— Ее выдал муж, и боюсь, она может оговорить меня. Сестра Анны замужем за моим поверенным, они оба протестанты! А потом это может привести к вам, мадам, и остальным нашим друзьям, бывающим здесь.

У Екатерины похолодела кровь.

— Но что они могут знать? Мы были крайне осторожны.

Их дискуссии по спорным вопросам проводились тайно, на пониженных голосах. А запрещенные книги были запрятаны в ее спальне под двумя досками пола, накрытыми турецким ковром, и, глядя на это место, никто ничего не заметил бы.

— Если вас станут допрашивать, отрицайте все, — проговорила Екатерина, думая о святом Петре, который трижды отрекся от Христа. — И предупредите Магдалену, Нан, Анну и остальных.

Так начался ночной кошмар. Что лучше: столкнуться с опасностью лицом к лицу или теряться в догадках, существует ли она? Сперва они не имели понятия, где содержат Анну Аскью, тем более не знали, выдала она их или нет. Каждый день превратился в пытку ожиданием — услышать маршевый топот шагов, увидеть держащую ордер на арест руку. Екатерина принялась как одержимая следить за Генрихом: она искала в его словах и жестах свидетельства того, что он ее подозревает. Прилив сил, который он испытал в прошлом году, сменился болезнями, и часто она находила его раздражительным и сварливым — в досаде, что прикован к креслу. Трудно было догадаться, что у него на уме, так как нередко утром он держался одного мнения, а после обеда — противоположного.

Ничего не происходило. Наконец Хартфорд сообщил Нан, что Анну Аскью отправили обратно к мужу в Линкольншир с приказом держать жену под надзором. Екатерина начала успокаиваться. Равновесие стало более устойчивым, когда Генрих пошел на поправку, снова взялся играть в шары и даже ездил верхом охотиться в Гайд-парк. Но все-таки обе его ноги болели, и временами Екатерина удивлялась, как он вообще ходит.

Каждый раз, когда король выражал желание побыть в ее обществе, она радовалась, ведь он легко мог не пустить ее к себе. Раньше ему нравилось присутствовать при разговорах, которые она вела с богословами и учеными, регулярно посещавшими ее покои, и теперь Екатерина с удовольствием излагала королю их отредактированные версии. Он и сейчас иногда приходил послушать проповедников, которых она приглашала, кивал с мудрым видом, когда соглашался с каким-нибудь теологическим доводом, или спорил с идеями, которые не поддерживал, и делалось это вполне дружелюбно. Разумеется, во время дискуссий все держались единственно верной линии полного согласия с реформами, хотя затрагивали тему злоупотреблений в Церкви, даже в присутствии короля, и он выражал одобрение.

Положившись на это, Екатерина улучила момент, совершенно исключительный. После того как они выслушали Хью Латимера, который читал проповедь, направленную против бесчестья Рима, и при ней были Анна и леди Саффолк, королева промокнула губы, наполнила кубки и сделала большой глоток вина, набираясь храбрости.

— Я рада, что вам понравилась проповедь.

Генрих, насытившийся вкусной едой, откинулся на спинку кресла.

— Латимер — здравомыслящий человек.

«Если бы он только знал», — подумала Кэтрин.

— Генрих, благодаря вам мы имеем столь просвещенный подход к истинной религии в нашем королевстве, — сказала она, и король благосклонно кивнул. — Во славу Господа и ради прославления себя в веках вы взялись за благое и богоугодное дело по запрету чудовищного идола Рима. Многие из ваших набожных и преданных подданных молятся, чтобы вы с тщанием завершили это дело и очистили Церковь Англии, в которой сохраняются великие предрассудки.

— Хм… И чего вы от меня хотите, Кейт?

Екатерина сглотнула:

— Обуздайте Гардинера. Будьте так же открыты новым идеям, как десять лет назад. — Она собралась было упомянуть Анну Болейн, но поняла, что это неразумно.

По шее Генриха от воротника вверх поползла предательская краснота.

— Гардинер — человек въедливый, но он работает на меня. Ересь — это язва на теле государства, и я удалю ее! Десять лет назад все было по-другому. Протестантские идеи еще не укрепились. Теперь маятник откачнулся слишком далеко. Похоже, Кейт, вы собрались сделать из меня еретика!

— Вовсе нет! — Она собралась защищаться. — Вы говорили, что следуете срединному пути, и все же кажется…

— Довольно! — рявкнул Генрих, стукнув по столу. Никогда еще он не говорил с ней так резко. — Я болен, Кейт, а вы набрасываетесь на меня. Вы не лучше Гардинера. Оставьте это.

— Конечно. Мне очень жаль. Простите меня. — Екатерина так испугалась, что была близка к слезам.

Король потянулся через стол и взял ее руку:

— О Кейт! Я старый медведь. Забудьте об этом. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Ослабев от облегчения, она рассказала ему, какие цветы начали распускаться в саду.

Леди Саффолк задержалась в спальне, когда остальные женщины приготовили Екатерину ко сну и вышли.

— Мадам, я слышала ваш разговор с королем и должна сказать вам, что милорд Саффолк сегодня передал мне: Гардинер, Ризли и их сотоварищи видят в вас врага. Они трудятся над тем, чтобы в Англии не появилось реформистское правительство, когда принц станет королем, чего бы это ни стоило.

Екатерина сделала бесстрастное лицо. Пусть фракции борются друг с другом сколько угодно. Она была убеждена, что Генрих собирается назначить регентом ее.

— Многим известно о ваших предпочтениях, — продолжила леди Саффолк. — Все, кто за реформы, находятся под подозрением. Отсюда и эта кампания по выкорчевыванию ереси, ведь они полагают, что многие защитники реформ на самом деле — тайные протестанты. Милорд говорит, они не смеют начать процесс против вас, потому что вы пользуетесь любовью и благоволением короля.

Глаза их встретились; обе женщины сознавали опасность. Саффолк был одним из самых старых друзей Генриха, почти как брат ему. Он находился в гуще всех дел и неизменно поддерживал короля во всех политических и матримониальных делах. Его мнение имело значение. Однако у Гардинера были только подозрения; у него нет доказательств, что она повинна в ереси.

— Защищать реформы не противозаконно, — сказала Екатерина. — И меня не заставят молчать. Господь привел меня на трон не просто так.

На следующий день после обеда, по просьбе Генриха, Екатерина села вместе с ним у камина в библиотеке. Уилл Сомерс пристроился позади кресла короля, кроме того, в комнате работали несколько клерков и писцов: они сидели, склонив головы над столами, перекладывали бумаги и скрипели перьями.

— Надеюсь, ваша милость, сегодня вы чувствуете себя лучше, — сказала Екатерина, когда король в качестве приветствия поцеловал ей руку.

Понимая, что рядом посторонние, она постаралась не обращаться к нему фамильярно, как делала, когда они были одни.

— Хуже, если такое возможно, мадам, — жалобно проговорил король. — И эти донесения о ереси не помогают делу. — Ему явно нездоровилось.

— Вам не нужно беспокоиться о таких вещах, когда вы плохо себя чувствуете, — сказала Екатерина. — И если бы некоторые люди более терпимо относились к реформам, проблем было бы меньше.

Она понимала, что балансирует на очень опасной грани, но ее возмутило навязчивое давление на короля со стороны консерваторов.

— И что вы имеете в виду под более терпимым отношением, мадам?

— Ослабление ограничений на чтение Библии. Позвольте каждому человеку следовать велениям совести…

— Ей-богу, мадам, у нас начнется религиозная анархия. Каждый человек со своим собственным мнением, при том что лишь немногие имеют достаточно знаний, чтобы обзавестись им. Нет, так не пойдет. А теперь оставим это. Я хотел показать вам кое-что. — Генрих открыл большую книгу с архитектурными чертежами и текстом на итальянском. — Я мечтаю построить дворец в классическом стиле.

Екатерина была поражена тем, как он уклонился от дальнейшего спора, но собралась с мыслями и взяла в руки книгу:

— Это из Италии?