Генрих решил, что его наследник должен появиться на свет в Гринвиче – там, где родился он сам, – и подарил Анне для родов невероятно дорогую и роскошную кровать. Нечасто ей приходилось видеть подобные. Кровать была французская, с узорчатой резьбой и позолотой. Много лет назад она стала частью выкупа за одного герцога королевских кровей и с тех пор стояла без дела в королевской гардеробной.

«Это самое великолепное ложе, каким когда-либо владела королева», – думала Анна, блаженствуя на широченной постели.

Новость о смерти одной из ее главных критиков – Марии Тюдор – не тронула новоявленную королеву, но Генрих был опечален утратой сестры и полон сожалений, что она умерла, так и не помирившись с ним.

Лето продолжалось, Анна тяжелела от своей бесценной ноши. Бóльшую часть времени она отдыхала в личных покоях или наслаждалась обществом избранных придворных в зале для приемов. Гости старались развлечь ее музыкой, стихами, игрой в карты или кости и отчаянно флиртовали с ее дамами.

– Мне жаль Тома Уайетта и его товарищей по посольству: им приходится быть за морем в столь веселое время, – заметил Норрис, садясь рядом с Анной и наблюдая за любовными играми парочек.

– Они, наверное, думали, что нравятся этим леди и те страдают в разлуке со своими верными слугами. Да уж, посмотрели бы они на этих ветрениц сейчас, – со смехом проговорила Анна.

Норрис повернулся к ней и одарил милой улыбкой, которую она так любила:

– А как ваша милость? Надеюсь, с вами все хорошо.

– Скорей бы уже разродиться. Я становлюсь такой неуклюжей! Скоро придет пора затворяться в своих покоях.

– Если я могу что-нибудь сделать для вашей милости, распоряжайтесь мной без стеснения.

– Вы очень добры. А как вы сами, Норрис?

Он пожал плечами:

– Довольно хорошо. Работа в личных покоях короля не дает скучать.

– Вам нужно снова жениться, – задорным тоном произнесла Анна.

– Увы, мадам, мое сердце отдано одной необыкновенной женщине, имени которой я назвать не смею, так как она замужем.

Норрис многозначительно взглянул на нее полными обожания глазами, и сердце Анны дрогнуло. Ее жизнь была бы совсем другой, отдай она себя этому верному, благородному и милому джентльмену. И наверное, полюбила бы его так, как никогда не любила Генриха. Но она не сожалела, что выбрала корону. Достаточно было заручиться дружбой Норриса и греться в теплых лучах его доброты.

– Вы мудры, сэр, – сказал Анна, – ведь, будучи замужней дамой, она должна беречь свою репутацию, невзирая на то, любит вас или нет. А мужья иногда бывают очень ревнивы.

Депутация лордов Тайного совета известила Екатерину о решениях Канмера.

– Она отказалась их признать, – рычал Генрих, расхаживая взад-вперед рядом с кроватью, на которой отдыхала Анна. – Я велел сказать ей, что не могу иметь двух жен и не позволю ей называть себя королевой. Екатерине дали ясно понять, что мой брак с вами свершился, одобрен парламентом, что никакие ее действия не могут его аннулировать и что она лишь возбудит мое неудовольствие и навлечет на себя гнев Божий, если продолжит упорствовать в своем неповиновении. И что она сделала? Взяла пергамент, где были изложены мои условия, которые она должна выполнить, и во всех местах, где встречались слова «вдовствующая принцесса», вычеркнула их, настаивая, что она моя верная жена и королева.

– Неужели она никогда уймется?! – воскликнула Анна. – Она потеряла вас. Что еще вы должны сделать, чтобы убедить ее в этом?

– Я отправлю ее дальше на север, в Бакден, и сокращу ее двор. Башня там сырая, построена пятьдесят лет назад. Это заставит ее вести себя разумнее.

– Надеюсь на это! – горячо поддержала его Анна. – Вы должны запретить ей принимать посетителей.

– Я уже отдал такое распоряжение. И писем она тоже получать не будет. Мы не хотим, чтобы Шапуи сговорился с ней и натворил каких-нибудь бед.

– Или принцесса, – вставила словцо Анна. – Я слышала сегодня, что, когда Мария недавно отправилась на лодке за город, люди сбегались приветствовать ее, будто она сам Господь Бог, спустившийся с Небес. Генрих, вы должны остановить ее, пусть она больше не подстрекает людей к подобным демонстрациям. А участников этой демонстрации нужно примерно наказать.

– Не думаю, что Мария их подстрекала, – возразил Генрих. – Просто люди сбежались посмотреть на нее.

– Вы когда-нибудь узрите правду? Она ведет умную игру, усиливая симпатию к себе. Бедная маленькая принцесса, разлученная с матерью… Генрих, ей семнадцать! Меня разлучили с матерью, когда мне было двенадцать, и я не виделась с ней шесть лет. Мария должна считать себя счастливицей.

И Генрих сдался. Там, где речь шла о его дочери, он давал слабину, но Анна вознамерилась добиться от короля строгости к принцессе. Пусть только Мария сделает еще один неверный шаг, и расплата наступит.

В июле король отвез Анну в Хэмптон-Корт, чтобы она провела там последние недели беременности. Они коротали дни в неспешных прогулках по прекрасным садам, устраивали пикники в маленьких банкетных домиках, которых настроил на лужайках Генрих, вместе читали в покоях Анны и весело пировали по вечерам. Король больше не разделял с ней ложе, потому что не хотел тревожить ее покой, и, по правде говоря, она стала такого размера, что предпочитала спать одна. Чувствовала себя Анна превосходно и никогда еще не видела Генриха таким счастливым.

Только в эти последние недели перед родами Анна начала беспокоиться: а что, если ребенок окажется девочкой? Генрих всегда говорил о нем только как о сыне, и она сама тоже привыкла думать, что у них будет мальчик. А вдруг нет? Генрих совершил все, что клятвенно обещал: порвал с Римом, чтобы жениться на ней, короновал ее со всей возможной помпезностью, словно она была правящим монархом. Теперь настал ее черед исполнить свою часть сделки – подарить Генриху сына. В свои сорок два года король нуждался в нем более, чем когда-либо, – и не только ради обеспечения наследования власти, но и для того, чтобы оправдать рискованные шаги, на которые пошел ради нее. Благословение мужским наследником показало бы всему миру, что Господь благоволит к их союзу, и, без сомнения, привлекло бы на их сторону всех колеблющихся и раскольников. К тому же заставило бы умолкнуть раз и навсегда эту надоедливую бакденскую затворницу!

Пол ребенка имел жизненно важное значение. Мысль, что может родиться не сын, была невыносима. День ото дня Анна тревожилась все больше, наслаждаться приподнятым настроением последних недель перед появлением на свет младенца не получалось.

Эта мерзкая монахиня из Кента выбрала день коронации Анны, чтобы напророчить гибель королю и новой королеве. На сей раз представители власти вскинулись, и Элизабет Бартон предстала перед Кранмером для допроса.

– Он не должен был отпускать ее, ограничившись одним предупреждением, – жаловалась Анна. – Эта женщина уже проигнорировала его угрозы.

– Дорогая, не растравляйте себе душу, – с озабоченным видом заклинал Анну Генрих. Они сидели в банкетном домике на пригорке, откуда открывался вид на личный сад, и угощались холодным цыпленком, пирогом с начинкой, салатом и блюдом из вишен. – Утром по моему приказу ее снова арестовали, и Кранмер еще раз ее допросил. Она призналась, что никогда в жизни не имела никаких видений.

– И что вы с ней сделаете?

– Отпущу. Она сама себя опорочила.

– Это ее не остановит. Безумная или нет, она и раньше никогда не молчала.

– Если она и дальше станет распространять нелепицы, побуждающие к мятежу, то почувствует на себе все силу моего гнева, – заявил Генрих. – Но давайте не будем говорить о неприятных вещах. Вы ведь не хотите потревожить ребенка. Я придерживаюсь мнения, что мысли и чувства женщины могут повлиять на младенца в утробе, это кажется мне обоснованным.

– Не знаю, – с улыбкой сказала Анна, – но скачет он так, будто готовится к турниру! – Она положила ладонь Генриха себе на живот.