– Она что же, не уважает своего отца и короля? – возмущенно спросила Анна.

– Никогда прежде она не перечила мне, – сокрушался глубоко опечаленный Генрих. Раньше Анна часто видела его с Марией в покоях Екатерины и не забыла об этом. Генрих обожал свою дочь, а она – его.

Прошение лордов было отправлено в Рим. В Генрихе снова зародилась надежда, но Анна ничего не ждала. Недели проходили, и ни слова в ответ. В сентябре Климент, который старательно избегал вынесения окончательного решения, предложил, чтобы королю было позволено иметь двух жен.

– Двух жен! – взорвался Генрих. – Неужели теперь Церковь одобряет двоеженство?

– Как он может предлагать такое? – ахнула потрясенная до самых глубин своего существа Анна.

– Он пишет, что может разрешить это и скандал будет меньше, чем в случае аннулирования брака.

Втайне Анна радовалась. Опустившись так низко, Климент утратил всякое доверие Генриха и, если есть на свете справедливость, всего света вообще.

– Для меня с ним все кончено, – сказал Генрих, глаза его при этом были как сталь. – Мне всегда следовало полагаться на свою совесть, которая есть более высокий и справедливый судья, чем разложившийся Рим. Бог, мне это ведомо, руководит моими действиями. Климент заставил меня ждать три мучительных года, и теперь он узнает, что мое терпение истощилось. Пошлите за Кранмером!

Томас Кромвель неожиданно столкнулся с Анной, когда та прогуливалась вдоль берега реки в Гринвиче и размышляла, сколько может пройти времени, прежде чем университеты выскажут свое мнение. Теперь Кромвель являлся членом королевского Тайного совета. Генрих отзывался о нем очень высоко, впечатленный ревностным стремлением нового сподвижника порадеть на пользу короля. Анне этот человек не был особенно приятен, но они разделяли общее стремление к реформам и одобряли перевод Библии, так что, если Кромвель жаждал применить свои замечательные таланты и содействовать аннулированию брака, она была более чем готова отставить в сторону свои сомнения на его счет.

Анна полагала, что Генрих едва ли станет снова так сильно полагаться на канцлера, как полагался на Уолси, – теперь король обрел подлинную самостоятельность, – но она знала о растущем влиянии Кромвеля. Пока он понимает, что ее воля – закон для короля, они будут ладить.

Кромвель поклонился:

– Леди Анна, я подумал, вы захотите узнать. Совету представили новые свидетельства против кардинала.

– Новые свидетельства, мастер Кромвель?

Тот огляделся по сторонам. Поблизости никого, кто мог бы подслушать их разговор, не было. В этот холодный первый день ноября большинство придворных не показывали носа на улицу и сидели вокруг каминов и жаровен. Кромвель понизил голос:

– У нас есть послания Уолси, подтверждающие, что он писал императору и королю Франции, прося их содействовать его примирению с королем. Глупый шаг со стороны человека, осужденного по Статуту премунира, не правда ли, леди Анна? Апелляция к иноземным правителям будет истолкована как измена, и ему придется за это ответить.

– Король верит в виновность кардинала?

Всего несколько дней назад Анна слышала, как Генрих говорил, что Уолси был лучше любого из его теперешних советников, и хвалил изгнанника за отличное исполнение церковных обязанностей в Йорке.

– Да. Уже во время нашего разговора был выписан ордер на арест. – В свинячьих глазках Кромвеля промелькнула мимолетная искра сожаления.

– Вам жаль вашего бывшего господина, – заметила Анна.

– Он был хорошим руководителем, – задумчиво произнес Кромвель, потом его губы сложились в знакомую, по-бычьи упрямую линию. – Но мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь думал, будто я испытываю хоть малейшую симпатию к человеку, который совершил измену. Вам, наверное, доставит удовольствие новость, что арестовать кардинала от имени короля отправлен граф Нортумберленд.

К Гарри Перси теперь перешел титул и владения его отца! Наконец-то восторжествовала справедливость, хотя бы отчасти.

– Это очень подходящее для него поручение, не так ли? – тихо спросил Кромвель, и вдруг Анна вспомнила, как стояла в объятиях Гарри под сенью липы неподалеку от монастыря Черных Братьев и за ними наблюдал какой-то человек в черном.

– Вы видели нас! – воскликнула она. – Вы знали!

– Я был доверенным лицом кардинала. Мне известно, что произошло. Не было никакой помолвки с Мэри Тальбот. Она обсуждалась, это верно, но настоял на ней Уолси. Таким образом он отомстил вам, Болейнам, за то, что вы глумились над ним. Будьте благодарны, что он остановился на этом. Глупца Бекингема он привел на плаху.

Анна глядела на своего собеседника во все глаза:

– Значит, мы с Гарри были помолвлены законно?

– Да, у вас имелись свидетели. Но кардинал официально аннулировал помолвку. У Перси не оставалось иного выбора, кроме как смириться, либо ему пришлось бы испытать на себе гнев короля. Мне жаль вас, леди Анна. Это было жестоко по отношению к вам. Но теперь вы сможете расквитаться.

– Вы считаете, я не вправе желать этого? – спросила потрясенная открытием Анна. Оказывается, ее мнение об Уолси было верным с самого начала.

– Кто стал бы осуждать вас, – ответил Кромвель.

Погода стояла хмурая, но Анна находилась на улице – наблюдала за тем, как Генрих упражняется в стрельбе из лука по мишеням у Хэмптон-Корта – огромного, раскинувшегося на большой территории дворца, который Уолси построил, а потом подарил королю, так экстравагантно выразив свою преданность суверену. Король поразил мишень в самый центр – попал в глаз быку, как тогда говорили, и тут к нему подошел и низко поклонился джентльмен, служивший вестником у Уолси, – Джордж Кавендиш.

– Ваша милость, кардинал умер, – сообщил он.

Генрих моментально спал с лица.

– Умер? – эхом откликнулся он.

– Да, сир. Он болел много месяцев, и, пока его везли в Лондон, слег в Лестере, где монахи дали ему приют в аббатстве. Он скончался этой ночью.

Кавендиш едва не плакал. Слуга был предан своему господину. На Анну он не взглянул.

Генрих сглотнул и хриплым голосом спросил:

– Он говорил обо мне перед кончиной?

Кавендиш смутился.

– Что он сказал? – потребовал ответа Генрих. – Говорите!

– Сир, простите меня. Он сказал, что, если бы служил Богу так же усердно, как вашей милости, Господь не покинул бы его на закате дней.

Повисла напряженная пауза.

– Лучше бы он остался в живых! – выпалил Генрих и удалился, гордо выпрямив спину.

Анна предоставила Генриха самому себе. Она решила выждать время, пока тот освоится с новостью. Но король сам явился к ней и сказал:

– Бог рассудит его.

При этом вид у него был такой, будто он проплакал не один час.

– Вы призвали бы его к земному суду, – напомнила Анна. – Он, должно быть, знал, что окажется в Тауэре.

– Был ли он изменником? – спросил сам себя король.

– Вы сами знаете, что был.

– Я знаю только то, что говорят о нем враги.

– У вас есть доказательства! В посланных им письмах.

– Но были ли его намерения предательскими? – Короля терзали сомнения.

– А какими еще они могли быть?

Тут Генрих посмотрел на Анну, глаза его увлажнились, потом лицо посуровело.

– Да, он был предателем, держался заодно с Римом. Можно сказать, Господь совершил свой суд.

Анна подумала, действительно ли Генрих сподобился бы казнить князя Церкви. Если бы вопрос стоял так, он, наверное, простил бы Уолси, как делал много раз прежде. Он любил кардинала.

Чего не скажешь о других придворных. Кардиналу страшно завидовали, им возмущались, так что его смерть обрадовала многих. Проводя время с Генрихом, Анна едва могла скрыть ликование – она испытывала чувство огромного облегчения: никогда больше Уолси не вернется и не спутает ее планы.

Отец и Джордж чувствовали себя триумфаторами.