— Все вопросы превосходны. Как ты смотришь на то, чтобы устроить осмотр тел?

— Ты имеешь в виду в морге? Конечно, я незамедлительно сделаю несколько телефонных звонков. Здесь, во Флориде они не держат тела слишком долго, — Лонгстрит нахмурился. — Подожди… ты же не думаешь, что…

Пендергаст приподнял брови, словно ожидая продолжения фразы, но Лонгстрит покачал головой.

— Нет. Это не имеет смысла.

— Да, я так и думаю, и, да, это было бы совершенно бессмысленно. Единственное, что меня, собственно, интересует: совершенно необычный и необъяснимый способ этих убийств. И снимок доктора Лейланда. Я надеюсь, что осмотр тел поможет пролить свет на это дело, — Пендергаст указал на карман Лонгстрита, в котором лежал сотовый телефон. — Итак, Говард, чего ты ждешь? Ты же сам заметил, что вопрос времени здесь имеет существенное значение.

С тех пор, как Констанс закрылась в своих покоях, прошло двадцать четыре часа — двадцать четыре часа абсолютной тишины. Только редкий шум воды и звук ее легких шагов по полу заверяли Диогена, что, по крайней мере, она все еще жива. Она не выходила из своих апартаментов, даже чтобы поесть. Накануне поздно вечером он подошел к двери и тихо постучал, принеся ей поднос с едой: самые изысканные сладости и фуа-гра в красном вине. Но Констанс не дала себе труда ответить на его стук, и тогда он наклонился к двери и прошептал, что он принес для нее обед. Из комнаты до него донесся очень странный шепот, поразивший его безумным тембром и тем, что он раздался настолько близко:

— Убирайся… вон… сейчас же.

Теперь, когда наступил уже следующий вечер, Диоген сидел в библиотеке без дела, сжимая руками подлокотники кресла. Он не мог сосредоточиться, не мог читать, ему не хотелось слушать музыку, он не мог даже здраво мыслить. Что она делала в своих покоях? Подействовал ли эликсир? Вдруг он совершил еще одну ошибку, несмотря на маниакальную тщательность, с которой разработал новый состав? Ее психическое состояние всегда носило довольно неустойчивый характер. Неужели она, в конце концов, сошла с ума?

Диогену необходимо было взять себя в руки и положить конец этой болезненной задумчивости. И у него было для этого подходящее место — его храм медитации. Обсидиановый храм. Он почти бегом направился к заднему выходу, спустился по лестнице и поспешил по песчаной тропе, которая вывела его к блефу. Спустя несколько мгновений он уже ступил на марискус. Обогнув блеф, за дюной он увидел свой храм, позолоченный светом полуденного солнца и манящий его своей уединенностью. Открыв дверь и войдя внутрь, Диоген, шатаясь, направился к стоящему в центре комнаты черному кожаному дивану, на который он лег — измученный и вспотевший.

Магия этого места почти сразу начала действовать на него. Он почувствовал прохладу и умиротворение, растворившись в сером спокойствии рассеянного монохромного света. Он наполовину прикрыл глаза и — да — смог почти что увидеть — буквально краешком глаза — небольшие блики цвета, похожие на мимолетные пятна радуги от вращающегося осколка хрусталя.

Да, так было намного лучше. Констанс, в конце концов, выйдет из своих покоев — потребность в еде возьмет свое. И тогда он справится со всем, что бы ни произошло, включит на полную мощность свое обаяние и постарается, как никогда раньше, удержать ее на этом острове, заставит ее полюбить его настолько же сильно, насколько он любит ее. Диоген зашел уже слишком далеко и не мог теперь потерпеть неудачу.

Некоторое время спустя его дыхание замедлилось и нормализовалось, и вокруг него воцарился мир. Солнце начало клониться к закату, и одна сторона храма стала переливаться перламутровым светом, а другая осталась в тени и сохранила свою темноту и таинственность.

Удобно вытянувшись на длинном диване, покрытом мягкой кожей, Диоген напомнил себе, что взаимодействие с Констанс Грин действительно было похоже на приручение дикого животного. Он не мог — не должен был — давить на нее или пытаться навязать ей свои желания. Она должна была выйти из своих комнат по собственной воле. И тогда он увидит, сработало ли снадобье. Он чувствовал уверенность в том, что, как только она ощутит его сильное воздействие, у нее изменится взгляд на эту жизнь. И он надеялся и молился богам, чтобы это ее новое мировоззрение все еще включало его.

Внезапно мимо панелей обсидианового стекла пробежала неясная тень. Кто-то только что прошел мимо. И вот он снова вернулся: расплывчатый силуэт, медленно направляющийся к двери. Это не Гурумарра — вход на эту часть острова был ему запрещен. Кто бы это ни был, он стоял с противоположной стороны двери, выжидая.

Диоген застыл в неподвижности почти на минуту, а затем его душу отчего-то охватил леденящий ужас, когда ручка двери медленно повернулась, и в дверном проеме появился силуэт…

Там, в обрамлении ослепительного света заходящего солнца, стояла Констанс.

Он не мог оторвать от нее взгляд, в то время как она спокойно смотрела на него. Диоген поднялся на ноги. Констанс явно преобразилась, совершенно изменившись: сильная, сияющая, лучащаяся здоровьем и энергией. На ней было надето одно из старомодных платьев, которые она привезла из Нью-Йорка.

Когда она вошла в храм и закрыла за собой дверь, Диоген увидел, как ее бледные руки потянулись и расстегнули лиф платья. Это было похоже на сон, и Диоген наблюдал за ней, словно загипнотизированный. Медленно, один за другим она расстегнула все крючки, а затем выскользнула из рукавов. Несколько мгновений она удерживала платье, а затем отпустила руки, позволив ему упасть на пол.

Под ним ничего не было. Ее длинное, бледное тело, стройное, но чувственное и подтянутое было похоже на видение.

Она слегка качнула головой, распуская волосы.

Диоген не мог пошевелиться. Она медленно приблизилась к нему, и ее лицо замерло в нескольких дюймах от его. Медленно и осторожно она начала расстегивать его рубашку, и он заметил, как часто она дышит. Ее грудь вздымалась от волнения, а ее лицо раскраснелось. Это было невероятно: изменение, которое совершил с ней эликсир, нельзя было назвать не чем иным, кроме как чудом.

Также медленно, едва касаясь его, она сняла с него рубашку, а затем, опустившись на колени, сняла его туфли и расстегнула брюки. Через несколько мгновений они — совершенно голые — стояли в нескольких дюймах друг от друга, погруженные в полумрак обсидианового храма. Только тогда она потянулась и прильнула к нему, подарив долгий, нежный, восхитительный поцелуй, прежде чем слегка толкнуть и опрокинуть его на диван.

В тот же день темная фигура, управляющая аэролодкой, продвигалась по Национальному Заповеднику дикой природы Грейт-Уайт-Херон, успешно минуя последнюю группу небольших остроконечных островков, препятствовавших ее пути к более крупной суше, обозначенной на карте прибрежного района как Халсион-Ки. Двигатель работал на низких оборотах, чтобы не привлекать лишнего внимания. Это было трудное путешествие — мелководья и лабиринты каналов были едва ли пригодны для судоходства даже при свете дня — но осадка у аэролодки практически отсутствовала, что значительно упрощало дело. Теперь же она направилась вдоль длинного пирса. Рядом с ним был пришвартован гоночный катер: винтажная деревянная моторная лодка под названием «Феникс».

Флавия Грейлинг заглушила двигатель своего воздушного катера, позволила ему проскользнуть мимо пирса и остановиться у длинного песчаного пляжа, который с обеих сторон обрывался скоплением мангровых зарослей. Флавия вышла из лодки и затащила ее под пирс, хруст песка под ее ногами был едва различим среди шороха ветра, гуляющего в листьях пальм. Затем, прокравшись к маленькой беседке в конце пирса, она провела разведку.

На верху небольшого блефа она увидела линию крыши большого дома, окруженного королевскими пальмами. Недалеко от него она рассмотрела строение поменьше, напоминавшее дом для прислуги, наполовину скрытый мангровыми зарослями.