– Нельзя терять времени! – Генрих поднялся и вызвал гонца. – Передайте сообщение доктору Гардинеру. Пусть пошлет солдат в Дувр перехватить кардинала Кампеджо! Следует немедленно обыскать его багаж, даже седельные сумки. Объясните ему, что украдены письма, принадлежавшие леди Анне, и их нужно найти.
Гонец спешно удалился.
Генрих сел. От волнения он не находил себе места.
– Надеюсь, я могу доверить Гардинеру организацию розысков и они окажутся успешными. Уолси бы знал, что делать. Он бы из-под земли достал эти письма.
«О нет, – подумала Анна. – Это не должно стать предлогом для того, чтобы вы снова решили приблизить к себе кардинала».
Она не даст Генриху послать за Уолси.
На следующий день Анна вызвала отца, дядю Норфолка и герцога Саффолка.
Доктор Гардинер действовал невероятно быстро и решительно, однако без всякого толка. Через два дня Анна получила записку от Генриха с сообщением о том, что никаких следов писем обнаружить не удалось, несмотря на тщательнейший обыск багажа Кампеджо и всей его свиты.
Анна сильно подозревала, что письма находятся у Уолси и он может использовать их против нее. Теперь больше, чем когда-либо, было необходимо уничтожить кардинала.
Отец и Норфолк ликовали.
– Король согласился осудить кардинала по Статуту премунира[43] за допущение вмешательства иностранной силы в дела королевства. Нам не придется вести долгие розыски, чтобы получить доказательства против Уолси. Одно то, что он принял должность папского легата, уже делает его виновным.
– Наказание – конфискация всех земель и имущества, – с торжеством добавил Норфолк. – И поделом ему.
Они хорошо справились со своей работой. Чувство облегчения было всепоглощающим. Анна раздумывала над тем, как ожесточить сердце Генриха против бывшего друга, но даже в сладком сне ей не виделось, что король пойдет так далеко. Изгнание – вот самое большее, на что она рассчитывала. В тот вечер Анна с матерью в экстазе танцевали по комнате.
Восемь дней спустя Генрих лишил Уолси должности лорд-канцлера.
– Милорд Саффолк и я отправляемся требовать возвращения Большой печати Англии, – сообщил Анне Норфолк. – Уолси должен оставаться в своем доме в Эшере, пока против него составляется обвинительный акт.
С великим кардиналом покончено. Король высвободился из его цепких когтей. И это она, та самая глупая девчонка, болтавшаяся при дворе, как он выразился, привела задуманное в исполнение.
Генрих пришел к Анне озлобленным на Уолси, но в то же время радуясь получению всей принадлежавшей кардиналу собственности.
– Особняк Йорк теперь мой, – заявил он. – Много лет с тех пор, как сгорел Вестминстер, мне не хватало большого дома в Лондоне. Теперь он у меня есть! Я переименую его в Уайтхолл, и он станет, дорогая, нашим дворцом. Я обновлю его для вас. Он будет как те дворцы в Нидерландах, о которых вы так часто говорили. Завтра мы поедем туда и посмотрим, а вы решите, какие нужно произвести изменения.
Анна жадно внимала словам короля об улучшениях, которые он намерен произвести. В Уайтхолле, бывшей резиденции архиепископа, не имелось покоев, подходящих для королевы, и Генрих не планировал устраивать там комнаты для Екатерины. У Анны будет свой двор, и она станет возглавлять его по-королевски, разве что королевой ее величать не будут.
Мать, которая оставалась при Анне, отправилась вместе с ней осматривать дворец в качестве компаньонки и советчицы. Король ждал их на месте в десять часов утра – с ним был только Норрис. Как обычно, сердце Анны легонько екнуло, но сегодня следовало быть особенно осторожной и не выдать своих чувств: мать слишком хорошо ее знала, и глаза у нее оставались зоркие, как у ястреба.
Приветствуя Анну, Генрих поцеловал ей руку, а она поинтересовалась здоровьем Норриса, отметив про себя, что тот одет во все черное.
– Я чувствую себя довольно хорошо, госпожа Анна, – сказал он, встречаясь с ней взглядом светло-голубых глаз, – но вы застали меня в печали. Моя бедная жена скончалась.
Новость поразила Анну, как удар молнии.
– Мне очень жаль, сэр Генри, – произнесла она, вспоминая светловолосую Мэри Файнс веселой девушкой, какой та была четырнадцать лет назад во Франции.
Генрих шествовал впереди, переходил из зала в зал и с энтузиазмом говорил о своих планах по переделке дворца. Анна медленно брела следом, едва замечая ошеломляющее великолепие, которое ее окружало. Судя по шутливому тону, каким Норрис разговаривал с королем, казалось, вдовец не слишком опечален смертью супруги. Брак его, без сомнения, заключался по сговору, ради удобства, как и большинство других. Теперь сэр Генри свободен. Это все, о чем Анна была в состоянии сейчас думать.
Он мог принадлежать ей.
Но корону, получить которую она так страстно желала, даст ей только Генрих.
Над ними разливались нарисованные на высоком потолке лучи, и Генрих говорил: первое, что он сделает, – уберет отсюда гербы Уолси. Они были повсюду – эти неприятные напоминания о величии кардинала. Анна же тем временем спрашивала себя, почему для нее так важно стать королевой, когда представился шанс испытать подлинную любовь. И как всегда, возвращалась к аргументу, мол, корона – тоже шанс, который не стоит упускать.
Она никогда не рассматривала брак сам по себе как положение, в котором исполняются все желания женщины. Ей всегда нужно было получить от жизни больше – и скоро, если будет угодно Господу, в руках у нее окажется больше, чем она могла мечтать. Она столько всего совершит, когда станет королевой, и дети ее будут принадлежать к королевскому роду. Это действительно важно. Только представьте: дитя ее крови, крови Болейнов, в один прекрасный день взойдет на трон Англии, ее потомки будут править страной в течение грядущих столетий! Это же своего рода бессмертие.
Анна осознала, что перспектива обладать властью королевы и стать матерью наследника гораздо больше кружит ей голову, чем вероятность брака с Норрисом. Она посмотрела на Генриха и Норриса, стоявших рядом на помосте, и на нее снизошло откровение: любовь – это не самая важная вещь на свете. Власть для нее была ценнее удовольствий. И хотя она любила Норриса гораздо сильнее, чем Генриха, – и да, вожделела близости с ним, – но в то же время понимала: если быть до конца честной с собой, не судьба им стать супругами. Анна принадлежала Генриху, и он никогда ее не отпустит. Как там написал Уайетт: «Noli me tangere, ведь Цезарева я!»
«Продолжать любить Норриса издалека – мне это очень подходит», – сказала себе Анна. Такая любовь добавит жизни пряных ноток и привнесет в нее радостное возбуждение, что так редко удавалось сделать Генриху.
Она с решительным видом и улыбкой на устах повернулась к королю и произнесла:
– Эти шторы нужно убрать!
Выяснилось, что даже теперь избавиться от Уолси не так-то просто. Завладение собственностью кардинала в значительной степени развеяло гнев Генриха и его неприязнь к бывшему другу. В конце октября Уолси воззвал к милости короля, и тот взял его под свое покровительство, великодушно разрешив остаться архиепископом Йорка, вторым лицом в иерархии Церкви Англии после архиепископа Кентерберийского.
– Этого нельзя так оставлять! – прорычал дядя Норфолк, когда Анна, едва сдерживая собственный гнев, сообщила ему столь потрясающую новость. – Мы угомоним негодяя раз и навсегда.
Норфолк, отец, Джордж, герцог Саффолк и другие затаившие злобу на кардинала начали собираться в Дарем-Хаусе во главе с Анной и плести заговор, чтобы покончить с Уолси. Времени терять было нельзя, ведь скоро начнет заседать парламент, и заговорщики надеялись провести через него Акт с осуждением кардинала в государственной измене. Тогда вдобавок к избавлению от имущества он лишился бы еще и жизни.
