— Сир, боюсь, я не могу отдать вам эти земли. Они неприкосновенны.

— К черту неприкосновенность! — заорал Генрих, побагровев от ярости. — Убирайтесь! И больше не показывайтесь мне на глаза!

Гардинер глянул на него исподлобья и вышел.

— Что за дурак! — прорычал король. — Я предложил ему честную сделку. Отныне доступ в мои личные покои для него закрыт.

— Очень мудрое решение! — возликовала Екатерина.

Гардинер явно сожалел о своей глупости. На следующей неделе за обедом Генрих сообщил Екатерине, что сэр Уильям Паджет, один из советников, пользовавшихся его особым доверием, приходил к нему просить за епископа.

— Я ответил «нет», — сказал Генрих, накладывая себе на тарелку кусок за куском жареное мясо, так что Екатерине захотелось крикнуть: «Хватит!» — Он говорит, Гардинер просил замолвить за него словечко, чтобы он мог прийти ко мне с извинениями. Я сказал, что теперь уже слишком поздно. Ей-богу, Кейт, я вздохну с облегчением, если этот человек перестанет донимать меня.

«И то верно, — подумала про себя Екатерина, — правда, удаление Гардинера принесет облегчение не только вам». В продолжение нескольких дней она потешалась, видя своего старого врага среди других просителей, которые толпились в галереях дворца в надежде уловить благосклонный взор проходящего мимо короля или даже обратиться к нему. «Долго же ему придется ждать», — мысленно злорадствовала Екатерина, проплывая мимо и не удостаивая епископа даже взглядом. Генрих теперь редко покидал свои покои. Бо́льшую часть прошений ему подавали в письменном виде. Гардинер делал это не раз, но король рвал его послания.

— Я попросил Денни написать ему, чтобы он не досаждал мне больше, а вместо этого, во исполнение моего приказа, организовал обмен землями с помощью моих поверенных.

Екатерина подавила улыбку. Денни был ревностным реформистом. Это поручение явно придется ему по душе. Гардинер изойдет ядом, глядя, как объединяют силы и торжествуют его враги, видя своего главного соперника в опале. Неужели она наконец сможет спать спокойно, не боясь гнусных происков епископа!

Генрих регулярно принимал травяные ванны, убежденный, что они благотворно влияют на его ноги, и действительно, вроде бы наметилось улучшение. В начале декабря ему стало заметно легче, и двор переехал в Отлендс. Там Екатерина получила весьма ее обрадовавшее письмо от Маргарет Дуглас с сообщением, что та родила крепкого мальчика.

— Его назовут в вашу честь, — сказала королева Генриху, — и, как наследник своего отца, он получит титул лорда Дарнли. Я очень рада за Маргарет. Она так тяжело переживала смерть своего первого сына. Ей хочется, чтобы вы стали крестным отцом.

— Передайте ей, что я всей душой «за». — Генрих улыбнулся. — На крестины я пошлю малышу золотой кубок. — Король неловко поднялся. — Поеду на охоту. День прекрасный, и я не хочу упустить его. — Он взялся за палку.

Екатерина восхищалась решимостью супруга не уступать болезни, хотя и беспокоилась о нем.

— Не переусердствуйте, молю вас, — сказала она.

Король наклонился и поцеловал ее:

— Перестаньте суетиться, женщина.

По возвращении король выглядел усталым, но был в приподнятом настроении. Охота была удачная, и вечером на столе появилась оленина. Однако на следующее утро Генрих пожаловался на озноб. Екатерина пощупала его лоб. Он горел.

Вызванные ею врачи уложили короля в постель. Его лихорадило, лицо посерело.

— Мадам, вам лучше уйти, — настоятельно попросил ее доктор Чеймберс.

— Но я хочу остаться с его милостью, — возразила Екатерина.

— Уходите, Кейт, — раздался хриплый голос с постели.

— Если вам угодно, сир, я уйду, но надеюсь скоро увидеться с вами, — сказала она, пожав Генриху руку.

Король нетерпеливо отмахнулся. Во время болезни он часто бывал раздражительным. Ему не нравилось, когда его видели слабым.

Екатерина нехотя вернулась в свои покои, полная тревожных мыслей. Каждые несколько часов она отправляла своего камергера справиться о самочувствии короля. И всякий раз получала один и тот же ответ: врачи делают все возможное для спасения его жизни.

Заснуть не удавалось. Запершись в спальне, Екатерина расхаживала по ней взад-вперед, измученная беспокойством. Думая о юном Эдуарде, который не представлял, что скоро тяжкое бремя управления королевством ляжет на его хрупкие плечи, она обливалась слезами. Всплакнула Екатерина и о его сестрах, любивших и почитавших своего отца, несмотря на все огорчения, которые он причинил им в прошлом. Они будут глубоко скорбеть, когда потеряют его. Елизавета жила в Эшридже с Эдуардом, а Мария оставалась при дворе. Екатерину тянуло сообщить ей, как сильно болен Генрих, но она знала, что он не хотел бы этого.

Две ночи прошли в мучительном ожидании новостей. Врачи изо всех сил старались спасти Генриха. В любой момент могло случиться самое страшное. Но, когда на второе утро к Екатерине наконец явился посланец от короля, вести были добрые: его милость пережил кризис и зовет ее к себе. Она поспешила в покои короля и бросилась бы к мужу с объятиями, если бы там не было врачей.

— У меня отлегло от сердца. Я вижу, что вам теперь лучше, — сказала Екатерина, опускаясь на колени у постели и целуя руку Генриха.

— Я вел себя с вами как старый медведь? — с кривой усмешкой спросил он.

— Ну, вообще-то, да, — ответила Екатерина, — но у вас были на то причины.

Утром следующего дня Генрих, вопреки советам врачей, встал с постели, а потом вызвал к себе Екатерину, чтобы та посидела с ним в его кабинете. Увидев, что он все еще очень слаб и явно нездоров, она пришла в смятение. Лицо короля было бледным и осунувшимся. Однако сам Генрих относился к своему недугу несерьезно.

— Просто моя нога опять разыгралась, — сказал он ей. — А теперь, хвала Господу, боль прошла, и надеюсь, она еще долго не вернется, по крайней мере, достаточно долго, чтобы я успел разобраться с Говардами. — Последние слова король произнес с досадой, и Екатерина вопросительно взглянула на него. — Кейт, думаю, вы знаете, они вам не друзья.

Еще бы ей не знать! Норфолк был главным католическим пэром Англии. Он и его сын Суррей не делали секрета из своей ненависти к выскочкам вроде Сеймуров и, без сомнения, так же относились к Паррам.

— Что они сделали? — спросила она.

Генрих замялся, что было для него необычно.

— Совет только что раскрыл заговор с целью сместить вас.

От испуга Екатерина резко втянула в себя воздух.

— Что?!

— Милорд Хартфорд узнал, что Суррей подбивал свою сестру искать моих милостей, уверяя ее, что она может получить корону.

Екатерина была ошеломлена. Это абсурд. Неужели Суррей мог вообразить, будто Генрих способен хотя бы помыслить о том, чтобы взять себе другую жену в таком состоянии здоровья, когда к тому же всем было очевидно, как он счастлив с ней, Екатериной? Мало же он знал своего соверена! Да и Мэри Говард была свояченицей Генриха[166]. Брак между ними считался бы кровосмесительным и был бы запрещен каноническим правом.

— Не могу в это поверить! — воскликнула Екатерина, качая головой.

Генрих заерзал в кресле и взял с блюда засахаренную сливу.

— К счастью, герцогиня не утратила здравомыслия. Когда ее допросили в Совете, она открыла всю правду. Сказала, что скорее перерезала бы себе горло, чем приняла бы участие в таком подлом деле. Она была очень зла на Суррея.

— И дала показания против брата? — Екатерина подумала, что никогда не поступила бы так с Уиллом. Но и Уилл не совершил бы такой глупости, как Суррей.

— Ее отец, Норфолк, тоже причастен к этому, — продолжил Генрих. — Но дело тут серьезнее, чем кажется на первый взгляд, Кейт. Суррей всегда был амбициозен. Очевидно, в случае моей смерти до совершеннолетия принца он намеревался стать регентом. Это, как вы можете представить, вовсе не устраивает Хартфорда. И я полагаю весьма примечательным то, что именно он выдвинул обвинения против герцогини. Он сказал, что случайно услышал, как она обсуждает этот заговор с одной из своих подруг.