— Этот человек — вовсе не друг. Он чрезвычайно опасен.

— Опасен? Милый толстый граф? — Леди Маскелин было рассмеялась, но смех ее прервался, когда она увидела выражение лица фэбээровца.

— Скрипка — у него, — сказал Пендергаст.

— Так оно и должно быть, — не отрывая взгляда от агента, произнесла женщина. — То есть если скрипка найдется, она должна быть у него.

— Чтобы заполучить «Грозовую тучу», граф жестоко убил четырех человек, а может, и больше.

— Боже мой…

— Никому ничего не рассказывайте. Оставайтесь здесь — на Капрайе вам ничто не угрожает. Если бы Фоско счел необходимым, он бы вас уже убил.

— Вы пугаете меня.

— Да, и мне жаль, но порой лучше бояться. Через два-три дня все закончится. Виола, пожалуйста, будьте осторожны. Просто ждите, пока я не вернусь со скрипкой.

Сначала она не ответила, потом, словно очнувшись, произнесла:

— Вам пора. Иначе опоздаете на паром.

Пендергаст взял леди Маскелин за руку. Так они стояли — молча, неподвижно, глядя друг другу в глаза. Потом Пендергаст развернулся и быстро зашагал к воротам.

Остров таял в воздухе на горизонте. С той минуты, как напарники покинули домик на краю обрыва, Пендергаст не промолвил ни слова, лишь, потерянный в собственных мыслях, смотрел на бурлящий след, тянувшийся за паромом.

— Фоско знал, что вы знаете, — произнес д'Агоста. — Иначе бы он убил Маскелин.

— Да.

— Получается, вся эта история — лишь изощренный план, как заполучить назад скрипку, так?

Пендергаст кивнул.

— Я и не сомневался, что жирная сволочь в этом замешана.

Пендергаст молча смотрел вдаль.

— Вы как, в порядке? — осмелился спросить д'Агоста.

— Да, вполне. — Очнувшись, Пендергаст огляделся. — Спасибо.

Остров исчез совсем, и, словно по команде, на восточном горизонте возникли низкие очертания материка.

— Что будем делать?

— Я приму приглашение Фоско. Если мы хотим арестовать графа, необходимо узнать, что за машина послужила ему орудием убийств.

— Зачем же Фоско вас пригласил?

— Чтобы убить.

— И вы пойдете к нему?!

Взгляд Пендергаста вновь обратился к морю, серебристые глаза почти полностью побелели, отражая яркий свет.

— Фоско уверен, что я приму приглашение, потому что это единственный шанс получить доказательство его вины. Если же я откажусь, он будет преследовать нас — месяц или год, а может, и все десять лет… — Фэбээровец помолчал. — И будет постоянно угрожать Виоле, леди Маскелин, из-за того, что она знает.

— Понятно.

Пендергаст все смотрел в голубую даль, а когда заговорил вновь, его слова прозвучали очень тихо:

— Завтра в Кастель-Фоско все закончится.

Сидя за старым столом напротив Бака, Брайс Гарриман делал заметки. Свет газовой лампы резал глаза. Была уже почти полночь, и Гарриман подгонял в уме материал второй статьи, которая пойдет в утренний выпуск, — первую он накатал еще в полдень, но не успел сдать до вечера. Опросив с полдесятка людей в лагере, Гарриман скроил из этих кусочков смачную статейку: кичливый капитан явился арестовать Бака, но вдруг запаниковал и дал деру, оставив разбираться во всем напарника — женщину. Шикарная получится вещь — не просто статейка, а пропуск на работу в «Таймс». Гарриман успел заглянуть к ним, запустить щупальца… Вроде бы все шло как надо. Спасибо Баку, Гарриман теперь — единственный журналист, которого пускают в палаточный городок. Сейчас он соберет материал, скомпонует, а утром с двумя статьями в одном номере сорвет двойной куш. И уж конечно, завтра Гарриман тоже вернется — так, на случай если полиция перейдет в решительное наступление.

По настроению в городке Гарриман понял: заварухи не избежать. Сорвав арест преподобного, люди ходили возбужденные, готовые к бою — лагерь все никак не мог успокоиться и напоминал бочку с порохом, фитиль которой уже загорелся. И хоть близилась полночь, воздух буквально звенел от молитв и бесед. Многие ребятишки, проверив на себе, что значит спать на земле и обходиться без Интернета и кабельного ТВ, сделали ручкой. Зато те, кто остался… о, те были настоящим ядром, преданными последователями. И недостатка в них Гарриман не заметил — он насчитал три с лишним сотни палаток.

Сам Бак изменился. Гарриман больше не чувствовал в преподобном сомнения — исчезла аура удивленного и ничего не понимающего человека. Вместо нее Бак излучал прямо-таки сверхъестественное спокойствие и уверенность. Когда их с Гарриманом взгляды встречались, журналист готов был поклясться, что Бак смотрит сквозь него — в иной мир.

— Что ж, мистер Гарриман, — проговорил Бак. — Вы получили то, зачем пришли? Уже почти полночь, мне пора читать проповедь, прежде чем люди отойдут ко сну.

— Только один вопрос. Вы ведь понимаете, полиция Нью-Йорка не оставит вас в покое… Как думаете, что они предпримут?

Этим вопросом Гарриман надеялся встряхнуть Бака, но тот лишь стал еще безмятежнее.

— Они предпримут то, что должны предпринять.

— Но ведь ничего хорошего вы не ждете? Вы готовы к чему угодно?

— Нет: ничего хорошего я от полиции не жду; и да: я готов ко всему.

— Вы говорите так, будто уже знаете, что случится.

Бак улыбнулся, будто говоря: да, знаю.

— И вас это не тревожит? — допытывался Гарриман.

Снова та же загадочная улыбка. Черт, в статье ее не процитируешь!

— Полиция может применить слезоточивый газ или даже послать группу спецназа. Тот первый визит — лишь детский лепет.

— Я вверяю судьбу в длани Господа, мистер Гарриман. А кому вы вверяете свою?

«Все, пора закругляться».

— Благодарю, преподобный, вы мне очень помогли. — Гарриман встал.

— А я благодарю вас, мистер Гарриман. Не задержитесь ли еще ненадолго — послушать мое обращение к людям? Как вы сами сказали, противник готовится к действиям. Сегодня моя проповедь прозвучит несколько иначе.

Мгновение Гарриман колебался. Утром ему вставать в пять часов. К тому же если завтра копы что-либо предпримут, они выступят рано.

— О чем же проповедь?

— О преисподней.

— Тогда останусь.

Бак подозвал одного из помощников, и тот помог ему облачиться в простую ризу, а затем провел преподобного к выходу. Следуя за ними, Гарриман достал диктофон. Стараясь не обращать внимания на вонь, он шел за Баком к травянистому холму — там из земли торчал кусок скалы. Он возвышался над палаточным городком, и все дружно называли его «скалой проповеди».

Бак взобрался на каменную вершину, и шум в лагере стих. Преподобный медленно поднял руки, а Гарриман, глядя снизу, увидел, как из темноты выступили сотни людей, окружив проповедника.

— Друзья мои, — начал Бак. — Доброго вечера. Еще раз благодарю, что присоединились ко мне на этом пути. Уже не первый вечер я говорю с вами о поисках духа, объясняю, зачем мы здесь и что должны делать. Сегодня я поведаю нечто иное.

Братья и сестры, вскоре вам предстоит испытание. Великое испытание. Хвала Господу, вчера мы одержали большую победу. Однако пособники тьмы легко не сдаются. И потому мужайтесь — мужайтесь, дабы принять и исполнить волю Всевышнего.

Гарриман удивился голосу Бака: преподобный говорил тихо, но в речи металлом звенела уверенность, которой прежде не было.

— Я много раз повторял, зачем мы собрались и чего добиваемся. Сегодня, накануне событий, которые станут испытанием из испытаний, позвольте указать, кто наш враг, с кем мы боремся. Запомните мои слова и храните, когда меня не станет меж вами.

«Канун великого испытания, — повторил про себя Гарриман. — С кем мы боремся. Когда меня не станет меж вами». С тех пор как Гарриман в последний раз побывал у Бака в палатке, он взялся за Библию. Не то чтобы он ею зачитывался, но кое-что из слов Иисуса запомнил: «…Куда Я иду, ты не можешь теперь за Мною идти, а после пойдешь за Мною»[95].