины притворялись, что не знают, кто возлюбленная короля. Но Джейн все равно не могла поверить, что Джоан распутница.

Леди Рочфорд с наслаждением развивала тему:

– А если об этом узнает королева, будут проблемы – немедленное увольнение, я гарантирую.

Однако проблемы возникли у самой леди Рочфорд, причем с самим королем, из-за того что она возвела напраслину на госпожу Эшли. Однажды Джейн вошла в спальню и увидела Джоан. Та сидела на кровати, обхватив себя руками, совсем одна. По ее щекам текли слезы.

– Я пришла сюда, чтобы успокоиться, – сказала она. – Слава Богу, эта подлая женщина уехала. Ее отправили домой. Думаю, вы знаете, что она меня оклеветала.

– Мы все знаем, – сказала Джейн, садясь рядом с ней.

– Это не моя вина! – выпалила Джоан. – Если король преследует меня, кто я такая, чтобы противиться ему?

«О, бедная глупышка!» – подумала Джейн, потом подобралась и стала размышлять: а что сделала бы она, если бы оказалась в такой ситуации? Нужно обладать большой смелостью и решимостью, чтобы сказать «нет», а эта девушка почти ребенок.

– Она говорила обо мне ужасные вещи, – продолжила Джоан. – Не знаю, с чего она взяла, будто я блудница. Король был моим единственным любовником. И теперь он с этим покончил!

Бедняжка снова залилась слезами.

Джейн легко могла догадаться, откуда посыпалась клевета на Джоан. У кого еще могло возникнуть жгучее желание испортить ей репутацию, чтобы король ее бросил? А леди Рочфорд, страстная интриганка, была удобным инструментом в руках королевы. Джейн, как могла, постаралась утешить несчастную девушку.

– Это к лучшему, – сказала она, – теперь все узнают, что вас несправедливо оклеветали.

– Но я так надеялась сделать что-нибудь, чтобы облегчить страдания доброй королевы и ее дочери, – всхлипывала Джоан.

– Ш-ш-ш! Не называйте ее здесь этим титулом! – прошипела Джейн, хотя в душе рукоплескала мотивам этой девушки. – Вы можете навлечь на себя еще большую беду. Вы сделали все, что могли. Оставьте это в прошлом и ведите себя так, будто ничего не было. Скандал скоро утихнет, поверьте мне.

Джейн силилась скрыть свое отвращение и ужас, когда в ноябре пришло известие о варварской казни в Тайберне кентской монахини и ее последователей. Женщины говорили об этом, а ее передергивало; у некоторых мужья или братья были среди толпы людей, ставших свидетелями ужасной кончины приговоренных. Самой монахине повезло: ее повесили, прежде чем обезглавить. А вот пятеро мужчин, казненных вместе с ней, из них четверо – священники, претерпели муки смерти, уготованной изменникам. Их протащили к месту казни на волокушах, так как предателям не полагалось ступать по земле, потом вздернули на виселице, но не умертвили окончательно, только придушили, затем привели в чувство, после чего выпотрошили: кастрировали, выпустили кишки, вырезали сердца. Если они все еще оставались в сознании – трудно представить, чтобы кто-нибудь мог пережить такие муки и сохранить разум, – то видели, как жизненно важные части их тел бросают в огонь, и только после этого их милостиво освобождали от страданий отсечением головы. Но и тогда кровавая бойня не прекращалась: тела казненных четвертовали и выставляли обрубки на публичное обозрение в качестве предупреждения: вот какая страшная участь ожидает всех, кто ослушается короля. Голова монахини из Кента, насаженная на шест, теперь смотрела с высоты на Лондонский мост.