— Зато вы все та же пустозвонка! — вспыхнул Принц и зашагал прочь.

Залившись смехом, леди Милбэнк поддела Фредрика:

— И тебя Джонатан, Гроуву случалось выставить. Ведь так, Джонатан?

— Да, — иронично усмехнулся тот. — Гроув записал меня в армию своих жертв.

— Напомни, какое прозвище он тебе дал? Надувная Женщина Критиков, а?

— Язык у Гроува был подвешен. — Мужчина и глазом не моргнул. — Но ведь прошло уже больше пяти лет. Я полагал, ты забыла. Или хотя бы помнишь, что мы договорились хранить это в тайне.

— А вот и граф, главный подозреваемый. Посмотрите на него! Сразу видно, этот человек полон темных секретов. Он итальянец, а вы же их знаете.

— Мы, итальянцы, заблудшие твари, — улыбнулся граф.

С любопытством посмотрев на Фоско, д'Агоста поразился его глазам темно-серого цвета, похожим на два глубоких колодца кристально чистой воды. Несмотря на возраст под шестьдесят, лицо графа светилось здоровьем.

— И наконец я, — продолжила леди Милбэнк. — Разрешаю предположить, что у меня был идеальный мотив. В конце концов, мы с Гроувом были любовниками. Cherchez la femme[46].

Д'Агоста вздрогнул, но вздрогнул и Фредрик. Похоже, фантазия нарисовала обоим одну и ту же картину.

— Прошу простить, — тихонько ретировался критик, — у меня важная встреча.

— Полагаю, — улыбнулась леди Милбэнк, — по поводу нового назначения?

— По правде говоря, да. Мистер Пендергаст, рад был познакомиться.

В разговоре возникла короткая пауза. Серые глаза Фоско остановились на Пендергасте, и на губах графа заиграла улыбка.

— Что ж, мистер Пендергаст, — сказал итальянец. — Прошу, поведайте, как с этим делом связана ваша служба?

Пендергаст спокойно достал бумажник и открыл его медленно, благоговейно, словно шкатулку с драгоценностями. В свете большого зала сверкнул значок.

— Ecce signum![47] — восхищенно воскликнул граф.

Пожилая дама отступила на шаг.

— Вы? Полицейский?

— Специальный агент Пендергаст, Федеральное бюро расследований.

— Ты знал, — накинулась леди Милбэнк на графа. — Знал и позволил мне сделать нас подозреваемыми!

— Уже когда мистер Пендергаст подошел, — улыбнулся граф, — я распознал в нем полицейского.

— Но я не распознала в нем агента.

— Надеюсь, сэр, — обратился граф к Пендергасту, — информация Эвелин принесет пользу?

— И большую, — ответил Пендергаст. — Много слышал о вас, граф Фоско.

Граф улыбнулся.

— Полагаю, вы с Гроувом долгое время дружили?

— Нас объединяла любовь к музыке и живописи, а еще к их величайшему союзу — к опере. Вы, случайно, не любитель оперы?

— Нет, не любитель.

— Нет? — Брови графа выгнулись дугой. — Почему же?

— Всегда считал оперу вульгарной и инфантильной. Предпочитаю симфонию — чистую музыку, без мишуры декораций, костюмов, мелодрамы, секса и крови.

Д'Агоста подумал, что граф застыл как громом пораженный. Однако это только казалось. Фоско тихонько смеялся, что было видно по едва заметным волнениям, исходящим из самого нутра тучного тела. Смеялся граф достаточно долго, а затем, промокнув платочком уголки глаз, уважительно захлопал в пухлые ладоши.

— Ну-ну. Вижу, вы джентльмен твердых взглядов. — Он наклонился к Пендергасту и запел глубоким басом, слегка перекрывая шум в помещении:

Выпрямившись, граф просиял и огляделся.

— «Тоска», одна из моих любимых.

Пендергаст слегка поджал губы.

— «Кричи, хвастун, — перевел он. — Как же ты торопишься выставить напоказ остатки ничтожной душонки!»

Все замерли, ожидая, что граф ответит на столь прямой вызов. Но Фоско лишь улыбнулся:

— Браво. Вы говорите по-итальянски?

— Ci provo, — сказал Пендергаст.

— Дорогой мой, перевести Пуччини так хорошо и сказать просто «пытаюсь» — это, поверьте, самоуничижение. Значит, вам не нравится опера? Надеюсь только, в живописи ваши интересы не столь обывательские. Здесь в зале висит картина самого Гирландайо. Нельзя упускать шанс насладиться божественным творением, идемте.

— Возвращаясь к нашему делу, — сказал Пендергаст, — не могли бы вы ответить на несколько вопросов?

Граф кивнул.

— Опишите настроение Гроува в ночь смерти. Он был подавлен? Напуган?

— Да, был. Но давайте же взглянем поближе. — И граф повел их к картине.

— Граф Фоско, вы одним из последних видели Гроува в живых. Я буду очень признателен, если вы мне поможете.

— Простите, если покажусь легкомысленным, — граф снова похлопал в ладоши, — но меня восхитил ваш стиль работы. Я страстный поклонник английских детективных романов. Они, возможно, то единственное, за что стоит любить английский язык. Хотя, признаюсь, самому быть подозреваемым — чувство не из приятных.

— Такова проза жизни. Как вы думаете, почему Гроув был подавлен?

— Видите ли, он за весь вечер не смог высидеть спокойно и пяти минут. Даже к вину не притронулся — мыслимое ли дело для Джереми Гроува! То и дело выкрикивал что-то невпопад, иногда плакал.

— Что же его угнетало?

— Он боялся дьявола.

Не сдержав возбуждения, леди Милбэнк захлопала в ладоши.

— Почему вы так думаете? — Пендергаст пристально посмотрел на Фоско.

— Когда я уходил, Гроув задал наистраннейший вопрос: католик ли я? Я сказал «да», и он попросил одолжить ему крест.

— И?..

— Я одолжил. Должен признаться, прочитав утренние газеты, я слегка опасаюсь за его сохранность. Можно мне будет вернуть его?

— Теперь это вещественное доказательство.

Граф облегченно вздохнул.

— Но со временем я смогу получить его назад, правда?

— Боюсь, сохранившиеся драгоценные камни послужат слабой заменой всей вещице.

— Отчего же?

— Ваш крест сильно оплавился.

— Как! — вскричал граф. — Бесценная фамильная реликвия, десять поколений Фоско носили его! Мне он достался от дедушки на конфирмацию! — Фоско быстро взял себя в руки. — Судьба капризна, мистер Пендергаст. И с этим ничего не поделаешь, так же, как и с тем, что у нас с Гроувом осталось незавершенное дело, и с тем, что по вине Гроува погибла бесценная реликвия. А теперь, — граф потер руки, — может, совершим обмен? Я удовлетворил ваше любопытство, удовлетворите же и вы мое.

— Увы, я не вправе раскрывать материалы дела.

— Дорогой мой сэр, кто говорит о деле?! Я имел в виду живопись! Я бы оценил ваше мнение.

Пендергаст развернулся к картине и навскидку произнес:

— В том, как написаны лица крестьян, четко прослеживается влияние триптиха Портинари.

— Гений! — улыбнулся граф Фоско. — Что за глаз!

Пендергаст отвесил легкий поклон.

— Я не о вас, мой друг. Я о художнике. Чудо. Гирландайо написал это небольшое панно, а триптих прибыл из Фландрии во Флоренцию только через три года. — С сияющей улыбкой граф огляделся.

— Но за пять лет до прибытия триптиха семья Портинари получила его этюды, — холодно ответил Пендергаст. — И Гирландайо видел эти наброски. Удивлен, граф, что вы не знали.

Улыбка исчезла с лица графа, однако тут же вернулась, и Фоско зааплодировал:

— Отлично, отлично! Вы побили меня на моем же поле. Мне и правда следует изучить вас получше, мистер Пендергаст: для полицейского вы исключительно образованы.

Гудок в трубке, такой тихий и далекий, будто звонишь на Луну. Д'Агоста надеялся, что ответит все-таки сын Винсент. Говорить с женой совсем не хотелось.

В трубке щелкнуло, и знакомый голос ответил: «Да?» Хоть бы раз сказала «Привет» или «Алло». Ведет себя так, будто давно развелись и там у нее над душой стоит судебный пристав, сует под нос бумаги: мол, ответить она обязана.