Но кое-кто все-таки появился: два человека, которых она очень хотела увидеть.

Вечером, когда Анна уже измучилась отчаянными мыслями о том, почему не приехал Генрих, объявили о прибытии леди Марии и леди Елизаветы. Невысокая худенькая молодая женщина, роскошно одетая и увешанная украшениями, вошла в комнату, держа за руку хрупкую девочку с ярко-рыжими волосами, необыкновенно старым для такого юного создания личиком и степенными манерами, вовсе не соответствующими ее шестилетнему возрасту. Обе сделали изящные реверансы.

— Миледи Мария, миледи Елизавета, добро пожаловать! — провозгласила Анна, думая, не явилась ли старшая из них как посланница короля? — Как я рада наконец-то встретиться с вами!

— Ваша милость, мы едем в Уайтхолл, и я подумала, нужно воспользоваться возможностью познакомиться с вами. — Мария говорила хрипловатым низким голосом и при этом напряженно всматривалась в собеседника, что немного смущало.

Не было сомнений в том, чья она дочь: рыжие волосы, голубые глаза, хотя черты лица несколько грубее, чем у Генриха. Ясно, она пришла не по велению короля, и Анна пала духом, но все равно это было желанное развлечение. Пока герцогиня Ричмонд водила Елизавету на горшок, Мария тепло поздоровалась с дамами Анны, особенно со своей кузиной Маргарет Дуглас, и сказала Анне:

— Леди Маргарет была одно время моей фрейлиной.

— Пока меня не заставили служить Анне Болейн. — Маргарет скривилась.

Мария напряглась.

— Эта женщина причинила моей матери и мне много горя, — горячо проговорила она.

— Я слышала, что королева Екатерина была очень милостивой и добродетельной леди, — ласково сказала Анна.

— О да! — выдохнула Мария. — Она была прекрасной матерью и до конца осталась верна своим принципам. Скорее встретила бы ужасную смерть, чем отреклась от них. Анна Болейн проявила невероятную жестокость по отношению к ней и ко мне. Это из-за нее мой отец порвал с Римом. Я постоянно молюсь, чтобы однажды он примирился со святым отцом.

Анна посчитала более безопасным кивнуть, чем отвечать на это, боясь, что Генрих не одобрит стремление своей дочери. Она почувствовала, что Мария сдерживает поток горечи и ожесточения, скопившегося в душе под ударами, которые нанесли ей жизнь и Анна Болейн.

— Но мне также говорили, королева Джейн была добра к вам и помогла примириться с королем, — осмелилась заметить Анна.

— Она была хорошей женщиной и доброй душой, да упокоит ее Господь. — Мария перекрестилась. — А теперь я должна называть матерью вашу милость.

— Ничто не доставит мне большего удовольствия, — сказала Анна, беря руки Марии в свои. — Хотя, сказать по правде, едва ли я могу быть ею, мы ведь почти одного возраста. Тем не менее я намерена проявить к вам материнскую доброту и быть вашим другом. Прошу, садитесь, я пошлю за угощением. Тогда мы сможем поговорить.

Анна попросила принести вина, налила немного Марии, Маргарет и сама с удовольствием опорожнила кубок. Страхи ее как будто слегка отдалились. Она налила себе еще.

— Пока Елизавета не вернулась, я должна предупредить вашу милость, что мы не упоминаем при ней Анну Болейн, — сказала Мария. — Она девочка слезливая, и я стараюсь не огорчать ее лишний раз, но иногда проявляет своенравие, капризничает, и ей необходимо строгое моральное руководство, чтобы она не стала такой, как ее мать.

Очевидно, Мария знала Елизавету лучше, но Анну эта не по годам развитая шестилетняя девчушка просто очаровала. За разговором она поняла, как сообразительна и чутка Елизавета. В ней была живая яркость, которой не хватало Марии. Может, когда-то и Мария так же блистала, но перенесенные тяготы затушили в ней внутренний огонь.

Когда Елизавета порывисто взяла и крепко сжала руку Анны, а потом осторожно коснулась ее лица, словно не в силах поверить, что эта новая мачеха реальна, у Анны перехватило дыхание. Девочка явно нуждалась в материнской любви и стабильности в жизни. Мария, стойко ненавидевшая ее мать, вероятно, была не лучшей наставницей, хотя наверняка любила свою сводную сестру.

Постепенно Мария немного расслабилась, и присущие ей доброта и искренность проявились ярче. Анна начала получать удовольствие от ее общества, проникаясь все более теплыми чувствами к ней, но сердцем королевы целиком завладела Елизавета.

Они провели вечер, обсуждая, чему и как Елизавета учится, ее собак, кукол, развлечения при дворе и как по-разному их воспитывали; обменивались с Марией анекдотами про общих знакомых и сошлись в том, что Ричмонд — прекрасное место. Анна заметила, как обрадовалась Мария, узнав, что Анну вырастили католичкой.

— Должна признаться, я думала, вы из числа этих ужасных немецких протестантов!

— Так считают многие, — откликнулась Анна. — Мне бы хотелось, чтобы было иначе. Я хожу на мессы достаточно часто.

Мария одобрительно заулыбалась:

— Очень рада слышать это. И я поражена, как хорошо вы говорите по-английски.

— Я много работала над этим, — призналась обрадованная похвалой Анна.

После этого Мария, казалось, настроилась на еще более дружелюбный лад. К моменту, когда принцессы ушли, чтобы отправиться на барке в Уайтхолл, Анна чувствовала, что нашла себе новую подругу и обрела приемную дочь.

Был уже конец июня. Ожидая в Ричмонде мужа, который все не приезжал, Анна размышляла, продолжает ли король переплывать на лодке с гребцами Темзу, чтобы провести вечер с Кэтрин Говард в доме герцогини Норфолк.

Большинство ее дам получали сведения от друзей и родственников при дворе, поэтому новости и слухи достигали Ричмонда, хотя Анна подозревала, что их подвергают цензуре, прежде чем передать ей. Самым ошеломляющим, хотя и не неожиданным, стало известие о том, что парламент лишил Кромвеля гражданских прав и всего имущества и признал изменником.

— Это значит, он умрет и его семья останется в нищете, — сказала Анна матушке Лёве, когда они загорали на берегу реки. Ее не покидали мысли об Элизабет Сеймур и сыне Кромвеля, Грегори: какой же это тяжелый удар для них; но гораздо хуже тот, что выпал на долю Кромвеля. Анна поежилась. — Как ужасно в такой прекрасный день томиться в Тауэре, зная, что скоро вас поведут на казнь.

По словам ее дам, в Англии изменникам отрубали голову топором. В Германии, по крайней мере, усекновение головы производилось мечом, а это милосерднее. Королева Анна удостоилась сомнительной привилегии быть казненной с помощью меча, и смерть ее была скорой. Господи, пусть смерть Кромвеля наступит так же быстро, когда придет его время.

В глубине души Анна не могла поверить, что Генрих уничтожит человека, который был его главным министром, надеждой и опорой. Неужели устройство ее брака привело Кромвеля к падению? Или это был всего лишь предлог, которым воспользовалась католическая партия для его свержения?

Взяв из принесенной матушкой Лёве корзинки яблоко, Анна в тревоге задумалась: а если Генрих сам наказывает Кромвеля за то, что тот состряпал брак, более королю не угодный? Император и король Франции теперь доискиваются дружбы Англии. Вдруг союз с Клеве больше никому не нужен? Анне показалось, что она стоит на краю пропасти.

— Ясно, что Норфолк поусердствовал, чтобы свергнуть Кромвеля, — сказала она. — Лорд Ратленд говорит, король пришел в такой ужас, получив доказательства, что даже не подверг их сомнению. Но кому тогда может доверять его милость, если не Кромвелю?

Матушка Лёве ничего не ответила, так как уплыла в страну снов, оставив Анну наедине с беспокойными мыслями.

Анна уже бросила надеяться, что когда-нибудь увидит Генриха в Ричмонде, и тут он явился.

— Тысяча извинений, Анна! Дела государства и парламента задержали меня — и эта прискорбная история с Кромвелем.

— Ничего. Теперь вы здесь. — Она жалела, что не надела украшений и головного убора, но, может быть, выглядит достаточно привлекательно и в простом розовом платье, с распущенными волосами. Генрих отвел ее в аллею для игры в кегли и научил играть. Сегодня нога его не беспокоила.