У первой двери он внезапно и почти невольно остановился: его взгляд был прикован к огромному глазу Гора и высеченным под ним иероглифам: «Да сожрет Аммут сердце всякого, кто переступит этот порог». Это было довольно обычное проклятие — Эдриану довелось посетить по меньшей мере сотню гробниц, где содержались подобные угрозы, и никогда они его не останавливали. Однако изображение Аммута на дальней стене казалось слишком уж зловещим. И эта странная, темная история гробницы, не говоря уж о том, что случилось с Липпером…

Древние египтяне верили в магическую силу заклинаний, начертанных на стенах усыпальниц фараонов, особенно если те были взяты из Книги мертвых. Они не просто служили украшением, а обладали властью, против которой живые были бессильны. Посвятив столько лет изучению Египта, научившись бегло читать иероглифы, погрузившись в мир древних верований, Уичерли почти начал в них верить. Зная, что все это вздор, он тем не менее так ими пропитался, что они казались ему почти реальными — особенно в этот момент, и особенно гротескное изображение припавшего к земле Аммута. Широко раскрытая блестящая крокодилья пасть и чешуйчатая голова переходили в тело леопарда, а потом — бегемота. Задняя часть туши была особенно отвратительна: жирная, скользкая, бесформенная, расплывшаяся на песке. Уичерли знал, что эти животные во времена фараонов считались главными врагами людей и вызывали у них панический страх. Монстр, соединивший в себе черты всех трех, был самым ужасным чудовищем, которое могли вообразить себе древние египтяне.

Тряхнув головой и криво усмехнувшись, Уичерли продолжил свой путь. Похоже, причиной его страхов стала собственная эрудиция, а также все эти дурацкие разговоры и нелепые слухи, циркулирующие в музее. В конце концов, гробница не была затеряна в бескрайних просторах Верхнего Нила: прямо над ней шумел один из самых больших и современных городов мира. Даже здесь, внизу, Уичерли услышал далекие приглушенные звуки ночного метро и поморщился от досады: несмотря на все усилия, строителям не удалось добиться полной звукоизоляции.

Он миновал колодец и задержал взгляд на иероглифах, густой сеткой покрывавших верхнюю часть стены. Это была довольно странная цитата из Книги мертвых, на которую он во время своего первого визита не обратил особого внимания.

«Место, которое запечатано. Тот, кто ложится в закрытое место, возрождается душой Ба, находящейся в нем. Тот, кто входит в это место, лишается души Ба. Да решит глаз Гора, остаться мне невредимым или быть проклятым, о великий бог Осирис!»

Смысл этой надписи, как и множества других, позаимствованных из Книги мертвых, тогда показался ему совершенно недоступным. Но теперь, когда он прочитал ее во второй раз, в сознании забрезжил луч догадки. Древние считали, что человек имеет пять душ, и душа Ба означала энергию и индивидуальность, присущие каждому человеку. Эта душа свободно перемещалась между гробницей и подземным царством мертвых, и именно через нее усопший поддерживал связь с последним. Однако душа Ба должна была каждую ночь соединяться с мумифицированным телом, в противном случае покойный мог умереть еще раз — теперь уже навсегда.

Этот отрывок, осенило Уичерли, означал, что тот, кто войдет в запечатанное место, — иными словами, в гробницу, — будет лишен рассудка и, таким образом, проклят глазом Гора. В Древнем Египте душевные болезни считались следствием утраты человеком души Ба. Другими словами, всякий, кто входит в гробницу, обречен на потерю рассудка.

Уичерли поежился: не это ли и произошло с беднягой Липпером? Неожиданно для себя он расхохотался, и его смех резким эхом разнесся под высокими сводами. Что это с ним? Он становится суеверным, как какой-нибудь чертов ирландец. Уичерли еще раз, уже гораздо резче, тряхнул головой и направился во внутренние помещения гробницы. Пора приниматься за работу. В конце концов, у него есть важное задание, полученное от Мензиса.

Нора отперла дверь своего служебного кабинета, положила на стол лэптоп и свежую почту, потом скинула пальто и повесила его на крючок. Было холодное солнечное утро конца марта, яркие желтые лучи били в окно, отбрасывая на пол почти горизонтальные золотые полосы и высвечивая корешки книг на полках, занимавших почти всю противоположную стену.

Еще четыре дня, подумала она с удовлетворением, и можно будет наконец вернуться к черепкам — и мужу Биллу. В последнее время ей приходилось задерживаться в музее допоздна, поэтому они так редко занимались любовью, что он почти перестал жаловаться. Еще четыре дня. Это было трудное, напряженное время — и очень странное, даже по музейным меркам, но, слава Богу, скоро все останется позади. И, кто знает, может, на открытии действительно будет весело. Она возьмет с собой Билла — он любит вкусно поесть, а руководство музея, несмотря на все свои недостатки, умеет устраивать приемы.

Устроившись за столом, она начала вскрывать первый конверт, но тут постучали в дверь.

— Войдите, — крикнула Нора, недоумевая, кто бы это мог быть так рано — стрелки часов показывали восемь утра с небольшим.

В дверном проеме появилась фигура Мензиса. В его голубых глазах застыла тревога, лоб был озабоченно нахмурен.

— Можно? — спросил он, кивая на кресло для посетителей.

— Конечно.

Мензис вошел и сел, закинув ногу на ногу и поглаживая стрелку на брюках из ткани в елочку.

— Вы, случайно, не видели Эдриана? — спросил он.

— Нет. Но еще очень рано — он наверняка вскоре появится.

— В том-то и дело. Он уже пришел — согласно показаниям электронной системы регистрации, в три утра. Прошел через охрану и вошел в гробницу. В три тридцать покинул гробницу и запер ее. После этого он не выходил из музея — во всяком случае, не проходил через охрану. Данные системы безопасности свидетельствуют о том, что он все еще находится в помещениях музея, но его нет ни в его кабинете, ни в лаборатории. Я нигде не смог его найти, вот и подумал: может, он вам что-то говорил?

— Нет, ничего не говорил. А вы не знаете, зачем он явился в музей в три утра?

— Может, хотел подготовиться к сегодняшнему дню? Вы ведь знаете, в девять мы начнем переносить оставшиеся артефакты. Я подключил плотников, отдел выставок и персонал отдела консервации, а Эдриана нигде нет. Не могу поверить, что он мог просто так вот взять и исчезнуть.

— Он появится. На него можно положиться.

— Надеюсь, что так.

— Я тоже на это надеюсь, — раздался еще один голос.

Нора подняла глаза и вздрогнула. Уичерли стоял в дверях, не сводя с нее взгляда.

Мензис, казалось, и сам испугался, но потом вздохнул с облегчением.

— Вот и вы! Наконец-то! А то я уже стал волноваться.

— Не стоит обо мне так беспокоиться.

Мензис поднялся:

— Что ж, получилось много шума из ничего. Эдриан, я хотел бы побеседовать с вами о размещении артефактов. Сегодня нас ждет много работы.

— Можно мне вначале сказать несколько слов Норе? Я зайду к вам через несколько минут.

— Хорошо. — Мензис вышел и закрыл за собой дверь.

Уичерли, не дожидаясь приглашения, уселся в кресло, которое только что освободил Мензис, и Нора почувствовала легкое раздражение. Она очень надеялась, что он не повторит сцены, которую устроил на прошлой неделе.

Когда Уичерли вновь заговорил, голос его был полон сарказма:

— Что, боитесь, как бы я снова не попытался залезть к вам в трусы?

— Эдриан, у меня нет времени на такие глупости. Впереди меня, как, впрочем, и вас, ждет напряженный день. Так что давайте забудем об этом.

— И о вашем гнусном поведении тоже?

— Моем поведении? — Нора вздохнула: ей не хотелось больше об этом говорить. — Дверь прямо за вами. Пожалуйста, воспользуйтесь ею.

— Только после того, как мы кое-что выясним.

Она внимательнее посмотрела на Уичерли и вдруг почувствовала тревогу. Ее поразил его усталый, даже изможденный вид: бледное лицо, синяки под глазами и влажные всклокоченные волосы. Но самым удивительным было то, что его всегда безукоризненные костюм и галстук сейчас казались неопрятными, даже потрепанными. Нора заметила на лбу у него капли пота.