Анна из чувства долга написала, неискренние слова благодарности стекали с ее пера вместе с чернилами.

– Я надеялся, – сказал Генрих, когда она закончила и передала ему для прочтения написанное, – услышать, что кардинал Кампеджо к этому времени уже добрался до Франции. – Он добавил от себя постскриптум с благодарностью Уолси.

– Я предупреждала вас, что Кампеджо не станет торопиться, – заметила Анна. – Они все надеются, что вы устанете от меня и забудете об аннулировании брака.

– Дорогая, это неправда. – Генрих взял ее за руки. – Его святейшество не послал бы легата в такую даль, если бы не намеревался вынести благоприятное решение. Это правильно, что мое дело будет разобрано по справедливости. Тогда все увидят, как легаты взвешивают за и против. Перестаньте воображать себе худшее.

– Я постараюсь, – вздохнула Анна. – Но мне все же не унять беспокойства. – Она наклонилась и легко поцеловала Генриха в губы. – Есть одно дело, которое я хотела обсудить с вами.

Генрих опустился в кресло и посмотрел на нее с горькой усмешкой:

– Я надеялся использовать с толком момент, который нам, по счастью, выпал, но что делать, говорите.

– Это не займет много времени. – Анна улыбнулась. – Вы, должно быть, слышали о смерти настоятельницы аббатства Уилтон.

– Да. Это богатая и славная обитель, дворяне посылают туда своих дочерей, вот и стоит шум по поводу избрания преемницы. Общество поддерживает назначение аббатисой госпожи Изабель Джордан. Кардинал на ее стороне, и я тоже, полагаю, одобрю это.

Анна уже знала о симпатиях Уолси. Ей рассказал Уилл Кэри – он заходил к невестке утром. Его сестра Элеонора была монахиней в Уилтоне, и оба – Уилл и Мария – надеялись на содействие Анны в ее продвижении. Анна про себя улыбнулась. Несмотря на всю свою ревность, Мария была готова использовать сестру для обретения желаемого. Но радеть о назначении аббатисой госпожи Элеоноры Анну заставило скорее желание обставить Уолси. Это был бы эффектный способ продемонстрировать свое превосходство над врагом.

– Ваша милость, вероятно, не знает, что в Уилтоне монашествует сестра мастера Кэри Элеонора, – сказала Анна. – Думаю, она подойдет гораздо лучше. Эта женщина молода и образованна, ее очень любят в монастыре. Госпожа Джордан, вероятно, обладает многими достоинствами, но она слишком стара. Если бы стало известно, что ваша милость отдает предпочтение Элеоноре, в монастыре за нее и проголосовали бы.

– Я поразмыслю об этом, – после некоторого раздумья пообещал Генрих.

– Благодарю вас, сир. Это доставит мне огромное удовольствие, – и Анна протянула к нему руки.

Анна обрадовалась, услышав, что Генрих написал Уолси и выразил свои пожелания относительно аббатства Уилтон. Еще большее удовлетворение вызвал у нее ответ кардинала, который обещал продвинуть в настоятельницы госпожу Элеонору. Однако ликование оказалось недолгим. Не успела Анна как следует насладиться добрыми вестями, как к ней прибежала одна из двух ее горничных и сказала, что другая подхватила потливую лихорадку.

Генрих обезумел от ужаса. Он приказал Анне немедленно переехать из Уолтхэма в его поместье Бифлит в Суррее, вдруг она тоже заразилась. И даже не поцеловал и не обнял на прощание. Анна удалилась, держа голову высоко поднятой и затаив обиду. В дороге, сжавшись в комок в носилках и повязав вокруг нижней части лица надушенный платок для защиты от инфекции, она убеждала себя: нет, это не потому, что он ее не любит, просто не может рисковать своим здоровьем. И не ошиблась: вскоре выяснилось, что на следующий же день после ее отъезда Генрих покинул Уолтхэм и укрылся в Хансдон-Хаусе.

В Бифлите, одинокая и запуганная, Анна беспрестанно плакала. Все было очевидно: Генрих отослал ее, а сам вернулся к Екатерине. Без сомнения, тут постарался Уолси, чем-нибудь зацепил чувствительную совесть короля. Однако вскоре Генрих начал засыпать ее письмами, умоляя прислать весточку о своем добром здравии. Он сообщил также, что Джордж подцепил лихорадку, но, по милости Божьей, выздоровел и отправился домой в Гримстон, как только это стало возможно. Анна испытала невероятное облегчение, узнав об этом, а также об отсутствии заболевших в Хансдоне.

В ответ она излила в письме все свои страхи: заболеть потницей, потерять Генриха и стать жертвой козней против нее кардинала. Король поспешил развеять тревоги любимой бодрыми речами.

Одна вещь может Вас успокоить: говорят, женщины меньше подвержены этой напасти, и ни одна из заболевших при дворе не умерла. Поэтому умоляю Вас, моя обожаемая, ничего не бойтесь, не грустите из-за моего отсутствия, потому что, где бы я ни находился, я весь Ваш. Иногда неприятности подавляют нас, но наберитесь храбрости и отбросьте куда подальше все эти тревоги: очень скоро, я уверен, все они рассеются и мы будем торжествовать. В настоящее время я ничего не желал бы более, чем заключить Вас в объятия и иметь возможность пусть немного, но облегчить Ваши тяжелые и напрасные мысли.

Писано рукой того, кто есть и всегда будет неизменно Вашим Г. К.

Генрих предупредил Анну: в Суррее появились заболевшие потницей. Он рекомендовал покинуть Бифлит и ехать домой. Анна снова приказала горничной собрать вещи и отправилась в Хивер.

Там она застала отца, который как раз вернулся в фамильное гнездо после роспуска двора. Он сразу отправил Анну в спальню и приказал оставаться там, чтобы не заразить его, мать, Марию и детей, которые находились при них. Анна смиренно исполнила приказание. Это оказалась мудрая предосторожность.

На следующее утро Мария подсунула под дверь комнаты Анны письмо от Уилла. Читая его, Анна злилась. Уилл прислуживал королю, когда тот вскрыл письмо от кардинала Уолси и пришел в ярость, потому что кардинал умолял его оставить мысли об аннулировании брака из страха прогневить Господа.

Он ужасно ругался, говорил, что отдаст тысячу Уолси за одну Анну Болейн. Он сказал: никто, кроме Господа, не отнимет ее у него.

Анна тоже взъярилась. Теперь-то уж Генрих должен понять, что Уолси работает против них. Вот доказательство, если оно ему требовалось! Может быть, отныне он станет больше прислушиваться к ее словам и прекратит отмахиваться от ее опасений как от женских фантазий.

Отложив письмо, Анна – руки ее тряслись от злости – открыла дверь, чтобы взять оставленный снаружи поднос с едой. Куски холодной оленины, белый хлеб, густо смазанный маслом, и кувшин эля. Ничего этого не хотелось: она была слишком встревожена, чтобы есть, да и голова немного болела. Анна села и взяла в руки часослов – рукопись с прекрасными яркими и живыми рисунками. Книга была куплена еще в Нидерландах и всегда успокаивала. Прочитав несколько страниц, Анна почувствовала душевный подъем: «Ничего, в конце концов победа будет за мной, клянусь!»

В предвкушении она взяла перо и написала внизу одной из страниц:

Le temps viendra! Время придет!

И добавила к надписи свое имя: пусть тот, кто обнаружит эту строчку через многие годы, знает, чьей рукой она выведена. К тому моменту написавшая ее либо будет знаменитой, либо забытой.

Голова раскалывалась, и возникла ноющая боль в области сердца. А затем Анна вдруг начала обливаться пóтом и сразу поняла, что это значит.

Она несколько раз вскрикнула, прибежала мать и стала бесстрашно заворачивать ее в одеяло.

– Пусть болезнь выйдет из тебя с пóтом! – заклинала она дочь.

На галерее Мария плакала о своих детях. Но Анна не могла думать ни о чем другом, кроме собственной смерти: она умрет, умрет очень скоро, и притом девственницей, так и не познав радости свершившейся любви.

Через полчаса ее уже и это не тревожило.

Сквозь собственный бред она слышала голоса:

– Надо известить короля!

– Может, позвать священника?

– О мое бедное, бедное дитя! – доносилось до ее отуманенного лихорадкой сознания, пока тело сотрясалось в конвульсиях и обливалось пóтом.

Болело все, но гораздо страшнее было сильнейшее чувство тревоги. Сознание временами возвращалось, и, когда больная приходила в себя, ее мысли находились в полном смятении. Анна понимала, что у нее лихорадка, и вспоминала, как люди говорили: человек может быть здоров и счастлив за обедом и умереть к ужину, и только пережившие первые сутки болезни могут надеяться на выздоровление. Анна в ужасе готовилась к смерти.