Мистер Пендергаст опустил глаза, сцепил и расцепил пальцы. Наконец он заговорил:

— Я благодарю вас за то, что вы уделили мне время и объяснили ситуацию. Вы абсолютно правы. Просто… — И тут Пендергаст снова поднял глаза и встретился с ее взглядом. — Просто я единственный оставшийся в живых потомок Летиции Уилкс.

Мисс Пембрук удивленно посмотрела на него.

— Она была моей бабушкой. Из всей семьи остался только я. Моя мать умерла от рака в прошлом году, а отец погиб в железнодорожной катастрофе за год до этого. Моя… сестра была убита три недели назад, в ее дом ворвались грабители, но дела пошли не по тихому сценарию. Так что, как видите… — Пендергаст помолчал несколько секунд, справляясь с чувствами. — Как видите, Ковингтон-грейндж — это все, что у меня осталось. Я приезжал туда на летние каникулы ребенком, а потом мать увезла нас в Америку. В этом доме все счастливые воспоминания о моей семье, которой больше нет.

— О, я понимаю.

Ах, какая душераздирающая история!

— Я просто хотел увидеть это место в последний раз, всего один раз, прежде чем там все превратится в руины. И… в частности, там есть старый семейный альбом, я, помнится, листал его мальчишкой, а позже засунул куда-то в шкаф. Я бы хотел его забрать, если вы не возражаете. У меня ничего, ничего не осталось в память о моей семье. Мы все оставили здесь, когда уехали в Америку.

Мисс Пембрук слушала эту трагическую историю, и ее сердце наполнялось состраданием. Выждав несколько секунд, она откашлялась. Одно дело — сочувствие, и совсем другое — долг.

— Как я уже сказала, мне очень жаль, — проговорила она. — Но по всем тем причинам, которые я вам назвала, это исключается. И в любом случае все содержимое принадлежит Фонду, даже фотографии, которые могут представлять исторический интерес.

— Но они же там просто гниют! Тридцать лет прошло, а там никто и пальцем не пошевелил! — В голосе Пендергаста послышалась вкрадчивая нотка. — Всего десять минут в доме, а? Или даже пять? Никто об этом и знать не будет, кроме меня и вас.

Этот намек, будто мисс Пембрук может способствовать каким-то закулисным сделкам втайне от Фонда, полностью разрушил чары.

— Совершенно исключено. Я удивлена, что вы предприняли такую попытку.

— И это ваше последнее слово?

Мисс Пембрук коротко кивнула.

— Понятно.

Вид человека совершенно изменился. Несчастное выражение лица, слабая дрожь в голосе исчезли. Он откинулся на спинку стула и посмотрел на мисс Пембрук совсем иначе, чем прежде. В этом новом взгляде вдруг появилось что-то слегка встревожившее ее, что-то такое, что мисс Пембрук не сумела даже определить.

— Для меня это настолько важно, — сказал человек, — что я пойду на все, лишь бы добиться своего.

— Я не очень понимаю, что это значит, но решение мною принято, — сказала она с несокрушимой твердостью.

— Сожалею, но ваше упрямство не оставляет мне иного выбора.

Агент ФБР вытащил из кармана пачку бумаг и показал ее мисс Пембрук.

— Что это? — спросила она.

— У меня здесь информация, которая может заинтересовать вас. — Голос человека тоже изменился. — Насколько я знаю, ваша семья прежде жила в Чиддингем-плейс.

— Вряд ли это может представлять для вас интерес, но моя семья до сих пор живет там.

— Да, на четвертом этаже. Этот материал, который, как мне кажется, вы сочтете крайне интересным, касается вашего дедушки. — Пендергаст изящным движением положил бумаги на стол. — Здесь у меня информация, неопровержимая информация, согласно которой в последние месяцы перед банкротством бизнеса вашего деда он в отчаянной попытке сохранить компанию взял заем, заложив акции его акционеров. Это было не только серьезное финансовое мошенничество, но еще и обман банка — он ведь заявил, что залог принадлежит ему. — Пендергаст помолчал. — В результате его преступных действий многие из акционеров пошли по миру, а среди них были вдовы и пенсионеры, впоследствии умершие в унизительной бедности. Боюсь, что знакомство с этой историей не доставит вам удовольствия.

Он сделал паузу.

— Я уверен, мисс Пембрук, вы не пожелаете, чтобы доброе имя вашего дедушки — а значит, и всего семейства Пембрук — было замарано. — Он улыбнулся, демонстрируя свои прекрасные зубы. — Так не в ваших ли интересах дать мне временный доступ в Ковингтон-грейндж? Это ведь такая мелочь. Я думаю, мы сможем решить этот вопрос к взаимному удовольствию.

Именно его последняя, холодная улыбка, эти мелкие, ровные, идеальные зубы решили дело. Мисс Дороти Пембрук окаменела. Потом медленно поднялась со своего стула. Так же медленно подняла бумаги, которые этот человек положил на стол. И с отвращением бросила пачку бумаг к его ногам.

— Вы имеете наглость приходить ко мне в кабинет и пытаться шантажировать меня? — Ее голос, как ни удивительно, оставался совершенно спокойным. — Никогда в жизни я не сталкивалась с таким гнусным поведением. Вы, сэр, не более чем мошенник. Не удивлюсь, если история, которую вы мне рассказали, окажется такой же поддельной, как и ваш значок.

— Поддельная или нет, информация, которая у меня есть на вашего деда, неопровержима. Дайте мне то, что я прошу, или я передам эти сведения в полицию. Подумайте о вашей семье.

— У меня обязанности перед моим работодателем и истиной. Не больше и не меньше. Если вы хотите уничтожить доброе имя моей семьи, если хотите вывалять нас в грязи, если вы хотите лишить нас той малой финансовой безопасности, что мы имеем, — пусть так и будет. Я это переживу. А потому я говорю вам, мистер Пендергаст… — Она вытянула руку, указуя недрогнувшим перстом на дверь, и произнесла твердым голосом: — Немедленно покиньте этот дом, или я прикажу вышвырнуть вас силой. Всего доброго.

Стоя на крыльце здания Национального фонда сохранения мест исторического значения и природных красот, агент Пендергаст оглянулся на мгновение, и раздражение на его лице уступило место другому чувству — восхищению. Истинное мужество иногда обнаруживается в самых неподходящих для этого местах. Не многие могли бы противостоять такому давлению, и мисс Пембрук, которая в конечном счете просто исполняла свою работу, была одной из тысячи. По тонким губам Пендергаста скользнула улыбка. Потом он сунул бумаги в ближайшую урну. И, спускаясь по ступенькам, чтобы поехать на вокзал и сесть на Лондонский поезд, процитировал вполголоса:

— «Для Шерлока Холмса она всегда оставалась „Этой женщиной“. Я редко слышал, чтобы он называл ее каким-либо другим именем. В его глазах она затмевала всех представительниц своего пола»[29].

Моки Джонс снова был пьян и радовался этому. Джонс часто думал о себе в третьем лице, и тоненький голосок в его голове сообщал ему, что вот Моки Джонс идет нетвердо по Восточной Мейн-стрит, не чувствуя боли (или холода), в желудке у него пять дорогих мартини и стейк за восемьдесят долларов, его сексуальные потребности недавно были удовлетворены, его бумажник полон наличности и кредиток и ни работа, ни какое-либо дело, ни заботы не отягощают его.

Моки Джонс был одним из держателей акций (точнее говоря, одним от одной десятой от одной десятой держателей акций), и хотя сам он не заработал ни цента, это не имело значения, потому что деньги есть деньги и лучше их иметь, чем не иметь, и лучше иметь много денег, чем мало. А у Моки Джонса было много денег.

Моки Джонс, которому стукнуло сорок девять, был три раза женат и имел столько же детей от этих браков (на ходу он слегка поклонился в знак уважения к ним), но теперь он был свободен и не имел абсолютно никаких обязанностей, кроме как кататься на лыжах, есть, спать, трахаться и кричать на своих консультантов по инвестициям. Моки Джонс был счастлив жить в Роринг-Форке. Этот город отвечал его душевному складу. Люди не интересовались, кто ты и чем занимаешься, — важно, чтобы ты был богат. И не был каким-то вшивым миллионером. В стране было целое стадо дешевых миллионеров. Таких людей в Роринг-Форке презирали. Нет, ты должен быть миллиардером. Или хотя бы иметь несколько сотен миллионов. Иначе тебе не попасть в правильный круг людей. Сам Джонс принадлежал к категории сотенных миллионеров, и хотя это смущало его, он привык к такому положению. Тех двух сотен миллионов, что он получил от своего бездельника-папаши (еще один уважительный поклон), хватало для его нужд.