– Господин главный тюремщик Тауэра, введите заключенную! – провозгласил он.

В дверях появился распорядитель и кивком подал знак. Анна высоко подняла голову, как подобает королеве, и прошла вслед за ним в просторный зал, уставленный скамьями. Она понимала, что на нее смотрит тысяча глаз. Лавки и трибуны, установленные вдоль стен, были заполнены зрителями. Анна, облаченная в платье из черного бархата поверх алого дамастового киртла и в маленьком берете, на котором бойко торчало черно-белое перо, знала, что являет собой величественную фигуру. Эти предметы гардероба оказались среди тех, что уложили в сундук и доставили в Тауэр вскоре после ее ареста.

Она была искренне рада, что не поддающаяся контролю истерия, которой сопровождалась первая неделя заключения, сошла на нет. Анна чувствовала себя спокойной, полной достоинства и готовой встретить любой исход, который Судьба – или Генрих – припасли для нее. Господь идет рядом с ней, это она отчетливо ощущала, и в Нем собиралась черпать силы.

На главного тюремщика Тауэра Анна старалась не смотреть. Он чинно вышагивал сбоку с церемониальным топором в руках; лезвие было повернуто в сторону от нее в знак того, что подсудимая еще не признана виновной. Впереди, на троне под балдахином с королевскими гербами восседал представлявший короля дядя Норфолк. Он опирался на длинный белый жезл – атрибут его должности; в кресле у ног Норфолка расположился его сын, кузен Анны Суррей, с золотым жезлом, которым Норфолк владел как граф-маршал Англии. По правую руку от герцога находился лорд-канцлер Одли, по левую – герцог Саффолк; оба верные служаки, которым можно доверить исполнение желаний короля.

С обеих сторон от главных судей стояли пэры, пришедшие допрашивать Анну. Их было человек двадцать, даже больше, все знакомые лица. Одних она когда-то считала друзьями, другие являлись ярыми приверженцами леди Марии, третьи – родственниками или фаворитами короля. От них помощи не жди. Анна заметила Гарри Перси. Выглядел он изможденным и больным. И да упасет ее Господь, отец тоже был здесь – багров лицом и взглядом с дочерью не встречается. При виде его Анна на мгновение замедлила шаг. Каким же надо быть чудовищем, чтобы заставить отца судить своих детей? Неужели Генрих пал так низко? Или за это нужно благодарить Кромвеля?

Господин секретарь тоже присутствовал и вид имел важный и самодовольный. Его триумфальный взгляд опустился на Анну. «Победа осталась за мной», – как бы говорил Кромвель. Ему теперь нечего бояться, она для него не опасна. Анна решила обличить негодяя.

Перед ее глазами проплыли лица лорд-мэра Лондона, олдерменов, шерифов и глав гильдий. Тут же присутствовали французский посол и другие иностранные дипломаты, но Шапуи, презрительной насмешливости которого она опасалась, нигде не было видно.

В центре зала соорудили большую платформу. Анна поднялась на нее по ступенькам, подошла к барьеру и сделала реверанс перед судьями, окинув каждого испытующим взглядом. Она не покажет им страха. Все поклонились в ответ, и Норфолк предложил подсудимой занять установленное на платформе изящное кресло. Анна села, элегантно расправив юбки. Рядом с креслом стоял маленький столик, на котором лежала ее корона, словно в напоминание зрителям о высоком ранге представшей перед судом. Должно быть, корону доставили из сокровищницы, благо она находилась неподалеку.

Пошуршав бумагами и старательно откашлявшись, сэр Кристофер Хейлз, генеральный прокурор, встал, чтобы зачитать обвинительный акт. Голос его разнесся по всему залу.

– Королева Анна, будучи супругой короля Генриха Восьмого в течение трех лет и более, презрев законный, прекраснейший и благороднейший брак с владыкой нашим королем, злоумышляя в сердце своем против владыки нашего короля, поддавшись дьявольскому искушению и забыв Бога, ежедневно удовлетворяла свои нездоровые плотские аппетиты, вела себя лживо и предательски, вела низкие разговоры, награждала поцелуями, ласками, подарками и прочими постыдными приманками многих приближенных короля, чем соблазнила их стать своими любовниками.

Анна подняла вверх руку.

– Не виновна, – твердо произнесла она. – Все это ложь.

Сэр Кристофер гневно взглянул на нее:

– Мадам, у вас будет время ответить. Позвольте мне закончить. Гм… Некоторые из слуг поддались на ее гнусные провокации…

Он назвал Норриса, Уэстона, Бреретона и Смитона, потом зачитал длинный список дат, в которые прелюбодеяния якобы имели место. Анна слушала с возрастающим изумлением: составитель обвинения позволил себе возмутительную небрежность.

Стыдно было слушать описания того, как она сладкими речами, поцелуями, ласками, и не только, побуждала обвиняемых мужчин вступать в незаконные половые сношения с ней. Но больше всего озадачили даты. В списке значилось много таких, когда контакты между нею и предполагаемыми любовниками вообще не могли происходить, так как в эти дни она или имевшийся в виду джентльмен либо вовсе не находились в указанном месте, либо там присутствовал кто-то один из них. Тем не менее дело обставили так, что опровергнуть обвинительный акт было совершенно невозможно, поскольку в нем часто повторялось: прелюбодеяния совершались много раз до и после указанных дат. Как и боялась Анна, это была пародия на правосудие.

– Не виновна, – повторила она.

Анна размышляла, какую роль в этой игре отвели Джорджу и когда наконец сэр Кристофер доберется до обвинений в заговоре, и тут услышала имя брата.

– Помимо этого… – генеральный прокурор сделал паузу для усиления эффекта, – королева обвиняется в том, что побуждала своего родного брата, Джорджа Болейна, рыцаря, лорда Рочфорда, осквернять ее, соблазняя поцелуями, подарками и украшениями, а также языком, который засовывала в рот упомянутого Джорджа, а упомянутый Джордж проникал языком ей в рот, что противно велениям Господа Всемогущего, равно как и законам человеческим и Божественным. Тогда как он, Джордж Болейн, презирая Божьи установления и все прочие нормы, принятые среди людей, осквернял и познавал плотски названную королеву, свою собственную сестру.

Анна едва не умерла от стыда. Ее так сильно затрясло, что она подумала: смерть близка. Возмутительно! Неужели им мало выставить ее самым низким распутным чудовищем? Нет, невозможно, чтобы ее всерьез подозревали в плотской связи с Джорджем! Это было подло, позорно, тошнотворно, и если щеки Анны пылали, то лишь оттого, что все внутри у нее восставало против столь грязных обвинений.

– Не виновна! – в очередной раз громко повторила она.

Однако сэр Кристофер еще не закончил.

– Более того, – продолжил он, – королева и другие изменники обсуждали и представляли себе смерть короля, и королева часто обещала выйти замуж за одного из предателей, когда король покинет этот мир, утверждая, что никогда не будет любить короля в сердце своем.

– Никогда такого не было! – провозгласила Анна. – Это величайшая из клевет!

Сэр Кристофер разошелся, и его невозможно было сбить.

– Милорды, подумайте о том, какое воздействие произвело все это на нашего суверена и владыку короля. Только недавно услышав об этих постыдных, отвратительных преступлениях, пороках и изменах, совершенных против него, он испытал такое внутреннее неудовольствие и такие тяжелые чувства, что это нанесло вред его здоровью и телу, а также подвергло опасности наследников короля и королевы, породило их унижение.

Генрих страдал? А каково ей, Анне, на которую при всем честном народе обрушили столь грязные и несправедливые обвинения? Знал бы кто-нибудь, чего ей стоило спокойно сидеть на месте, слушать судей и при этом сохранять вид безвинно оскорбленной особы, каковой она и являлась! Анна чувствовала себя замаранной, оплеванной, будто ей и впрямь было чего стыдиться.

Наконец сэр Кристофер умолк.

– Теперь вы можете ответить на обвинения, мадам, – обратился он к Анне.

Важно было сохранять спокойствие и не возражать слишком многословно, хотя Анна долго терпела и сдерживалась. Она обвела взглядом выжидательно смотревших на нее людей.