Среди многих расследований Шерлока Холмса, в которых я имел честь принимать участие в качестве его Босуэлла[38], есть одно, до сих пор не переложенное на бумагу. У меня всегда оставались сомнения на этот счет, но не потому, что данное приключение выделялось из других дел Холмса какой-то особой жестокостью или экстравагантностью. Скорее уж, я думаю, дело в зловещей, даже губительной атмосфере, свойственной каждому аспекту этого дела, атмосфере, которая оскорбила, чуть ли не ранила мое сердце. И даже сегодня при мысли об этой истории у меня пропадает сон. В жизни иногда случаются такие события, которых лучше бы не было. Для меня эта история — одно из таких событий. Но вот теперь я передаю эту историю на суд читателя: решайте сами, есть ли в ней основания для того отвращения, какое она во мне вызывает.

Дело было в марте 1890 года, в начале мрачной и безрадостной весны, наступившей после одной из самых холодных зим на памяти человечества. В то время я проживал в квартире Холмса на Бейкер-стрит. Стоял темный вечер, тем более гнетущий, что на узкие улочки Лондона опустился туман, а газовые уличные фонари превратились в тусклые желтые звездочки. Я бездельничал, сидя в кресле перед горящим камином, а Холмс, до этого беспокойно меривший шагами комнату, подошел к эркерному окну и замер перед ним. Он рассказывал мне о неком химическом эксперименте, проведенном им сегодня днем: как применение двуокиси марганца в качестве катализатора ускоряет разложение хлората калия на хлористый калий и, что гораздо важнее, на кислород.

Он говорил, а я молча радовался его энтузиазму. Плохая погода несколько недель держала нас взаперти, вниманию Холмса не было предложено ни одной «маленькой задачки», и его начала одолевать апатия, которую он довольно часто лечил кокаином.

И в этот момент я услышал стук в дверь.

— Вы ждете гостей, Холмс? — спросил я.

Единственным его ответом было резкое отрицательное движение головой. Он подошел сначала к графину на буфете, потом к стоящему рядом сатуратору, смешал бренди с содовой, после чего опустился в кресло.

— Вероятно, миссис Хадсон принимает кого-то, — сказал я, потянувшись к трубке в держателе.

Однако приглушенные голоса и последовавшие за ними шаги по коридору опровергли мое предположение. Еще несколько мгновений — и в дверь раздался тихий стук.

— Войдите, — крикнул Холмс.

Дверь открылась, и мы увидели миссис Хадсон.

— К вам молодая леди, сэр, — доложила она. — Я сказала, что сейчас уже поздно и ей следует договориться о встрече на завтра, но она ответила, что дело не терпит отлагательств.

— Конечно, ведите ее сюда, — ответил Холмс и снова встал с кресла.

Несколько секунд спустя в нашей гостиной появилась молодая женщина. На ней было длинное дорожное пальто модного покроя и шляпка с вуалью.

— Прошу вас, садитесь, — сказал Холмс, с обычной своей учтивостью показывая на самое удобное кресло.

Женщина поблагодарила его, расстегнула пальто, сняла шляпку и села. У нее была красивая фигура, статная осанка, а судя по ее виду, она умела владеть собой. Единственным недостатком, замеченным мной, были слишком суровые черты, но, возможно, это было следствием тревоги, одолевавшей ее. Я по своей привычке попытался применить метод Холмса к этой незнакомке, но не смог заметить ничего существенного, кроме высоких дорожных сапожек на ее ногах.

Я почувствовал на себе насмешливый взгляд Холмса.

— Я и сам ничего не могу сказать о нашей гостье, — сообщил он мне, — кроме того, что она из Нортумберленда, что она заядлая наездница, что сюда она приехала на двухколесном кебе, а не на метро и что она помолвлена.

— Я слышала о ваших знаменитых методах, мистер Холмс, — заговорила молодая женщина, прежде чем я успел вставить хоть слово. — И ожидала чего-то в этом роде. Позвольте, пожалуйста, и мне воспользоваться дедукцией применительно к вашим выводам.

Холмс слегка кивнул, и на его лице появилось удивленное выражение.

Женщина подняла руку:

— Прежде всего, вы увидели мое кольцо в честь помолвки при отсутствии обручального.

Холмс утвердительно кивнул.

Она продолжала держать руку поднятой:

— Возможно, вы заметили и мозоль в виде полумесяца снаружи моего правого запястья — как раз в том месте, куда попадают поводья в руках опытного ездока, который одновременно держит в руке стек.

— Великолепная мозоль, — сказал Холмс.

— Что касается кеба, то это вполне очевидно. Вы видели, как он подъехал к дому. Я заметила ваше лицо в окне.

Услышав это, я не смог сдержать смех:

— Похоже, вы встретили ровню, Холмс.

— Что касается Нортумберленда, то этот вывод вы сделали по моему произношению.

— Не сказал бы, что у вас такое уж нортумберлендское произношение, — ответил ей Холмс. — Скорее наводит на мысли о Тайне и Уире, возможно, о Сандерленде не без стаффордширского влияния.

Гостья не сумела скрыть удивление:

— Корни моей матери в Сандерленде, а отца — в Стаффордшире. Никак не думала, что у меня сохранились остатки произношения тех краев.

— То, как мы говорим, в нашей крови, мадам. Избавиться от произношения так же невозможно, как от цвета глаз.

— Но тогда как вы догадались, что я из Нортумберленда?

Холмс показал на ее сапожки:

— На вас высокие сапоги. Я предположил, что вы начали свое путешествие из тех мест, где еще лежит снег. В последние четыре дня у нас тут не было дождя, а Нортумберленд — самое холодное графство Англии и сейчас единственное место, где еще лежит снег.

— А откуда вы узнали, что в Нортумберленде еще лежит снег? — спросил я Холмса.

Холмс со страдальческим выражением махнул рукой на лежащий рядом с ним номер «Таймс».

— Теперь, мадам, будьте добры, назовите свое имя и скажите, чем мы можем быть вам полезны.

— Меня зовут Виктория Селкирк, — представилась женщина. — И по большей части мой приезд к вам связан с моим предстоящим браком.

— Прошу вас, продолжайте, — сказал Холмс, возвращаясь в кресло.

— Пожалуйста, извините, что я приехала к вам, не известив предварительно о своем намерении, — сказала мисс Селкирк. — Дело в том, что я не знаю, к кому еще я могла бы обратиться.

Холмс пригубил бренди в ожидании продолжения.

— Асперн-холл, владение моего жениха, расположен в нескольких милях от Хексема. Мы с матерью, готовясь к свадьбе, сняли коттедж неподалеку. В последние несколько месяцев свирепый волк наводит ужас на жителей этого места.

— Волк? — удивленно переспросил я.

Мисс Селкирк кивнула:

— Он уже убил двух человек.

— Но волки в Британии истреблены, — сказал я.

— Это не точно, Ватсон, — вмешался Холмс. — Некоторые считают, что волки еще сохранились в отдаленных и труднодоступных местах. — Он повернулся к мисс Селкирк. — Расскажите мне об этих убийствах.

— Они были совершены с необыкновенной жестокостью, — впрочем, от дикого зверя ничего иного ждать не приходится. — Она помедлила. — И этот зверь, кажется, все больше входит во вкус.

— Волк-людоед? — сказал я. — Очень необычно.

— Возможно, — ответил Холмс. — Однако это не выходит за грань вероятности. Вспомните случай о льве-людоеде в Тсаво[39]. Когда другой дичи мало — а вы вспомните, какой суровой была прошлая зима, — хищники, чтобы выжить, приспосабливаются к необычным условиям. — Он посмотрел на мисс Селкирк. — А свидетели этих случаев есть?

— Да. Два.

— И о чем они рассказывают?

— О громадном волке, убегавшем в лес.

— С какого расстояния они видели этого волка?

— Их обоих отделяло от хищника болото… Я бы сказала, что с расстояния в несколько сотен ярдов.

Холмс наклонил голову:

— Днем или вечером?

— Вечером. В свете луны.

— А они не заметили у этого волка каких-то особенностей, кроме большого размера?

— Да. Голова у него была покрыта белой шерстью.