Эдуард отправился в Хансдон, а они с Генрихом — в традиционный летний тур по стране. Король был слишком слаб, чтобы ехать на Север, как планировал, поэтому они, не удаляясь от Лондона, сперва посетили Отлендс в Суррее. Нога Генриха стала лучше, и по его настоянию была организована охота, правда на коня ему пришлось влезать с высокой площадки, а добычу он снова подстрелил со специально устроенного в парке помоста. К моменту, когда они добрались до Чертси, король уже достаточно окреп, чтобы ездить вместе с охотниками, стрелять дротиками и бросать копья. Три дня с восхода до заката он проводил на воздухе. Екатерина сопровождала его по утрам. Днем же на солнце было слишком жарко: раздеться до сорочки, как Генрих, она не могла, а потому занималась испанским языком, сидя за столом у открытого окна. Приятно было находиться вдали от напряженной обстановки двора.

Обуявший Генриха прилив энергии вскоре иссяк. К моменту отъезда в Гилфорд нога у него снова разболелась, и он отдал распоряжение возвращаться в Виндзор. Там король слег в постель, а всем придворным было объявлено, что он простудился. Но Екатерина знала, в чем дело. Состояние Генриха быстро ухудшалось, и он находился в большой опасности.

— Мадам, мне очень жаль, но мы оставили все надежды на выздоровление, — мрачно сообщил ей доктор Чеймберс.

Сердце Екатерины упало. Три года назад она печалилась бы за Генриха, но радовалась, что скоро сможет выйти замуж за Тома. Однако они с мужем стали очень близки, и теперь королева понимала, что брак их сложился весьма удачно. Она будет тосковать по нему, когда он умрет. Мир без него ей было не представить. Больше тридцати семи лет он восседал на троне как колосс и правил Англией.

Екатерина удивилась не меньше докторов, когда Генрих вдруг пошел на поправку. В октябре он снова был на коне, охотился с собаками и соколами, занимался государственными делами. И вновь это не продлилось долго. Когда они переехали в Уайтхолл, король заперся в личных покоях и редко показывался из своего кабинета. Виделся он только с королевой и главными тайными советниками. В хорошую погоду Екатерине удавалось выводить короля на прогулку по его личному саду, но он так страдал от болей, что часто бывал капризен и упрям. Не раз Генрих при ней накидывался на своих джентльменов и слуг, иногда даже бросал резкие слова ей самой. Это напоминало хождение на цыпочках вокруг спящего дракона.

Всем было строжайше запрещено говорить о состоянии здоровья короля.

— Я не хочу, чтобы хоть кто-нибудь решил, будто я теряю контроль над делами, — сказал он Екатерине однажды, когда особенно мучился, нигде и ни в чем не находя покоя и облегчения от боли.

Она посмотрела на утомленное лицо мужа, иссеченное оставленными болью морщинами, и подумала: сколько еще он протянет? Ни сама Екатерина и никто другой не смел упоминать о возможной кончине короля. Изменой считалось даже представлять себе гибель соверена, не то что говорить о ней, да Генрих и сам не любил разговоров о смерти — он боялся ее.

Прошло несколько дней; боли ослабли, но король все еще был лишен возможности свободно передвигаться. Он едва держался на ногах, а о том, чтобы преодолеть ступеньки лестницы, не могло быть и речи. Однако настроение его улучшилось, и он был решительно настроен воспрянуть и явить себя миру.

— Я все-таки король! — заявил Генрих. — Подданные должны видеть меня.

Он приказал сделать два переносных кресла и сам нарисовал эскизы: кресла были мягкие, обтянутые бархатом и шелком, с приделанными к ним шестами, с помощью которых их перемещали по дворцу. Екатерина в тревоге следила, как четверо крепких стражников с трудом тащили свою тяжкую ношу. При каждом взгляде на Генриха она с беспокойством думала: как же он растолстел. Никогда ей не приходилось видеть такого огромного человека. Грустно было сравнивать его теперешнего с висевшими на стенах дворца портретами, где он был запечатлен молодым, — постоянными напоминаниями об ушедшей юности и утраченной жизненной силе. Если бы король мог сбросить хоть немного веса, тогда и былая бодрость отчасти вернулась бы к нему, и здоровье поправилось.

Дядя Уильям уехал в свое поместье, но с братом Екатерина виделась каждый день.

— Кейт, ты понимаешь, что король не протянет долго, — тихонько сказал он ей, когда они остались одни в саду.

— Я знаю и готова к этому, — печально отозвалась она.

— Стервятники вот-вот слетятся, — продолжил Уилл. — Каждая партия стремится взять под контроль принца, опасается козней другой, и все заботятся только о своих интересах. Разумеется, реформисты рассчитывают на успех. Они сейчас намного более сильная фракция. Гардинер немало навредил консерваторам, когда, стремясь очистить двор от ереси, выдвинул обвинения против Благге.

— Уилл, я хочу сообщить тебе кое-что по большому секрету. Об этом никто не должен узнать, обещай мне!

Брат изумленно уставился на нее:

— Кейт, ты знаешь, что можешь рассчитывать на меня. Говори.

— Генрих назначает меня регентом.

— Тебя, сестра? — Уиллу потребовалось несколько мгновений, чтобы осмыслить новость. — Ей-богу, это положит конец борьбе фракций! Он правда сказал тебе об этом?

— Да. Он потребует от главных придворных чинов присягнуть, что они будут поддерживать меня.

— Кто бы мог подумать! Ты — темная лошадка, Кейт, столько времени держала при себе такую новость, а ведь Хартфорд уверен, что власть у него в руках. Вот будет ему щелчок по носу. Он же дядя принца.

— И Том тоже. Я намерена дать им главные роли в регентском совете.

Уилл искоса глянул на нее:

— Не жди, что Хартфорд с радостью поделится властью с Томом. Он с ним мало считается, и его жена хочет, чтобы вся слава досталась им.

Екатерина и сама об этом догадывалась. В последнее время Нан заважничала и стала одеваться как королева. Но никогда ей не бывать у власти, и пусть не забывается. Екатерина решила поставить ее на место.

Атмосфера при дворе все больше накалялась, обе фракции источали ненависть друг к другу, почти не скрывая ее. Люди стали подозрительными. Слово «измена» висело в воздухе. Екатерина радовалась, что Том за границей. Даст Бог, он поспеет вовремя, чтобы помочь, когда ее призовут взяться за великое дело. Король назначил Тома заместителем коменданта Кале и поручил ему составить мирный договор с Францией. Екатерина восприняла это как знак доверия к нему. Наверняка Генрих распорядится и о том, чтобы в будущем Том занял какой-нибудь высокий пост. А если нет, получив власть, она сама это сделает.

— Ты будешь моей правой рукой, — сказала Екатерина брату. — И я положу конец раздирающей двор вражде.

— Это будет нелегко, — предупредил он ее.

— Я на это и не рассчитываю, — откликнулась она. — Но когда на твоей стороне Бог, ты не можешь проиграть.

Однажды в ноябре Екатерина сидела в покоях у Генриха, когда доложили о прибытии Гардинера. При звуках ненавистного имени она ощутила привычный трепет в груди, однако епископ вел себя с ней почтительно; только его орлиные глаза были холодны.

— Милорд епископ, — приветствовал вошедшего Генрих. — Я позвал вас, чтобы обсудить обмен землями, о котором упоминал на прошлой неделе. Мне сообщили, что ваши адвокаты до сих пор не одобрили его.

Гардинер явно не знал куда деваться.

— Ваша милость, земли, которые вы хотите получить от меня, церковные, они часть моего диоцеза. Не думаю, что я вправе отчуждать их.

Генрих вспыхнул от гнева:

— Милорд епископ, я глава Церкви! Вы не думаете, что я забочусь о ее процветании? Земли, предложенные вам взамен, приносят хороший доход.

Екатерина наслаждалась этой сценой. Как же приятно видеть Гардинера в смятении!

— Со всем уважением к вам, ваша милость, я не готов отдавать земли, которые были частью моего диоцеза сотни лет.

Генрих распалялся все сильнее:

— Вы забываете, что многие монастыри и постарше ваших уступили мне свои владения. Вы собираетесь исполнить мой приказ или мне отдать вас под суд?