— Странные темы для беседы.

— Не могу не согласиться. Однако дело дошло и до леди Милбэнк, до их с Гроувом интрижки, имевшей место несколько лет назад.

— Веселый же получился ужин.

— Веселее не придумаешь.

— И как отреагировала леди Милбэнк?

— А как, вы считаете, должна была отреагировать леди? Интрижка разрушила ее брак, а Гроув поступил с ней омерзительно — оставил с ребенком, мальчиком.

— Похоже, причины для смертельной вражды с Гроувом имелись у каждого из вас.

— Воистину имелись, — вздохнул Фоско. — Мы все ненавидели Гроува, и Фредрик тоже. Я совсем его не знаю, но, похоже, несколько лет назад, работая редактором в «Арт энд стайл», он имел дерзость написать о Гроуве нечто неодобрительное. У Гроува имелись друзья на высоких должностях, и Фредрику пришлось искать новое место работы. Бедняга потом годами обивал пороги.

— Во сколько закончился ужин?

— После полуночи.

— Кто ушел первым?

— Первым из-за стола встал я. Мне действительно было пора уходить, ведь я нуждаюсь в длительном сне. Увидев, как следом за мной встали и остальные, Гроув чрезвычайно расстроился. Он очень не хотел, чтобы мы уходили, даже настаивал на кофе.

— Знаете почему?

— Думаю, боялся оставаться один.

— Можете точно вспомнить, что он говорил?

— В определенной мере. — И с пугающим реализмом Фоско заговорил взволнованным голосом, растягивая слова в истинно аристократической манере: — «Друзья мои! Только-только наступила полночь, ведь вы не собираетесь покинуть меня прямо сейчас? Я столько лет посвятил неоправданной гордыне, но вот я очистился, и мы с вами воссоединились. Это надо отметить. У меня имеется отличный портвейн, мы просто обязаны его распить». — Граф шумно вздохнул. — Я почти соблазнился.

— Вы все ушли вместе?

— Кто как.

— Я хотел бы знать как можно точнее, во сколько ушли вы.

— В двадцать пять минут первого. — Фоско взглянул на Пендергаста. — Простите за дерзость, но за таким множеством вопросов вы забыли один, самый главный.

— Какой же, граф Фоско?

— Вы не спросили, почему Джереми Гроув в последний час собрал у себя четверых своих заклятых врагов.

Долгое время Пендергаст тщательно обдумывал это, размышляя о графе. Затем произнес:

— Хороший вопрос. Считайте, я его задал.

— Его задал и Джереми Гроув, едва усадив нас за стол. И ответил словами, которыми подписал приглашения: он желал искупить вину перед теми, с кем поступил наиболее несправедливо.

— У вас есть копия?

Улыбнувшись, Фоско достал из кармана записку и передал ее Пендергасту.

— Перед Вильнюсом свою вину он искупил, — сказал фэбээровец. — Написал статью.

— И статью шикарную, согласитесь. Вильнюс скорее всего уже арендовал Десятую галерею, а работы, которые он выставил, уходят по двойной цене.

— А с леди Милбэнк? С Джонатаном Фредриком? Как Гроув искупил вину перед ними?

— Восстановить брак леди Милбэнк он был не в силах и предложил кое-что в качестве компенсации. Роскошное ожерелье, которое Гроув выложил на стол перед леди Милбэнк, стало достойной заменой тому высохшему стручку, я имею в виду барона Милбэнка. Безупречные шриланкийские изумруды в сорок карат ценой ни много ни мало миллион долларов. Леди Милбэнк едва не упала в обморок. Джонатану Фредрику Гроув дал то, чего тот желал больше всего, — кресло президента «Эдсель фаундейшн».

— Просто удивительно. А что же Гроув сделал для вас?

— Уверен, ответить на этот вопрос вы можете сами.

— Так значит, — кивнул Пендергаст, — искупить вину перед вами Гроув хотел, написав статью для «Берлингтон мэгэзин»? «Новый взгляд на „Воспитание девы“ Жоржа де ла Тура»?

— Совершенно верно. Гроув признавался в ошибке и подтверждал подлинность блестящей работы. Он прочел статью вслух, при всех за столом.

— Статья осталась лежать рядом с компьютером. Неподписанная и неотправленная.

— Самая что ни на есть правда, мистер Пендергаст. Из нас четырех смерть Гроува обездолила только меня. — Фоско развел руками. — Обожди убийца хотя бы день, и я стал бы на сорок миллионов богаче.

— Сорок? Мне показалось, вы сказали пятнадцать.

— Во столько полотно оценили на Сотби двадцать лет назад. Сегодня картина ушла бы за сорок. По меньшей мере. А если к этому добавить оправдательную статью… — Граф пожал плечами. — Теперь я утешаюсь тем, что смогу любоваться картиной весь остаток жизни. Никто не верит в ее подлинность, но это не важно, ведь я сам верю. И вы.

— Да, — сказал Пендергаст. — В конце концов, значение имеет лишь это.

— Хорошо сказано.

— А тот Вермер, что висит рядом?

— Подлинник.

— В самом деле?

— Картина датируется тысяча шестьсот семьдесят первым годом. Мэтр написал ее где-то между «Дамой, пишущей письмо, и ее служанкой» и «Символом веры».

— Как она вам досталась?

— Это наша семейная реликвия, Фоско не считали и не считают нужным похваляться достояниями рода.

— Просто поразительно.

— У вас найдется время, — с улыбкой поклонился граф, — осмотреть всю коллекцию?

Мгновение Пендергаст колебался, затем сказал:

— Честно говоря, да, найдется.

Граф повел Пендергаста к выходу и уже в дверях, обернувшись, приказал:

— Буцефал, моя прелесть, приглядывай здесь.

Ответом ему был оцифрованный пронзительный крик.

Д'Агоста продирался сквозь кусты и деревья вдоль набережной, ища самое темное место. За ним гнались двое с оружием.

Пригнувшись, стараясь слиться с деревьями, сержант вытащил пистолет и передернул затвор. Табельный «глок» — это, конечно, не собственный 45-й, но выбирать не приходится: его поставили на вооружение в большинстве департаментов. Пробивная сила не та, зато «глок» легок, надежен, и обойма вмещает пятнадцать патронов. Запасной магазин д'Агоста оставил в ящике стола. Разве мог он подумать, отправляясь собирать показания, что ему пригодится вторая обойма?!

Двое быстро достигли зарослей. В низких кустах, где прятаться можно от силы минуты две, не было смысла сохранять бесшумность. И д'Агоста не сохранял — захрустев ветками, он двинулся на юг. Только бы оторваться — совсем ненадолго, тогда можно будет вернуться на оживленную Риверсайд-драйв, туда погоня не сунется. Д'Агоста быстро сообразил, что лучше всего двигаться к участку на Девяносто пятой улице, между Бродвеем и театром «Нью-Амстердам».

Преследователи коротко перекликнулись.

Д'Агоста мгновенно понял, что сейчас его зажмут с обеих сторон.

Он бежал, низко пригнувшись. Нет времени продумывать план, нет времени вызывать подкрепление — только бежать, бежать со всех ног. Слева мелькали огни Риверсайд-драйв, справа, далеко внизу, монотонно гудели спешащие автомобили. Д'Агоста мельком подумал, можно скатиться по крутой насыпи к набережной и выбежать на шоссе. Нет, на склоне слишком буйно разросся папоротник, в нем запросто можно увязнуть — и тогда пиши пропало.

Внезапно деревья закончились, и сержант оказался у залитого лунным светом сада между параллельными дорожками тротуара. Место хорошо просматривалось, но выбора не было, и д'Агоста побежал.

«Да что за гады меня преследуют?!» — подумал он.

Это не просто грабители или копоненавистники, ведь они вели д'Агосту от самой верхней части города. Значит, его заказали.

Д'Агоста бежал мимо самого настоящего муниципального сада, окруженного обязательными рядами железных скамеек. Слева вспыхнула и заплясала, будто возбужденный светляк, красная точка.

«Лазерный прицел».

Д'Агоста бросился вправо — и тут же громыхнул выстрел. Пуля срикошетила от скамьи с тошнотворным звоном, отозвавшимся в ночи гулким эхом. Д'Агоста упал в клумбу, неуклюже перекатился и встал в огневую позицию. Навстречу мчалась неясная темная фигура. Д'Агоста выстрелил — раз, второй, — перекатился вбок и побежал, проклиная себя за то, что забросил упражнения в тире. Но пусть он и промахнулся, выстрелы задержат погоню. По крайней мере д'Агоста на это надеялся. Добежав до противоположной стороны сада, он пригнулся в гуще деревьев.