Гарриман отчаянно размышлял, но ничего не приходило ему в голову. Он обдумывал это уже не раз до прихода сюда — с того самого момента, как услышал новости. Но в последнее время на него свалилось слишком много потрясений — арест, обвинение, последовавшее освобождение и новость, что теория о Палаче была неверной — все это оставило его сознание полностью опустошенным.

— У меня нет оправданий, мистер Петовски, — выдавил он, наконец. — Я разработал теорию, которая, казалось, соответствовала всем фактам. Ее даже взяла в оборот полиция. Но я ошибся.

— Теория, которая еще, к тому же, вызвала странные беспорядки в Центральном Парке. И в этом копы теперь тоже обвиняют нас.

Гарриман опустил голову.

После долгого молчания Петовски глубоко вздохнул.

— Что ж… по крайней мере, это честный ответ, — сказал редактор, сев прямо. — Хорошо, Гарриман. Вот, что ты сделаешь. Ты используешь свой изобретательный ум для своей работы и перестроишь свою теорию так, чтобы она соответствовала Озмиану — и тому, что он на самом деле делал.

— Я… не уверен, что понимаю.

— Это называется «перестроение». Ты сделаешь выдержку из имеющихся данных, уплотнишь и обработаешь факты. Ты заставишь свою теорию работать в другом направлении, поразмышляешь о мотивах Озмиана, о которых, возможно, не упомянула на своей пресс-конференции полиция. Добавишь несколько фактов об этих волнениях в Центральном Парке и объединишь это все в один крутой репортаж, который заставит общественность думать, будто мы все это время держали руку на пульсе событий. Мы все еще «Город Бесконечной Ночи», находящийся под каблуками миллиардеров, которые потихоньку затягивают петли на наших шеях. Ясно? А Озмиан — это само воплощение жадности, извращенности, эгоизма и презрения, которые класс миллиардеров испытывает к обычным трудящимся жителям этого города. Все то же самое, что мы писали и до этого. Это и есть перестроение. Понимаешь?

— Понимаю, — ответил Гарриман.

Он собрался уходить, но оказалось, что Петовски не закончил.

— О, и Гарриман!

Репортер оглянулся.

— Да, мистер Петовски?

— Это повышение твоей ставки, которое я упоминал, помнишь? Я отменяю его. Задним числом.

Когда Гарриман вернулся в отдел новостей, никто не поднял глаза ему навстречу. Все с головой погрузились в работу, сгорбились над ноутбуками и уткнулись в мониторы. Но как только Брайс добрался до двери, он услышал, как кто-то тихим голосом произнес:

— Богатеи, вернитесь на путь истинный, пока не стало слишком поздно…

Д'Агоста не спеша шел следом за Пендергастом по квартире Антона Озмиана в Тайм-Уорнер-Сентер. Как и огромный офис магната на Нижнем Манхэттене, его огромный кондоминиум с восемью спальнями находился практически в облаках. Только вид был другим: вместо гавани Нью-Йорка, снаружи и ниже его окон лежали игрушечные деревья, газоны и извилистые дорожки Центрального парка. Казалось, Озмиан отвергал такую банальность жизни, как проживание на уровне моря.

Команда криминалистов уже давно пришла и ушла. Нашлось очень мало свидетельств убийства Грейс Озмиан, которые можно было бы задокументировать, и теперь здесь осталось только несколько экспертов полиции Нью-Йорка, фотографирующих здесь и там, делающих записи и переговаривающихся между собой шепотом. Пендергаст с ними даже не разговаривал. Он прибыл с длинным рулоном архитектурных чертежей под мышкой и с небольшим электронным прибором — лазерной линейкой. Сейчас он разложил планы на черном гранитном столе, находящемся в огромной гостиной — индустриальный стиль кондоминиума был похож на дизайн офисов «ДиджиФлуд» — и стал их очень подробно изучать, время от времени выпрямляясь, чтобы окинуть взглядом окружающую его комнату. Наконец, он поднялся и измерил комнату с помощью лазерной линейки, обошел несколько соседних помещений, сделав замеры и там, после чего возвратился.

— Любопытно, — заметил он.

— Что? — спросил д’Агоста.

Но Пендергаст отвернулся от стола и подошел к длинной стене, заставленной полированными книжными шкафами из красного дерева, которые здесь и там перемежались предметами искусства, стоящими на постаментах. Он медленно прошествовал вдоль книжных шкафов, затем отступил на минутку, как дилетант, изучавший в музее картину. Д'Агоста наблюдал за агентом, одновременно недоумевая, что именно тот задумал.

Два дня назад, когда Пендергаст появился за несколько минут до того, как лейтенант собирался взлететь на воздух, д’Агоста в основном чувствовал огромный прилив облегчения оттого, что он, в конце концов, не умрет самым унизительным и позорным способом. С тех пор у него было много времени обдумать случившееся, и его чувства заметно усложнились.

— Хм, послушайте, Пендергаст… — начал он.

— Одну секунду, Винсент.

Пендергаст снял с подставки небольшой римский бюст, а затем вернул его на место. Он продолжил дальше исследовать ряд книжных шкафов — нажимая тут, надавливая там. Через несколько секунд он остановился. Один из предметов особенно привлек его внимание. Он потянулся к нему, снял и заглянул в пустой отсек, оставшийся под ним. Он засунул руку в пустоту, что-то нащупал и, видимо, нажал. Послышался громкий щелчок замка, а затем вся секция книжного шкафа отъехала вперед, отделившись от стены.

— Напоминает ли это вам некую библиотеку, которую мы оба хорошо знаем, а, Винсент? — пробормотал Пендергаст, настежь распахивая полку на хорошо смазанных петлях.

— Что за чертовщина?

— Некоторые несоответствия в чертежах этого кондоминиума заставили меня подозревать, что здесь может находиться потайная комната. Мои измерения доказали это. И эта книга… — он поднял потрепанный экземпляр «Людоедов из Цаво» Дж. Г. Паттерсона, — казалась слишком громкоговорящей, чтобы ее можно было не заметить. Что касается того, что я нашел — разве вы не думаете, что до сих пор в этой головоломке отсутствует один большой фрагмент?

— Хм, нет, не совсем.

— Нет? А что насчет голов?

— Полиция думает… — д’Агоста ошеломленно замолчал. — О Господи. Только не здесь.

— О, да! Здесь!

Вытащив из кармана фонарик и включив его, Пендергаст зашел в темное пространство, притаившееся за откидным книжным шкафом. Подавив чувство страха, д’Агоста последовал за ним.

Маленькая ниша привела их к двери из красного дерева. Пендергаст открыл ее, явив небольшую комнату неправильной формы, шириной около шести футов и длиной пятнадцать футов, с деревянной обшивкой и персидским ковром. Когда луч фонаря агента обвел комнату, взгляд д’Агосты сразу же захватило причудливое зрелище: на правой стене была установлена серия мемориальных досок и на каждой из них стояла человеческая голова. В этой экспозиции все выглядело странным и застывшим в своей неподвижности совершенства: красиво сохранившиеся головы, блестящие стеклянные глаза, свежая, естественного цвета кожа, тщательно расчесанные и уложенные волосы, вощеные лица и — что смотрелось особенно гротескно — небольшая улыбка… выражение, которое Палач придал каждой из своих жертв. В воздухе висел запах формалина.

Под каждой мемориальной доской была привинчена небольшая латунная табличка, с выгравированным на ней именем. Несмотря на охватившее его омерзение, д’Агоста в то же время испытывал некое чувство очарования и последовал за агентом ФБР к жуткой стене небольшой тайной комнаты.

«ГРЕЙС ОЗМИАН» прочитал он на табличке под первой головой: девушка, крашеная блондинка с удивительно красивым лицом, красной помадой и зелеными глазами.

«МАРК КАНТУЧЧИ» прочитал он мемориальную надпись под второй головой: пожилой, седой, грузный мужчина с карими глазами и странной, кривоватой улыбкой.

Вереница выставленных голов все продолжалась, уводя своих зрителей вглубь секретной комнаты, пока они не добрались до единственной пустой мемориальной доски. Под ней так же была латунная табличка.

«АЛОИЗИЙ ПЕНДЕРГАСТ» прочитал лейтенант надпись, выгравированную на ней.