Грубость этого замечания потрясла Кори. Но может, так женщины и разговаривают в армии.

Просматривая заголовки, Кори поняла, что Тед был прав: в Роринг-Форке, по крайней мере летом 1876 года, кровь лилась рекой. Редкая неделя проходила без убийства, а уж стрельба и поножовщина случались каждый день. На перевале Индепенденс грабили почтовые кареты, добытчики выясняли между собой отношения, часто убивали проституток, крали лошадей, воровали, а отряды самозащиты вешали нарушителей спокойствия. Город был наполнен картежными шулерами, мошенниками, ворами и убийцами. И конечно, имело место громадное имущественное разделение. Некоторые, напав на богатую жилу, становились нуворишами и строили себе особняки почище дворцов на Мейн-стрит, а большинство жили в переполненных бараках, по четыре-пять человек в комнате, или в палатках, все кишело крысами, повсюду была грязь и комары. Бытовой расизм внедрялся во все поры жизни. Один из районов города назывался «Китайский лагерь», и там обитали так называемые кули — чернорабочие, подвергавшиеся страшной дискриминации. Был и «Негритянский город». А еще газеты писали о грязном городе в каньоне неподалеку, где поселились «запойные пьяницы и самые жалкие образцы красной расы, печальные остатки прежнего народа юта».

В 1876 году закон и не ночевал в Роринг-Форке. «Правосудие» по большей части отправлялось сомнительными отрядами самозащиты. Если в салоне ночью случалась стрельба или поножовщина, то на следующее утро преступника можно было увидеть висящим на большом тополе в конце городка. Тела оставались там несколько дней, встречая новоприбывших. В горячие недели на дереве могло висеть по два, три или даже четыре тела, с которых «падали черви», как не без удовольствия написал об этом один репортер. Газеты были полны красочными и дикими историями: о вражде между двумя семьями, которая закончилась уничтожением всех, кроме одного выжившего; о толстом конокраде, весившем столько, что при повешении голова у него оторвалась; о человеке, который свихнулся, потому что у него «случилось прозрение»: он решил, что он Иисус Христос, забаррикадировался в борделе и принялся убивать дамочек одну за другой, чтобы очистить город от греха.

Работа в шахтах была невероятно тяжелой, добытчики спускались вниз еще до рассвета, а выходили на поверхность, когда уже было темно, и свет божий им удавалось увидеть только по воскресеньям. Несчастные случаи, обрушения, взрывы — все это случалось почти каждый день. Но еще хуже обстояли дела на толчейных фабриках и плавильнях. Там в промышленных масштабах гигантские металлические пестики весом в несколько тонн толкли серебряную руду. Они буквально мозжили руду, работая день и ночь, производя непрерывный шум, не дававший покоя городу. Дробленую руду загружали в громадные металлические емкости с механическими мешалками и жерновами для дальнейшего измельчения до порошкообразного состояния. Потом туда добавлялись ртуть, соль и сульфат меди. Полученное в результате ведьмино варево готовилось и размешивалось в течение нескольких дней и разогревалось с помощью громадных угольных котлов, извергавших клубы дыма. Поскольку город находился в долине, окруженной горами, угольный дым порождал удушающий смог наподобие лондонского, который дни напролет висел над городом. Тем, кто работал на толчейных фабриках и плавильнях, доставалось больше, чем добытчикам в шахтах. Их часто обваривало до смерти при разрыве паровых трубок и бойлеров, удушали вонючие пары или калечило тяжелое оборудование. Никаких законов по технике безопасности не существовало, продолжительность рабочего дня или жалованье не регулировались, профсоюзов не существовало. Если человек получал травму, то его немедленно увольняли, не заплатив даже на день вперед, просто вышвыривали на улицу, а там выкручивайся, как хочешь. Худшую и самую опасную работу давали китайским кули, о частой гибели которых сообщалось на последней странице таким же обыденным тоном, каким пишут о смерти собаки.

Возмущение Кори росло по мере того, как она читала о несправедливостях, эксплуатации, повседневной жестокости, которую проявляли добывающие компании в погоне за прибылью. Но больше всего ее удивило, что на серебряной лихорадке в Колорадо сделали свое первоначальное состояние Стаффорды (одна из самых уважаемых семей филантропов в Нью-Йорке, основавшая Стаффордский музей изящных искусств и богатый Стаффордский фонд), именно им принадлежали толчейные фабрики и плавильни в Роринг-Форке. Она знала, что Стаффорды за прошедшие годы потратили немало денег на добрые дела, а потому Кори с удивлением читала о нечестивом происхождении их богатства.

— Ну и местечко, — сказала Стейси, прерывая ход мысли Кори. — Я и понятия не имела, что Роринг-Форк был таким гадюшником. А теперь посмотри — самый богатый город в Америке!

Кори покачала головой:

— Какая ирония судьбы, правда?

— Столько насилия и горя.

— Да, — сказала Кори и добавила, понизив голос: — Но я ничего не нахожу о банде серийных людоедов.

— И я тоже.

— Однако разгадка где-то здесь. Иначе и быть не может. Просто ее нужно найти.

Стейси пожала плечами:

— Ты не думаешь, что это могли сделать индейцы юта из каньона? Мотив у них был: серебряные рудники отняли у них землю.

Кори взвесила эту мысль. Она где-то читала, что приблизительно в это время индейцы юта Белой реки и ункомпагре сражались с бледнолицыми, которые выдавливали их на запад от Скалистых гор. Конфликт вылился в Войну Белой реки 1879 года, когда индейцев юта в конечном счете вытеснили из Колорадо. Не исключено, что некоторые из индейцев, участвовавших в конфликте, пробрались на юг и принялись мстить добытчикам Роринг-Форка.

— Я думала об этом, — сказала она наконец. — Но убитые не были скальпированы — после скальпирования остается характерный след. И потом, я слышала, что у индейцев юта каннибализм был строжайше запрещен.

— Ну и у белых тоже был запрет. А не скальпировали их, может быть, для того, чтобы не разоблачить себя.

— Возможно. Но убийства были по высшей категории. То есть все было четко и организованно, — поспешила добавить Кори. — Нелегко застать врасплох видавшего виды колорадского добытчика, который охраняет застолбленный участок. Не думаю, что беспомощная шайка индейцев юта могла бы провернуть все эти убийства.

— А что насчет китайцев? Это ведь ужас, как к ним относились. Их словно считали недочеловеками.

— Я тоже об этом думала. Но если мотив убийства — месть, то зачем съедать жертвы?

— Может быть, они просто имитировали съедение, чтобы было похоже на медведя.

Кори отрицательно покачала головой:

— Мой анализ показывает, что они на самом деле поедали мясо — в сыром виде. И еще один вопрос: почему убийства вдруг прекратились? Какой цели они добились? Если вообще добились.

— Вот это хороший вопрос. Но уже час дня. Я не знаю, как ты, а я голодна — сама бы съела пару добытчиков.

— Можно перекусить.

Они встали, собираясь уходить, и тут к ним подошел Тед.

— Слушай, Кори, — сказал он. — Хотел спросить у тебя, как насчет обеда сегодня вечером. С местами проблем не будет.

Он провел пятерней по своим кудрявым каштановым волосам и, улыбаясь, посмотрел на нее.

— С удовольствием, — сказала она, довольная тем, что Тед не потерял к ней интереса, хотя и поглядывал на Стейси. — Но у меня сегодня обед с Пендергастом.

— Ну что ж, тогда в другой раз. — Он улыбнулся, но Кори видела, что он уязвлен. Он чем-то напоминал ей обиженного щенка, и она почувствовала себя виноватой. Тем не менее он весело повернулся к Стейси и подмигнул ей. — Рад был с вами познакомиться.

Пока они надевали пальто и выходили на зимний воздух, Кори размышляла о том, чем может закончиться новое свидание с Тедом. Вообще-то, у нее давно не было бойфренда, и ее кровать в особняке над Вороньим оврагом была очень, очень холодна.

Это было похоже на навязчивый кошмар: он приходит к тебе однажды ночью, а потом повторяется в еще более зловещей форме. По крайней мере, так казалось шефу полиции Моррису, который шел по тому, что осталось от дома Дютуа. Дымящиеся руины стояли на уступе холма, откуда открывался великолепный вид на город и на окружающее его кольцо заснеженных гор. Моррису было невыносимо идти по тем же коридорам, огороженным полицейской лентой, вдыхать тот же запах горелого дерева, пластика и резины, видеть обугленные стены и лужицы расплавленного стекла, покореженные кровати, унитазы и раковины, искалеченные пламенем. А тут еще были всякие мелочи, которые сохранились каким-то непонятным образом: стакан, флакон с духами, плюшевый мишка, пропитанный водой, и постер кинофильма «Уличный оркестр», самого знаменитого фильма Сони Дютуа, — он так и остался висеть на покореженной стене.