– Я стараюсь изо всех сил! – покраснев от гнева, запротестовал Уолси.

– Думаю, вы изо всех сил стараетесь затянуть дело! – бросила в ответ Анна. – Но я слежу за вами, и король тоже!

Все государственные дела замерли без движения. Разговоры велись только о Великом деле. Королева подала апелляцию в Рим, оспаривая полномочия суда легатов, но в Англии никто не обращал на это внимания. Анна все больше злилась из-за отсрочек. Королевство не могло вечно пребывать в состоянии неопределенности.

– Скоро вы получите все, чего желаете, – заверял ее Генрих, но проходили недели и месяцы, а суд так и не созывали. И вот наступила Пасха.

В Страстную пятницу Анна заняла место на королевской скамье над Королевской капеллой в Гринвиче и наблюдала, как Генрих, босой в знак смирения, на коленях полз к кресту во главе посетивших торжественную службу придворных. Она слушала, как архиепископ Уорхэм призывает благословение Девы Марии на своего суверена: «Помолись своему сладчайшему сыну Иисусу за нашего достойного короля Генриха Восьмого и попроси о даровании ему вожделенных радостей и неувядающей славы». «Аминь!» – горячо молилась Анна.

После службы по распоряжению Генриха она встала, спустилась по лестнице в неф и заняла место перед покрытой бархатом скамьей, на которой лежало множество золотых и серебряных колец. Раздались возмущенные возгласы и ропот, но Анна старалась не обращать на них внимания. Обычно церемонию благословения колец, которые каждую Пасху раздавали страдающим от судорог, исполняла королева, но на сей раз Генрих настоял, чтобы это сделала Анна. Получить кольцо – большая честь, объяснил он. Анна понимала: это всего лишь очередной утешительный жест, компенсация за бесконечные отсрочки.

Благословив кольца, она ощутила вокруг себя враждебность и осознала жестокий просчет Генриха, ведь всем было известно: Анна еще не коронована и не миропомазана. Но она не собиралась показывать недоброжелателям, что напугана их неодобрением. Сделав реверанс перед алтарем и Генрихом, Анна вернулась на свое место с высоко поднятой головой.

Генрих терял терпение. Он получал письма из Рима, но не сообщал Анне их содержания. Уолси ходил понурый, словно на плечах у него лежала вся тяжесть мира. Анна едва не лезла на стену от досады. Но наконец, по прошествии долгого-долгого времени, все подготовительные процедуры, необходимые для разбора Великого дела, были завершены. В конце мая Генрих дал формальное разрешение легатам собрать суд в главном зале монастыря Черных Братьев и заслушать его дело.

Двор переехал во дворец Брайдуэлл. Началась страшная суета. Никогда еще короля и королеву Англии не вызывали в суд, и очень много внимания было уделено тому, чтобы обставить все с должной церемонностью. А люди продолжали роптать на короля и госпожу Анну Болейн.

Анна была вся на нервах, то лила слезы, то злилась. Генрих старался, как мог, ее успокоить, оставался с ней до позднего вечера, пытался развеять ее страхи. И разумеется, об этом поползли слухи. Анна понимала: большинство убеждено, что теперь-то она стала возлюбленной короля в полном смысле слова, и ярилась: как же это несправедливо, ведь уже больше четырех лет она ревниво оберегает свою добродетель, и чего ради? Ей было двадцать восемь, она уже почти достигла среднего возраста! Каждый раз при взгляде в зеркало ей казалось, что она выглядит старше. Вокруг рта появились едва заметные недовольные линии, а на лбу – намеки на морщины. Она понимала, какая скверная у нее репутация и в Англии, и за границей. Власть и влияние, какими она пользовалась, не имели никаких законных оснований, они базировались на одной лишь великой любви к ней короля. Без него она была ничем, в отличие от Екатерины, за спиной которой стоял могущественный император.

Генрих говорил, что, как только его дело начнут разбирать легаты, Анна должна покинуть Лондон. Перспектива казалась пугающей, потому что король оставался один на один с махинатором Уолси и ее врагами. Анны задержалась в Дарем-Хаусе, насколько это было возможно, откладывая отъезд до самого последнего момента.

Генрих переживал грядущую разлуку не меньше, но продолжал настаивать на ее отъезде:

– Вы должны ехать, дорогая. Не годится вам появляться при дворе, пока не будет вынесен вердикт.

Так что когда по голубому июньскому небу стремительно понеслись облака и на весь мир легли золотые оттенки лета, Анна слезно попрощалась с королем и в сопровождении нескольких слуг и королевского эскорта отправилась в Хивер.

Она так распереживалась, что сразу по прибытии домой написала Уолси, который, вероятно, был поражен, читая ее экстравагантные любезности и заверения в неизбывной любви и благосклонности к нему. Но, разумеется, кардинал понял: все это должно подтолкнуть его к принятию верного решения. Он достаточно хорошо знал Анну, чтобы догадаться: если он не справится, она ему этого не простит.

Анна искала отдохновения в невинной компании детей Марии, но сама ее сестрица плевалась ядом:

– Ради тебя король взбаламутил все королевство, но ты что-то не особенно счастлива.

– Когда-нибудь мы все будем благодарны ему за то, что он сделал, – возразила Анна.

– Поживем – увидим! – парировала Мария.

К счастью, вскоре приехал отец с жизнерадостным письмом от Генриха, который сильно скучал, но был настроен оптимистично.

Приближение момента, который так долго откладывался, радует меня, как будто он уже настал. Тем не менее он не настанет, покуда две наиболее заинтересованные персоны не сойдутся вместе, чего я желаю больше всего на свете. Ведь что может быть большей радостью, чем находиться в обществе самой любимой женщины и знать, что она по собственному выбору испытывает те же чувства, мысль о чем доставляет мне невыразимое наслаждение.

«Но я не испытываю того же», – подумала Анна.

И это навсегда должно было остаться тайной. Ее цель – корона, вещица из холодного металла, но бесконечно соблазнительная. Анна уже ощутила вкус власти и находила его головокружительным, как любовь. Чего только она не сделает, имея корону на голове! И она будет благодарна Генриху, станет любящей супругой, как ей и положено, лишь только они поженятся. У него не будет причин сомневаться в ней.

Отец должен был вернуться ко двору с ее ответом, а потому Анна спешно сочинила теплое письмо, призывая Генриха не падать духом. Скоро они будут вместе навсегда, заверила она его.

Начались заседания суда легатов. Гонцы носились туда-сюда между дворцом Брайдуэлл и замком Хивер, держа Анну в курсе того, как развиваются события. Ее встревожило сообщение об отказе Екатерины признать компетентность суда для разбора дела: королева заявила, что он не сможет вынести беспристрастное решение. Она даже встала на колени перед Генрихом в зале монастыря Черных Братьев и обратилась к нему с очень эмоциональной речью, умоляя избавить ее от крайностей судебного разбирательства и публично заверяя, что пришла к нему девственницей. После этого королева удалилась, невзирая на призывы глашатая вернуться.

К счастью, слушания продолжились без нее, однако становилось ясно, что длительные сессии суда, на большинстве которых Генрих не присутствовал, доводили его до пределов терпения. Анна была рада слышать, что он вызвал к себе Уолси и изливал на него потоки досады и раздражения в течение четырех часов.

На четвертой неделе июля Генрих срочно потребовал приезда Анны ко двору, так как ожидалось, что в ближайшее время кардинал Кампеджо провозгласит решение суда. В словах Генриха звучала уверенность, он словно не сомневался, что вердикт будет в его пользу.

Анна тут же приказала служанкам собирать вещи и со всей возможной скоростью примчалась в Брайдуэлл, где, сгорая от нетерпения, ее ожидал в своих покоях Генрих.

– Теперь уже недолго, – сказал он, когда они обнялись. – Может быть, даже завтра. И тогда, моя дорогая, мы начнем планировать нашу свадьбу и вашу коронацию. Наконец-то вы будете моей!