Ей было приятно рядом с ним. Она находила неотразимым окружавший короля ореол властности, которым умерялась сентиментальность его любви к ней. Неожиданной для нее оказалась эмоциональность Генриха: он легко мог пустить слезу, что Екатерина находила странным в человеке, облеченном деспотической властью. Но в то же время ее муж мог быть лицемерным, брюзгливым, раздражительным и всегда хотел настоять на своем. Нелегко будет убедить его в необходимости продолжать реформы. А она еще к этому даже не подступилась.

О коронации Генрих и словом не обмолвился, впрочем, Екатерина этого и не ожидала. Ни одна из трех его последних жен не удостоилась такой чести: то казна пустовала, то коронация ставилась в зависимость от рождения сына. Но Екатерина не возражала, даже и не мечтая о такой чести.

К счастью, люди восторгались ее добродетелью. Она не хотела, чтобы о ней пошла такая же слава, как о бедной Кэтрин Говард. Королева должна подавать хороший пример. Выбрав девизом слова: «Быть полезной во всех делах», Екатерина искала способы, как стать лучше самой и принести пользу другим. Много времени она проводила за чтением, учебой и молитвами. Поощряла ученых мужей приходить к ней, стараясь привечать и католиков, и реформистов. Выделяла значительные суммы денег на поддержку бедных студентов. Приказала, чтобы детям ее арендаторов давали образование в соответствии с их способностями. Когда Мэттью Паркер, один из королевских священников, предостерег ее, что это обойдется слишком дорого, Екатерина отчитала его:

— Никакие затраты не могут быть слишком велики для такой жизненно важной задачи! Кроме того, я плачу за это из собственных средств.

Доктор Паркер умолк. Он был хорошим человеком и твердым реформистом, взял под крыло нескольких бедных ученых из колледжа в Сток-бай-Клэр в Саффолке, деканом которого был. Екатерина с радостью согласилась стать его патронессой.

Фрэнсис Голдсмит, богослов, которым она восхищалась и которого назначила одним из своих священников, часто посещал ее личные покои. Придя в очередной раз, он одобрительно посмотрел на цветы, которые Екатерина сама расставила в вазах, на поднос с поданными ему сластями, на стопки молитвенников на шкафу и улыбнулся ей:

— Вы чудо, мадам! Ваша слава превзойдет славу царицы Эсфирь! Ваша редкостная добродетель превратила каждый день при дворе в воскресный, а это дело неслыханное, особенно в королевском дворце.

— Вы слишком добры, доктор Голдсмит, — улыбнулась Екатерина, понимая, что он льстит ей.

— Мадам, доброта целиком принадлежит вам. Я не могу найти подходящих слов, чтобы в достаточной мере выразить, как благодарен вам за то, что вы приняли меня в число служителей при вашем дворе, и молю Господа, пусть Он накормит вас манной небесной, чтобы вы день ото дня укреплялись в вере.

Не с одним только доктором Голдсмитом Екатерина любила дискутировать по религиозным вопросам. Большинство придворных дам были женщины образованные, и в ее покоях нередко велись весьма стимулирующие ум, а иногда даже и горячие, дебаты. Леди Мария, имевшая теперь апартаменты при дворе, часто присутствовала на них и расцветала в этой непринужденной обстановке. Екатерина побуждала ученых мужей присоединяться к беседам, что те охотно делали, и придворные тоже к ней захаживали. К удивлению Екатерины, энергичный граф Суррей, хотя и был сыном лидера католической фракции при дворе герцога Норфолка, в спорах с энтузиазмом высказывался за реформы, как и его сестра, герцогиня Ричмонд, а также младший брат, лорд Томас Говард. Иногда к ним заглядывал и Генрих, всем развлечениям предпочитавший умный спор.

— Высказывайтесь свободно! — призывал он всех присутствующих.

Но, конечно, имелись ограничения на откровенность, и Екатерина заботилась о том, чтобы любой разговор, клонившийся к какой-нибудь противоречивой теме, выворачивал в другом направлении. Она довольно быстро овладела этим искусством.

Генрих с энтузиазмом поддержал супругу, когда та сказала, что хочет позаниматься языками. Сам он бегло говорил на нескольких и порекомендовал учителя для Анны, которая согласилась патронировать известному ученому Роджеру Ашэму, но чувствовала себя неловко, так как почти забыла изученную в юности латынь. А разбираться с языком древних римлян Екатерине король помогал сам.

— Я хочу найти какое-нибудь занятие для леди Марии, — сказала она ему однажды, когда они сидели над затертым томиком Цицерона. — Ваша дочь хорошо образованна, и ей нужно дело. Я размышляла о том, что следует перевести на английский парафраз Евангелия Эразма Роттердамского, и подумала, не захочет ли леди Мария принять в этом участие, если вы считаете, что она достаточно хорошо владеет латынью, и одобрите это.

— По-моему, отличная идея! — обрадовался Генрих. — И ей будет интересно. Да, думаю, она достаточно хорошо знает латынь и справится с задачей, но это большое дело. Вы планируете взять часть перевода на себя?

— Нет, моя роль будет чисто наблюдательная. У меня как королевы слишком много разных обязанностей.

Генрих сжал ее руку:

— Вы покажете прекрасный пример покровительства религиозной учености. Это можно только одобрить!

Екатерина была тронута его похвалой.

— Я хочу помочь тем, кто имеет усердие в вере и жаждет получить простое и ясное понимание Божьих дел. У меня нет намерения превращать их в пытливых исследователей величайших тайн или во вздорных, непочтительных спорщиков о Библии, но пусть они будут верными последователями Слова Божия.

— Эразма это порадовало бы. В детстве я один раз встречался с ним. Он был величайшим ученым своего поколения.

Она согласилась:

— Я всегда стремилась жить по его завету просвещенной добродетели. Можно только аплодировать желанию этого ученого мужа видеть священные тексты на исконных языках, что позволило нам достичь более глубокого понимания их сути.

Генрих кивнул:

— Он лелеял идеал мирного сотрудничества в религиозных делах, но немногие ему внимали. Я сам пытался достичь этого и понимаю, с какими трудностями он столкнулся. Но его не интересовали доктрины. Он целиком отдавался вере и преданному служению. Он не стал бы ввязываться в споры, направленные против Лютера. Некоторые говорили, мол, он снес яйцо, а Лютер его разбил, но сам Эразм опровергал это.

— Если бы он еще был жив, — сказала Екатерина.

— Ему не понравилось бы, как искажены и используются в качестве оружия в спорах о религии его заветы. Но вы расширите сферу понимания трудов Эразма, а это неплохо.

— Я думала, что следует привлечь к работе и других людей. Мастер Ашэм порекомендовал доктора Юдолла, который, по-моему, возглавлял Итон. Он опубликовал учебник латыни. — К тому же, как и Ашэм, был реформистом, что радовало Екатерину.

Генрих нахмурился:

— Хм… У Юдолла дурная репутация. Пару лет назад его вынудили покинуть Итон после содомии с одним из студентов. Этого человека следовало повесить, но его друзья при дворе обратились ко мне с отчаянными мольбами о помиловании, ссылаясь на ученость Юдолла, и я заменил наказание на тюремное заключение. Он выказал великое раскаяние и стал другим человеком. Через год я освободил его.

Екатерина была потрясена.

— Мастер Ашэм сказал моей сестре, что доктор Юдолл — серьезный и любящий науку человек, пользующийся известностью как переводчик. Неужели он не знал об этом обвинении?

— Люди меняются, — отозвался Генрих, — и когда человек получил заслуженное наказание, его должно прощать. Так как Юдолл любит маленьких мальчиков, сомневаюсь, что он будет представлять угрозу для вас или Марии. Он хороший ученый и не рискнет попасться на том же еще раз. Тогда ему не будет пощады.

— Я читала его перевод книги «Апофтегматы» Эразма, — сказала Екатерина. — Очень впечатляет. Если вы не против, я дам ему шанс и присмотрю за ним.

— Мария не будет видеться с Юдоллом слишком часто. А лучшего человека для этой работы не найти. Только держитесь начеку, Кейт.

Мария была счастлива, что ее привлекли к работе, и обрадовалась за доктора Юдолла, которому поручили перевод. Она была очень наивной молодой женщиной и, как подозревала Екатерина, не слышала или если слышала, то не поняла, в чем провинился доктор. Леди Мария порозовела от удовольствия, когда Екатерина попросила ее заняться Евангелием от Иоанна, самой сложной книгой Нового Завета.