Д’Агоста усмехнулся:

— Даже в те времена музей был больше озабочен сохранением репутации, чем помощью в расследовании преступления. — Он помолчал. — Интересно, что это было за чудодейственное средство. Наверно, оно содержало кокаин или опий.

— Ее состояние вроде бы не похоже на обычную наркотическую ломку. Чахнуть… так в девятнадцатом веке говорили о человеке, больном туберкулезом. Но тут вот что интересно… — Она замолчала.

— Да?

— Один из проведенных мной анализов показал аномальную минерализацию костей. Возможно, Офелия Паджетт страдала от какой-то болезни костей или их перерождения.

Марго продолжила листать газетные страницы. Было еще одно или два кратких упоминания о предстоящем процессе, потом сообщение о том, что процесс начался. И вот 14 ноября 1889 года:

— «Никаких вещественных доказательств», — проговорил д’Агоста. — Конечно, никакого тела не было обнаружено. Старик погрузил его в мацерационный чан остеологического отдела, а потом сунул кости в коллекцию, назвав их скелетом готтентота!

— В тысяча восемьсот восемьдесят девятом году судмедэкспертиза была не такой продвинутой, как сегодня. Как только от миссис Паджетт остался один скелет, уже никто не смог бы ее идентифицировать. Идеальное убийство.

Д’Агоста сидел ссутулившись. Он чувствовал себя гораздо более усталым, чем до прихода в читальный зал.

— Но что это может значить, черт побери? И зачем этому липовому ученому понадобилось воровать одну из ее костей?

Марго пожала плечами:

— Это загадка.

— Замечательно. Вместо того чтобы расследовать убийство недельной давности, мы обнаружили убийство вековой давности.

«Откуда мы взялись? Как началась наша жизнь? Как она закончится на этой пылинке под названием Земля, окруженной бессчетным числом других пылинок, которые и составляют Вселенную? Чтобы ответить на эти вопросы, мы должны вернуться на миллиарды лет назад, во времена до существования Вселенной. Во времена, когда не было ничего, — ничего, кроме темноты…»

Д’Агоста отвернулся от слегка изогнутого, прозрачного с одной стороны зеркала и потер усталые глаза. Он выслушивал эту презентацию уже пять раз и, наверно, мог бы оттарабанить эту хрень наизусть.

Подавив зевоту, он оглядел тесное сумрачное пространство просмотровой комнаты службы охраны. Вообще-то, это помещение предназначалось не для просмотра записей с камер видеонаблюдения, а для поддержки работы музейного планетария. Здесь размещались компьютеры с программным обеспечением, серверы с банками драйверов и изображений, которые приводили в действие систему показа внутрикупольного видео в сердце музейного планетария. Комната была втиснута в уголок шестого этажа у самой верхней части купола планетария — отсюда и изогнутое зеркало на дальней стене. Когда музей поспешил повсюду установить камеры видеонаблюдения, никому не пришло в голову, что записи с них когда-нибудь придется просматривать. Поэтому мониторы для просмотра архивов службы безопасности музея были внедрены в служебное помещение планетария, а технология просмотра изображения позаимствована у компьютеров планетария, — видимо, таким образом какой-то крохобор-бухгалтер воплотил свое представление об экономии ресурсов.

Проблема состояла в том, что во время работы планетария свет в этом помещении необходимо было приглушать почти полностью, иначе он проникал сквозь одностороннее зеркало в купол планетария и портил иллюзию посетителям, занявшим места внизу. Мониторы для просмотра записей приходилось отворачивать от этого единственного окна. К тому же здесь было очень тесно: д’Агосте и двум его детективам, Хименесу и Конклину, работавшим с тремя имеющимися терминалами, приходилось сидеть чуть ли не на коленях друг у друга. Д’Агоста проторчал в этой темноте уже несколько часов, уставившись в маленький зернистый экран, и у него уже начинали болеть глаза. Но что-то не давало ему бросить это занятие: если они ничего не найдут на видеозаписях, дело опять перейдет в разряд висяков.

Внезапно темная комната наполнилась ярким сиянием: в планетарии за окном произошел Большой взрыв. Д’Агосте уже пора было бы подготовиться (ведь он слышал, как несколько минут назад начал звучать вступительный текст), но это снова застало его врасплох, и он подпрыгнул на месте. Д’Агоста закрыл глаза, но поздно: за закрытыми веками заплясали яркие звездочки.

— Черт побери! — выругался Конклин.

Теперь в их тесную комнатку проникла громкая музыка. Д’Агоста сидел неподвижно с закрытыми глазами, пока звездочки не исчезли, а музыка немного не стихла. Тогда он открыл глаза, моргнул и постарался сосредоточиться на мониторе.

— Есть что-нибудь? — спросил он.

— Нет, — ответил Конклин.

— Nada[478], — сказал Хименес.

Д’Агоста понимал, что задает глупый вопрос. Если бы они что-то увидели, то сразу же сообщили бы. Но он все равно спросил, в дурацкой надежде, что одним вопросом можно вызвать результат.

Запись, которую он просматривал, — главный вход в зал морской жизни с пяти до шести вечера в субботу, 12 июня, в день убийства Марсалы, — закончилась, ничего интересного на ней не оказалось. Д’Агоста закрыл окно, снова потер глаза, поставил галочку против соответствующей записи в блокноте, лежащем между ним и Хименесом, и перешел в главное меню, чтобы выбрать очередную, еще не просмотренную запись. Без особого энтузиазма он приступил к просмотру: зал морской жизни с шести до семи вечера, снова от 12 июня. Он начал просмотр сначала с нормальной скоростью, потом с удвоенной, а когда в зале никого не осталось, с восьмикратной.

Ничего.

Поставив галочку против этой записи в блокноте, он для разнообразия выбрал другое место — камеру, стоящую в южной части Большой ротонды, время с четырех до пяти вечера. Привычным движением перевел запись в начало, переключился на полноэкранный режим и начал просмотр с нормальной скоростью. На экране появилась ротонда с высоты птичьего полета, потоки людей двигались справа налево по экрану. Приближалось время закрытия, и люди толпами направлялись к выходу. Д’Агоста протер глаза и вгляделся в изображение, полный решимости сосредоточиться, несмотря на паршивое качество. Все было как всегда: охранники стояли на своих местах, экскурсоводы с флажками на древках протискивались через толпу, волонтеры у информационного стола к концу работы начинали убирать карты, брошюры и листовки с просьбой о пожертвованиях.

Из планетария за дальней стеной раздался раскатистый грохот, а затем крики и аплодисменты зрителей: перед ними разворачивалось важное событие — возникновение Земли, сопровождаемое фонтанами огня, цветовыми коронами и огненными шарами. От низких частот органной музыки стул под д’Агостой завибрировал так, что лейтенант чуть не свалился на пол.

Черт! Он резко отодвинулся от экрана. Нет, на сегодня хватит. Завтра утром он пойдет к Синглтону, упадет на колени, поцелует его в зад, сделает все возможное, лишь бы его перебросили на убийство в Верхнем Ист-Сайде.

Вдруг он замер. Подтащил стул к экрану, вгляделся в него. Наблюдал секунд тридцать. Затем дрожащими от нетерпения пальцами нажал кнопку обратной перемотки, снова просмотрел запись, впившись в экран глазами. Потом еще раз. И еще.