— Они встречались?

— Нет, но Диоген заманил ее сюда, используя имя Пендергаста как приманку.

— Странно, что она не упомянула об этом, когда ее опрашивали.

— Она хотела защитить Пендергаста и себя. Если бы стало известно, что они друг к другу неравнодушны…

— После одной короткой встречи на острове?

Д’Агоста кивнул:

— Совершенно верно.

— Агент Пендергаст и леди Маскелин любят друг друга? Верится с трудом.

— Я не могу на сто процентов ручаться за Пендергаста. Но в том, что касается Маскелин, я убежден.

— И когда же Диоген узнал о том, что их связывают столь трогательные чувства?

— У меня есть только одно соображение: когда он присматривал за Пендергастом в Италии, после того как помог ему бежать из замка графа Фоско. Пендергаст был без сознания и, возможно, сказал что-нибудь в бреду. Понимаешь? И он похитил Виолу, чтобы максимально отвлечь его именно в тот момент, когда будет совершена кража алмазов! — Д’Агоста замолчал. Хейворд воспользовалась паузой и постаралась успокоиться.

— Эта история, — тихо сказала она, — напоминает сюжет любовного романа. Но в реальной жизни такого не бывает.

— С нами случилось почти то же самое.

— То, что случилось с нами, было ошибкой. И я стараюсь об этом забыть.

— Лаура, послушай! Пожалуйста…

— Если вы еще раз назовете меня Лаурой, я прикажу вывести вас из управления.

Д’Агоста поморщился.

— Есть еще одна вещь, которую ты должна знать. Ты когда-нибудь слышала о фирме «Эффективные технические решения», специализирующейся на создании психологических портретов преступников? Она находится на Западной Двенадцатой улице, директор — некий Эли Глинн. В последние месяцы я проводил там много времени — вроде как подрабатывал.

— Никогда о ней не слыхала, хоть и знакома со всеми легальными фирмами такого профиля.

— Ну, они больше занимаются техникой и не слишком себя афишируют. Но недавно они составили психологический портрет Диогена, и он подтверждает все, что я тебе о нем говорил.

— Психологический портрет? И по чьему же заказу?

— По заказу агента Пендергаста.

— Это имя, несомненно, внушает доверие, — язвительно произнесла Хейворд.

— И они пришли к выводу, что Диоген еще не выполнил свою миссию.

— Не выполнил миссию?

— Все, что он совершал до сих пор — убийства, похищение человека и кража алмазов, — лишь подготовка к чему-то более серьезному. Возможно, гораздо более серьезному.

— Например?

— Пока это неизвестно.

Хейворд взяла несколько папок и хлопнула ими по столу.

— Интересная история.

Д’Агоста начал испытывать раздражение.

— Это не история. Приди в себя, Лаура. Это я с тобой говорю, Винни. Лаура, это я!

— Ну хватит! — Хейворд нажала кнопку интеркома. — Фред? Пожалуйста, зайдите в мой кабинет и проследите, чтобы лейтенант д’Агоста покинул территорию управления.

— Лаура, не делай этого!

Она повернулась к нему, потеряв контроль над собой.

— Нет, я это сделаю! Ты мне лгал. Дурачил меня! Я была готова отдать тебе что угодно! Все, что угодно! А ты…

— Мне очень жаль. Боже, если бы я только мог повернуть время вспять, я бы все сделал по-другому. Я старался изо всех сил. Старался совместить свою преданность Пендергасту с… преданностью тебе. Я знаю, что разрушил все хорошее, что у нас было. Но многое еще можно и нужно сохранить. Я хочу, чтобы ты меня простила.

Дверь открыл полицейский сержант.

— Пойдемте, лейтенант, — обратился он к д’Агосте.

Тот поднялся и вышел не оглядываясь. Сержант закрыл дверь, а Лаура осталась сидеть за заваленным бумагами столом. Ее била крупная дрожь. Она смотрела перед собой и ничего не видела.

Темная холодная ночь опустилась на оживленные улицы Верхнего Манхэттена, но в библиотеку особняка, расположенного по адресу: Риверсайд-драйв, 891, солнечный свет не проникал и в самый ясный полдень. Окна закрывали металлические ставни, спрятанные за тяжелыми парчовыми шторами. Единственным источником освещения был огонь — колеблющееся пламя свечей да неверное мерцание затухающих углей на каминной решетке.

Констанс устроилась в кресле-качалке, обитом блестящей кожей. Она сидела очень прямо, готовая в любую минуту вскочить и убежать. Ее напряженный взгляд был устремлен на второго человека, находившегося в комнате, — Диогена Пендергаста, который устроился напротив нее на диване с томиком русской поэзии в руках. Он говорил очень тихо, и его голос лился плавно, как мед, а мягкие южные модуляции удивительно подходили к медленному течению русской речи.

— «Память о солнце в сердце слабеет. Желтей трава», — дочитал он и, глядя на Констанс, перевел фразу на английский. — Это Ахматова, — сказал он, улыбнувшись, — никому, кроме нее, не удавалось описать грусть с таким горьким изяществом.

Они помолчали.

— Я не умею читать по-русски, — наконец откликнулась Констанс.

— Очень красивый, поэтичный язык. Вы обязательно должны его выучить, Констанс, потому что, когда вы услышите, как Ахматова рассказывает о своих несчастьях на родном языке, вам легче будет справиться с собственным горем. Я это чувствую.

Она нахмурилась:

— У меня нет никакого горя.

Диоген приподнял брови и отложил книгу.

— Дитя мое, — мягко произнес он, — ведь это я, Диоген. С другими вы можете скрывать свои чувства, но со мной вам нет необходимости притворяться. Ведь я вас хорошо знаю. И мы очень похожи.

— Похожи? — Констанс горько усмехнулась. — Вы преступник, а я… Вы же ничего обо мне не знаете.

— Я знаю очень многое, Констанс, — возразил он все так же мягко. — Вы единственная в своем роде. Как и я. Мы оба одиноки. Я знаю, что вы вынуждены нести тяжелую ношу, которая стала одновременно вашим счастьем и проклятием. Сколько людей желали бы получить такой же дар, какой получили вы благодаря моему двоюродному деду Антуану! Но очень немногие понимают, что он означает на самом деле. Они не представляют себе, каково это — не иметь свободы. И за все долгие годы детства ни разу не почувствовать себя ребенком… — Он смотрел на нее, и огонь отражался в его странных, разного цвета глазах. — Я уже говорил вам, что тоже был лишен детства — благодаря моему брату и его извечной ненависти ко мне.

Слова протеста уже готовы были сорваться с губ Констанс, но на этот раз ей удалось сдержаться. Она почувствовала, как белая мышка беспокойно завозилась у нее в кармане, устраиваясь для сна, и машинально провела по нему тонкими пальцами.

— Я ведь уже рассказывал вам о том времени. И о том, как он со мной обращался. — Диоген задумчиво поднес к губам бокал пастиса, который взял с буфета, и сделал глоток. — Мой брат дает вам о себе знать? — спросил он.

— Каким образом? Вы же знаете, где он — там, куда вы его отправили.

— Другие в подобной ситуации находят способ сообщить о себе тем, кого любят.

— Возможно, он не хочет еще больше меня огорчать. — Тут ее голос дрогнул, и она опустила глаза, рассеянно поглаживая через ткань фартука уснувшего зверька, потом вновь взглянула в спокойное красивое лицо Диогена.

— Как я уже говорил, — продолжил тот после паузы, — у нас с вами очень много общего.

Констанс ничего не ответила и продолжала гладить мышку.

— И я многому могу вас научить.

И снова она с трудом удержалась от резкого замечания и лишь спросила:

— Чему же вы можете меня научить?

На лице Диогена появилась добродушная улыбка.

— Ваша жизнь, мягко говоря, довольно уныла. Я бы даже сказал, невыносима. Вы сидите взаперти в этом мрачном доме, словно узница. Почему? Разве вы не живая женщина? Разве вы не имеете права самостоятельно принимать решения, уходить и приходить, когда вам захочется? Тем не менее вас всегда заставляли жить прошлым. А сейчас вы подчинили свою жизнь людям, которые заботятся о вас лишь из чувства вины или стыда. Рен, Проктор и этот назойливый полицейский д’Агоста. Они ваши тюремщики. Они вас не любят.