С ним Анна встретилась в капелле, где отслужили вечерню, после чего они ужинали наедине; с ними была только Сюзанна. И снова Генрих проявлял внимание и заботливость. Он заговорил о своих дочерях Марии и Елизавете, о принце Эдуарде, который, судя по словам короля, был очень самоуверенным мальчиком и с нетерпением ждал встречи с Анной.

— Я стану для него матерью, — сказала она, делая глоток вина и пытаясь не думать о другом ребенке, который потерял родителей. — Принц, должно быть, скучает по королеве Джейн.

— Он ее не знал. Она умерла через двенадцать дней после родов, — ответил король, и по его лицу пробежала тень. — У него есть няня, матушка Джек, которую он любит, и леди Брайан: она весьма умело заправляет всем в его детской. Все мои дети находились на ее попечении.

Казалось, в жизни принца нет места для Анны. Она постаралась не падать духом. И была рада, когда Генрих отпустил какую-то шутку и оживился, переключившись на разговор о своих конях. Но дистанция между ними все равно сохранялась.

Убрали остатки второй подачи блюд, Анна допила третий кубок вина. Они перешли в приемный зал, где собрались наиболее близкие к королю придворные, чтобы поучаствовать в сладком банкете. За ним последовали развлечения, и Анна радовалась возможности ненадолго отвлечься от своих страхов. Она никогда не видела ничего подобного маскараду Гименея. Что сказали бы в Клеве, если бы увидели лордов и леди, танцующих вместе в очень открытых костюмах, или услышали шутки, которые, судя по гоготу публики, были откровенно непристойными? К счастью, Анна не понимала их смысла. Но некоторые лорды из ее эскорта понимали; Олислегер и Гохштаден оба покраснели до ушей. У Анны их смущение вызывало жалость. Но, казалось, никто больше не испытывал неприятных ощущений; придворные пронзительно смеялись. Многие были пьяны. Анна попыталась сама немного захмелеть, но сегодня, когда она больше всего нуждалась в этом, вино как будто не оказывало на нее никакого действия.

Сидевший рядом король объяснял, что Гименей, бог брака, выступает в роли арбитра в споре между Юноной, богиней супружества, и Венерой, богиней любви и желания, которая предпочитала сохранять свободу. Разумеется, никакого реального состязания не было, особенно в данной ситуации: брак победил, как все и предсказывали.

Анна не ожидала, что по завершении шутливых дебатов между божествами участники игры, мужчины и женщины, бросятся к зрителям и начнут поднимать всех на ноги и побуждать к танцам. Лукавая нимфа, очень похожая на Анну Бассет — боже правый, это и была Анна Бассет, известная кокетка! — подошла к самому королю, улыбаясь и протягивая к нему руку. Однако тот повернулся к ней и сказал:

— Простите меня, прекрасная нимфа, но сегодня я должен чтить свою королеву, — после чего, изрядно удивив Анну, подал ей свою толстую руку.

В ужасе уставившись на нее, Анна подумала: неужели король и правда просил ее присоединиться к нему и пойти кружиться среди пар по залу?

— Вы составите мне компанию, мадам? — спросил он, подтвердив ее опасения.

Она не умела танцевать! Что ей делать? Осмелится она выставить себя на посмешище перед всем двором? Или рискнет расстроить короля? Что хуже?

Анна набрала в грудь воздуха и сказала, принимая руку Генриха:

— Если это порадует ваше величество, хотя, боюсь, я весьма неопытна в танцах.

— Тогда я вас научу, — бодро сказал король.

Придворные расступились, Анна с Генрихом сошли с помоста, музыка стихла. Король, не отпуская руки Анны, развернул ее лицом к себе.

— Мы станцуем павану — королевскую павану! — воскликнул он, и музыканты завели другую мелодию, более медленную, с четким ритмом тамбуринов.

— Вы делаете один шаг на два удара, — сказал Генрих. — Отхо́дите в сторону, а потом ступаете вперед. Это очень медленный и величавый танец, весьма подходящий для торжественных случаев.

Анна быстро усвоила движения и вскоре уже двигалась по полу легко и изящно. В конце она сделала низкий реверанс, а король поклонился, и они вернулись на помост под громкие одобрительные возгласы придворных.

Генрих склонился к ней и сказал:

— Становится поздно. Пора нам идти на покой.

У Анны закружилась голова. Король подал знак матушке Лёве.

— Пусть дамы помогут королеве лечь в постель, — приказал он и встал.

Танцоры остановились, все сделали низкие реверансы.

— Мадам, мы скоро увидимся, — с поклоном сказал Генрих и удалился; за ним последовали его джентльмены, ухмыляясь и подталкивая друг друга локтями.

Вернувшись в свои покои, Анна пыталась побороть панику. Дрожа всем телом, она быстро прошла в спальню; фрейлины едва поспевали за ней.

Удивительно, но, пока она пировала внизу, ее кровать заменили на другую — расписную, дубовую. На подголовнике выше их с королем инициалов была вырезана дата ее помолвки — «1539». Анна залилась краской, увидев резные изображения с обеих сторон — херувим ужасающе приапический и беременный. Послание не могло быть более откровенным.

Она силилась унять растревоженное сердце, пока с нее снимали платье и матушка Лёве надевала на нее сорочку из тончайшего батиста. Анастасия открепила розмарин от свадебного платья Анны и разбросала веточки поверх покрывала. Волосы Анне расчесали до блеска, и она забралась в постель на той стороне, где был изображен беременный херувим, оперлась спиной на высокую подушку и натянула одеяло поверх груди. Матушка Лёве разложила ее локоны по плечам как блестящую золотом накидку.

Они в молчании ждали прибытия короля и церемонии укладывания молодоженов в постель. «Сварить бы в кипящем масле того, кто придумал этот унизительный ритуал!» — сердито думала Анна. Происходящее между двумя людьми на брачном ложе должно оставаться их личным делом. Но вот она лежит в ночной сорочке и ждет, пока над ней совершат насилие (другого слова не подберешь) и разыграют этот отвратительный спектакль!

Она забыла положить под подушку иглу! А теперь уже поздно. Из-за дверей, ведущих в покои, донесся звук приближающихся шагов и возглас: «Дорогу его милости королю!» Анна натянула на себя одеяло сильнее, до самого подбородка. Дверь открылась, и появился Генрих, одетый в подбитый мехом ночной халат поверх длинной сорочки и с ночным колпаком на голове. Позади него толпились его джентльмены; они вошли в комнату, шутили и смеялись, таращились на Анну, а она обмирала от страха. Король не обращал на них внимания — или, может быть, он тоже стеснялся, потому что имел вид человека, которого вынуждают заниматься чем-то противным. Анна про себя молилась, чтобы такое неприятное чувство вызывала у короля не она.

Наконец в спальню вошел архиепископ Кранмер. Теперь Анна поняла, почему Генриху было не по себе. Ему не хотелось, чтобы служитель Господа слышал непристойные шутки. Вероятно, как и она, он предпочел бы, чтобы эта глупая забава поскорее закончилась.

— Во имя Англии и святого Георгия! — крикнул какой-то юнец, когда король поклонился Анне и тяжело взобрался на постель рядом с ней. От его больной ноги пахнуло гнильем. Они лежали рядом, не касаясь друг друга, пока Кранмер благословлял их ложе, окроплял его святой водой и молился, чтобы муж и жена зачали плод. Потом по кивку короля все покинули спальню. Матушка Лёве удалилась последней, задув все свечи.

Спальня — единственное место, где Сюзанна не могла выступать переводчицей, и Анна лежала в страхе. На невысоком поставце у дальней стены было оставлено вино, и ей очень хотелось глотнуть его для храбрости перед испытанием, которое ждало впереди.

— Не хотите ли вина, сир? — осторожно спросила она.

— Думаю, я выпил достаточно. Может быть, мы выпьем немного позже.

Анна почувствовала, как его рука змеей скользит по ней, придвигает ее к середине кровати, чтобы она лежала, прижавшись к нему, к его толстенному животу. Забинтованная нога Генриха была накрыта одеялом, и запах не был таким отвратительным. Она могла его выносить. «Я многое способна вынести», — сказала себе Анна.