– Генрих, пожалуйста… Я должна знать. Было что-нибудь между вами и леди Гастингс?

– Нет! Я уже сказал вам. Вы ставите под сомнение слово монарха?

– Нет.

Гнев ее стихал, оставляя в душе неуверенность. Екатерина готова была разрыдаться.

– Отлично! Тогда я оставлю вас поразмыслить о долге жены перед мужем!

Весь двор знал об их ссоре. Генрих избегал общества Екатерины, а при встречах держался холодно. Екатерина хотела верить в его невиновность, но, сказать по правде, уверения Генриха не убедили ее, и она отвечала ему такой же холодностью. А с сэром Уильямом Комптоном не разговаривала вовсе, но давала ему почувствовать свое неудовольствие.

Повидаться с Екатериной пришел Луис Карос, и следом за ним – брат Диего. Наконец-то эти двое были заодно.

– Ваше высочество, меня беспокоит положение дел, – сказал Карос. – Мне кажется, король старался уберечь вас от публичного унижения, и вы только ухудшаете ситуацию своим нерасположением к его другу. Боюсь, если вы продолжите вести себя так, то подвергнете опасности свое влияние на короля.

– Ставки очень высоки, – вмешался брат Диего. – Мы должны иметь в виду интересы Испании. Король Фердинанд рассчитывает на вашу милость. Пренебрегать долгом по отношению к нему – великий грех.

Но Екатерина чувствовала себя глубоко оскорбленной. Неужели никто не понимает, что это она обижена, а не Генрих? Но она ждала ребенка, испытывала тошноту и слабость, ей все это было не нужно. Екатерина осознала, что перед ней стоит выбор: ввязаться в битву, которую она не в силах выиграть, или с достоинством проглотить горькую пилюлю и восстановить свои позиции.

– Очень хорошо, – сказала она. – Я помирюсь с его милостью.

Екатерина попросила о личной встрече с Генрихом. Он пришел так быстро, что у нее возникло подозрение: вероятно, он сам желал как можно скорее покончить с этой ужасной размолвкой. Она присела в глубоком реверансе и не поднималась.

– Боюсь, я огорчила вас, – тихо произнесла она, – и искренне сожалею об этом. Я не должна причинять боль тому, кого люблю больше всего на свете.

Внезапно ее подняли крепкие руки, потом она взглянула в прекрасное лицо своего мужа, и он улыбнулся ей. На нее как будто сквозь пелену туч упал луч солнца.

– Ничего, моя дорогая. Будем снова друзьями.

Когда он наклонился поцеловать ее, Екатерина почувствовала знакомый аромат душистых трав, среди которых хранилось его белье. Внутри у нее тихонько шевельнулся ребенок – наследник, что обеспечит будущее Англии и запечатлеет любовь к ней Генриха. Только это имело значение. Теперь Екатерина знала точно: у нее хватит сил верить в крепость их брачных уз и не обращать внимания на уколы.

Восьмого октября двор переехал в Ричмонд. Округлившаяся Екатерина сидела, обложенная подушками, в кресле, а Генрих разыгрывал потешные баталии, чтобы ее развлечь. Бóльшую часть государственных дел он теперь предоставлял попечению своего олмонера[11] и казначея Томаса Уолси. Король постоянно нахваливал Уолси как способного и преданного слугу, но в грузной фигуре этого человека, в его мясистом лице и елейном голосе было нечто отталкивающее. Он всегда был любезен с королевой и брал на себя, снимая с плеч короля, многие заботы, от которых Генрих сам не прочь был отделаться. Но Екатерина не поддавалась влиянию Уолси и как могла избегала общества этого господина.

– Он сын мясника! – фыркнула Мария с презрением к простолюдинам, которое унаследовала от череды своих высокородных предков. – Не подобает такому человеку давать советы королю.

Екатерина была с этим согласна и не сомневалась, что ее мнение разделяет большинство знатных лордов при дворе. Они ненавидели Уолси за то, что тот был выскочкой незнатного происхождения и узурпировал их освященное вековыми традициями место главного советника короля. Лорды не делали секрета из своего враждебного отношения к казначею, если, конечно, поблизости не было Генриха. Однако Екатерина не хотела быть никоим образом причастной к осуждению короля или его фаворита.

– Уолси учился в Оксфорде, – заметила она Марии. – Он умен, и сомневаться в его способностях и трудолюбии невозможно. Покойный король произвел его в капелланы.

– Для священника он слишком привязан к благам земным! Любит роскошь ради нее самой.

– Король нашел уместным наградить его и продвинуть по службе, он не сделал бы этого без причины, – возразила Екатерина, удивляясь, с чего это она вдруг вступилась за Уолси.

По правде говоря, ее беспокоило, что олмонер втирается в доверие к Генриху и становится для него незаменимым, освобождая короля от множества государственных обязанностей, которые тот сам считал скучными. Она заметила, что в те дни, когда Генрих должен был посещать заседания совета, он часто отправлялся на охоту или на теннисный корт, а в дождливые дни играл в азартные игры или музицировал в своих покоях.

– Мои советники, особенно епископ Фокс, так медленно все делают, – с досадой жаловался он в упомянутый выше день.

– Так скажите им, чего вы хотите, и заставьте выполнить это, – посоветовала Екатерина, устав слышать одно и то же.

– Всегда что-то мешает мне сделать то, что я хочу, – проворчал Генрих.

Екатерина подозревала, что это всего лишь отговорка. Она ведь знала, чего он хочет на самом деле: проводить время за развлечениями в компании молодых щеголей из своей свиты, многие из которых выросли при дворе, бок о бок с принцем.

– Советники ставят меня в положение школяра, – сетовал Генрих, досадливо кривя лицо. – Ноют, что я транжирю отцовские богатства. Называют это мотовством и все время напоминают, что он собирал их долгие годы. Обвиняют меня в пренебрежении делами государства ради «фривольностей», – Генрих очень похоже передразнил интонацию епископа Фокса, – и постоянно жаждут видеть меня на своих бесконечных собраниях, а я этого не выношу.

– Но разве вы не должны присматривать за теми, кто управляет вашим королевством? – мягко спросила Екатерина.

– Они знают, какова моя воля по большинству дел. Если им нужен совет, могут прийти и спросить меня или Уолси. Уолси знает все.

Екатерина про себя вздохнула. Именно этого она и боялась. Уолси не доставлял королю хлопот и не жаловался. Он управлялся с делами, тихо приобретал влияние, и никто не успевал заметить, как многие дела государства оказывались в его руках. А Генриху он предоставлял полную свободу охотиться, строить планы славных кампаний, расточать свое наследство на пиры и писать любовные песни. Ничего из этого Екатерина не могла сказать вслух даже Марии. Ни с кем не могла поделиться своими опасениями, что Генрих слишком полагается на своего нового друга. Если так будет продолжаться, настанет день, когда Уолси захватит всю власть и сделается истинным правителем Англии.

Позже, когда они сидели за столом с Уолси и Брэндоном, Екатерина наблюдала за Генрихом. Мужчины шутили и смеялись, и она заметила, что Генрих постоянно обращается к Уолси, интересуется его мнением, а тот с нескрываемым удовольствием высказывается. Сказать по правде, Генрих предпринимал попытки вовлечь в разговор, в котором участвовал и добродушный Брэндон, и Екатерину, но ей казалось, что Уолси предпочел бы обойтись без нее.

Генрих говорил, что хочет как можно скорее вторгнуться во Францию.

– Браво! – воскликнул Брэндон, улыбаясь Екатерине.

– Величайшие победы достигаются в дипломатии, а не на поле брани, – заметил Уолси.

– Это говорит служитель Церкви! – отозвался Генрих. – Томас, я хочу завоевать славу для Англии! По праву я – король Франции и намерен покорить ее.

– Тогда я буду всеми силами содействовать вашей милости.

Сидевший по другую сторону стола герцог Бекингем потянулся вперед:

– Ваша милость может рассчитывать на поддержку родовитого дворянства!

Между ним и Уолси не было симпатии. Но Генрих проигнорировал намек и поднял кубок в сторону Бекингема: