— Талант талантом, но что делать, если нет хватки?

— Какой хватки?

— Коммерческой. — Д'Агоста потер большой палец об указательный.

— Винни, знаешь, сколько писателей не могут добиться публикации? А у тебя целых две книги. Ты не можешь вот так взять и все бросить.

Винсент покачал головой.

— Кажется, я предупреждал, что не люблю говорить на эту тему?

— Хорошо, если хочешь, оставим. Пока. Но вот такой вопрос — ты уж извини, но я спрошу, — как Пендергаст узнал, про того… как его там, Васкез? В общем, как он узнал, что за ним охотится киллер? Интерпол гонялся за ним десять лет, да и Васкез профи, каких, наверное, еще не было.

— Я сам едва поверил. Но когда Пендергаст объяснил, все стало ясно. За покушением стоит Баллард, вне всяких сомнений. Сначала он послал двух убийц за мной, и те провалились. Пендергаст вычислил, что Баллард в спешном порядке покидает страну и не потерпит, если кто-то станет мешать. Следовательно, он предпримет еще одну попытку убийства — теперь против Пендергаста. Тогда наш фэбээровец представил себя на месте киллера, и ответ пришел сам собой: наемник займет позицию в свободном доме напротив, через дорогу. Сразу после допроса Балларда Пендергаст стал в телескоп осматривать заколоченные окна того здания, нашел свеженькое отверстие в листе фанеры и — в яблочко! Вот тогда он и посвятил меня в свои планы. Далее Пендергаст расписал свой день так, чтобы навязать киллеру нужный момент.

— Каким нужно быть смельчаком — выходить из дома под прицелом снайпера!

— Дома оставался Проктор и следил в телескоп за окном киллера. Один раз Пендергаст попросил меня в критический момент выстрелом сбить уличный фонарь. Тогда-то Пендергаст и засек Васкеза. Понял, что тот упустил возможность и повторит попытку на следующий день. И вот в последнюю ночь мы приготовили манекен, так чтобы видны были только голова и плечи. Проктор отлично с ним справился.

— Но зачем было рисковать? Вы могли пойти и взять киллера заблаговременно.

— У нас не было доказательств. А кроме того, убийца замуровал себя так, что пока мы ломились бы к нему, он бы уже ускользнул. Ты сама сказала, он был профи. И уж конечно, он оказал бы сопротивление. Оставался единственный слабый момент — когда он будет уходить. И мы ждали.

— Это многое объясняет, — кивнула Хейворд.

— Плохо только, что Васкез покончил с собой.

Сразу три официанта поднесли первое. Следом появился сомелье и наполнил бокалы, а четвертый официант налил в другие бокалы воды.

— Моя очередь спрашивать, — сказал д'Агоста. — Как ты стала капитаном? В смысле, очень быстро?

— Говоришь так, словно я совершила чудо. Просто следила за ходом событий, потом окончила Нью-Йоркский университет и сдала на магистра судебной психологии. Степень сейчас очень помогает. Ну и конечно, не помешало и то, что я — женщина.

— Компенсационная дискриминация?

— Скорее уж запоздалая компенсация. Многие из нас поднялись, когда комиссар Рокер снял гирю притеснения с женщин-полицейских. Тут же выяснилось, что в полиции нет женщин в чине старшего офицера — дискриминация там была всегда, — и нас в панике начали продвигать. Я оказалась в нужном месте, в нужное время, с нужными результатами теста и рекомендациями.

— Значит, амбиции и талант здесь ни при чем?

— Я бы так не сказала, — улыбнулась Хейворд.

— Я тоже. — Винсент отпил вина. — Где ты выросла?

— В Мейконе, штат Джорджия. Мой отец был сварщиком, мама — домохозяйкой. Старший брат погиб во Вьетнаме, под огнем своих же войск. Мне тогда только восемь исполнилось.

— Прости.

Хейворд вздохнула.

— Родители так и не оправились. Через год умер папа, а еще через год — мама. Оба от рака, хотя я думаю, в могилу их свело горе. Они ведь гордились братом, он был их отрадой.

— Да, представляю.

— Так что меня воспитывала бабушка, в Айслипе. Она просто чудо, но все равно я поняла, как одинока в этом мире, и, случись что, никто никому не надерет за меня задницу. Пришлось учиться стоять за себя самой.

— У тебя хорошо получается.

— Это все игра.

— Ты правда хочешь стать комиссаром? — помолчав, спросил д'Агоста.

Улыбнувшись и не ответив, Хейворд подняла бокал.

— Молодец, что вернулся, Винни.

— Так выпьем за это. Не представляешь, как мне не хватало Нью-Йорка.

— Нигде в мире полицейским не работается так здорово.

— Если б я знал и ценил это тогда, когда служил лейтенантом, во время убийств в музее… Я-то думал, хорошо бы сменить город на пригород, дышать свежим воздухом, слушать птиц, наблюдать, как листья меняют цвет. Я хотел каждое воскресенье ходить на рыбалку. Но знаешь, рыбалка — это такая скучища. Птицы не дают выспаться, а вместо роскошного ресторана приходится довольствоваться дешевой забегаловкой в Радиум-Хот-Спрингс.

— И там по цене здешних пончиков ты можешь накормить семью из четырех человек?

— Ну да. Только кому захочется жареное куриное филе за девять баксов, когда за сорок один можно заказать филе утки, присыпанное красным перцем?!

— Вот за это я и люблю Нью-Йорк, — рассмеялась Хейворд. — Здесь все ненормально, все вверх тормашками. Здесь мы ужинаем в одном зале с Мадонной и Майклом Дугласом.

— В Нью-Йорке можно свихнуться, зато никогда не бывает скучно.

Хейворд отпила вина, и тут же подбежал официант — заново наполнить ее бокал.

— А город Радиум-Хот-Спрингс существует на самом деле? Уж больно диковинное название.

— Можешь поверить, я там бывал.

— Какой он из себя?

— Между прочим, место неплохое. Маленький городок, домашние нравы. Канадцы вообще дружелюбны. Но дома все равно лучше. Я жил как в изгнании, понимаешь? И там было чертовски тихо. Птицы своим щебетанием меня чуть с ума не свели: я никак не мог сосредоточиться. Господи, представь твердую как скала нью-йоркскую пробку в пятницу вечером: тянется от реки до реки, и ревет, ревет… Вот она, музыка жизни!

Хейворд рассмеялась. Тем временем суетливые официанты в белых перчатках подали горячее.

— К этому определенно можно привыкнуть. — Откинувшись на спинку стула, д'Агоста отправил в рот большой кусок утиного филе и жадно запил его вином.

Хейворд посмаковала кусочек приготовленного на пару морского конька. «В жизни не ела ничего вкуснее!»

— Ты умница, Винни, — улыбнулась она. — Настоящий умница.

В Йонкерсском морге д'Агоста был впервые. В воздухе витало нечто болезненно и неуловимо знакомое. По крайне мере от резкого запах спирта, формальдегида и бог знает какой еще химии в голове чуть прояснилось.

Накануне д'Агоста с Лаурой Хейворд до половины двенадцатого просидели в ресторане. По совету сомелье он взял шато д'Икем 1990-го. Роскошество съело недельное жалованье, но д'Агоста не пожалел. Такого вкусного вина он ни разу не пробовал.

Вообще вечер прошел замечательно. А наутро — трагедия. Пришлось ехать в Йонкерс.

От смеси запахов гниения и формалина, от выскобленных столов и дверок холодильных камер, от жутковатого вида санитара — от всего этого д'Агоста сумел отвлечься и сосредоточил внимание на старом мраморном столе в центре зала, где в круге света лежал труп. Звезда шоу. Труп успели вскрыть; точнее, разобрать на части. Аккуратно разрезанные органы и еще что-то темное, бесформенное разместили в пластиковых контейнерах.

На сосуды с органами д'Агоста не смотрел, хоть дурноты и не чувствовал. От Бекманна пахло больше землей, чем гнилым мясом, которого осталось-то всего ничего.

Седоватый доктор в сползших на нос круглых очках просматривал записи.

— Ну-ну, — раздраженно бормотал он. — Ну-ну.

Пендергаст стервятником кружил вокруг стола.

— В заключении причиной смерти назван рак легких.

— Знаю, — ответил доктор. — Я наблюдал Бекманна, еще когда он был жив. А сегодня — по вашей, кстати, просьбе — приходится наблюдать его мертвым. — От обиды голос доктора надломился.