Екатерина никому не пожелала бы рождения мертвого ребенка, даже злейшему врагу. Она слишком хорошо знала, как тяжела эта утрата. Но она не могла не посчитать такой оборот событий благословением, потому что казалось, это отвратило Генриха от Анны. К тому же Шапуи сообщал, что Генрих влюблен в одну прекрасную придворную даму. «Леди хотела удалить ее, но король рассердился и заявил: она должна быть довольна тем, что он для нее сделал, и, если бы ему сейчас пришлось начинать все сначала, он бы и пальцем не пошевелил». Шапуи предупреждал, что лучше не придавать этой ссоре особого значения, учитывая переменчивый нрав Генриха и хитроумие Леди, которая прекрасно знает, как с ним управляться. «Ах, – подумала Екатерина, – но создается впечатление, будто он начинает уставать от того, что им все время управляют».
Ноябрь был омрачен великой скорбью: лорда Маунтжоя хватил удар, он упал и умер. Екатерина подозревала, что он не вынес напряжения, разрываясь между верностью королеве и долгом по отношению к королю. Лорд Маунтжой был для нее истинным другом, всегда старался угодить как мог, и Екатерина глубоко скорбела о нем.
Она задумалась, кого Генрих может назначить на место лорда Маунтжоя, но с другой половины дома прислали записку с сообщением, что замены камергеру вдовствующей принцессы не будет. В ее положении камергер действительно ей был не нужен. Досадно, но верно. Она вполне могла обойтись и без камергера. Две комнаты – это не дворец.
Той же осенью умер папа Климент. Екатерина помолилась за его душу, чтобы она избегла чистилища. Папа стал причиной большинства ее бед, но вспоминать об этом сейчас было немилосердно. Все могло бы сложиться иначе, вынеси он решение в 1527 году! Генрих тогда еще был добрым сыном Церкви, он согласился бы с постановлением Климента, и кошмаров, которые произошли с тех пор, можно было бы избежать.
Новый папа, Павел III, был человеком решительным, сообщал Шапуи, и одержимым идеей Крестовых походов. Он не намеревался поощрять ослушание короля Генриха, и одним из его первых шагов стала угроза привести в действие приговор об отлучении от Церкви, вынесенный Климентом. Генрих не обратил на это внимания, но Екатерина знала, что на самом деле он не мог позволить себе полностью проигнорировать угрозу. Стоило папе Павлу издать буллу об отлучении, и это могло подтолкнуть императора на войну с Генрихом. Кроме того, как отлученный от Церкви правитель, Генрих остался бы один и не мог надеяться на получение помощи от других христианских монархов Европы. Екатерина находилась вдали от этих великих событий, в Кимболтоне, и горячо молилась о том, чтобы они никогда не приняли такого оборота.
В феврале Господь послал ей очередное испытание. Мария лежала больная в Гринвиче, где находился двор Елизаветы. Шапуи не приукрашивал ситуацию: опасались, что принцесса может умереть.
Король встревожен, но отказывается последовать совету врачей, внять моим мольбам и отпустить принцессу к Вашему Высочеству, а она очень по Вас скучает. Он заявил, что желает сделать все возможное для здоровья дочери, но должен заботиться также о своей чести и своих интересах, которые будут поставлены под угрозу, если Марию увезут за границу или если она сбежит, что легко сделать, стоит ей только оказаться вместе с Вашим Высочеством, потому как у него есть подозрения, что император строит планы на этот счет.
«Разве я стала бы рисковать здоровьем собственного ребенка, отправляя его в такое время в поездку по морю!» – досадовала Екатерина, вспоминая, как плохо ей было, когда она плыла в Англию из Испании.
В безумном волнении, пытаясь не обращать внимания на боли в груди и тяжелое сердцебиение, Екатерина в отчаянии написала самому Кромвелю, умоляя его воздействовать на короля, чтобы тот позволил ей лечить Марию в Кимболтоне.
Радость от встречи со мной и немного покоя – уже это вернет ей половину прежнего здоровья. Я стану сама выхаживать ее. Ради любви Господа, пусть это исполнится!
Но Кромвель не соблаговолил ответить.
Екатерина не стала ждать и выяснять, почему вышла задержка с письмом. Она вызвала доктора де ла Саа. Тот явился в ее покои и сразу стал выяснять, что случилось. Екатерина спросила, может ли он поехать в Гринвич лечить Марию. Последовала неловкая пауза, и Екатерине стало ясно: доктор не очень-то хочет этим заниматься.
– Почему нет? – спросила она, видя, что де ла Саа хмурится.
– Мадам, я боюсь того, что могу там обнаружить, может статься, я окажусь бессилен остановить процесс или даже буду обвинен в причастности.
У Екатерины вытянулось лицо. Неужели случилось то, чего так боялся Шапуи? Нет. Пока у нее в голове прокручивалась эта мысль, она уже отвергла такое предположение. Это было невероятно! Генрих любил Марию, он мог злиться на нее и угрожать, но не причинил бы ей вреда, Екатерина могла заложить свою душу. Но была ведь еще и та, другая, которую Уолси однажды назвал черной вороной. С нее станется…
– Тем больше причин у вас ехать! – резко заметила Екатерина.
Доктор де ла Саа поехал неохотно и отсутствовал неделю. Время тянулось бесконечно. Бóльшую его часть Екатерина провела на коленях, моля Господа сохранить жизнь Марии. Наконец приехал доктор с добрыми вестями. Какое это было облегчение!
– Принцесса выздоравливает, но меня беспокоит продолжительность болезни.
Вдруг комнату поглотил мрак. Придя в себя, Екатерина обнаружила, что лежит на полу, а доктора и горничные с тревогой смотрят на нее.
– Вы упали в обморок, мадам, – сказал доктор Гуэрси. – Лежите спокойно, когда вам станет немного лучше, мы перенесем вас на кровать.
– Со мной все хорошо.
С трудом, при помощи слуг, Екатерина села. Вспомнила новость о Марии.
– Я больше беспокоюсь о дочери. Доктор де ла Саа, вы сказали, что вас встревожила продолжительность ее болезни.
– Мадам, успокойтесь!
– Вы должны вернуться к ней! Помочь ей выздороветь!
Доктор де ла Саа замялся:
– Мое место здесь, с вами, мадам, пока вы сами не поправитесь. О принцессе заботятся ее собственные доктора.
– За мной может присмотреть доктор Гуэрси. Я приказываю вам отправиться обратно в Гринвич!
– Мадам, мне там не рады!
Это возбудило в Екатерине новые подозрения.
– Жизнь моей дочери в опасности? – резко спросила она.
Доктор де ла Саа переменился в лице:
– Хотелось бы мне уверить вас в обратном, мадам.
Он и доктор Гуэрси прописали ей покой, но как могла она сохранять спокойствие в сложившихся обстоятельствах? Чтобы доставить удовольствие врачам, она легла в постель, но, как только все ушли, чтобы дать ей поспать, тут же поднялась и, несмотря на головокружение, которое так и не прошло, написала письмо Шапуи.
Молю Вас, поговорите с королем и попросите его от моего лица проявить милосердие и прислать сюда, ко мне, нашу дочь, потому что, если я буду выхаживать ее сама, пользуясь советами своих докторов, но Господу все равно будет угодно забрать ее из этого мира, мое сердце будет спокойно. Скажите Его Величеству, что никто, кроме меня, не может так хорошо позаботиться о ней: я уложу ее в постель у себя в комнате и буду рядом, когда понадобится. Я полагаюсь на Вас, потому что в этом королевстве нет никого другого, кто осмелился бы передать господину моему королю мои слова.
Екатерину не заботило, что Генрих узнает о несоблюдении ею запрета на общение с Шапуи. Единственное, что сейчас имело значение, – это безопасность Марии.
Когда Элиза пришла справиться о самочувствии своей госпожи, послание было подписано и запечатано.
– Придумайте какой-нибудь предлог! – сказала Екатерина молодой женщине.
– В этом нет нужды, мадам. Хозяин гостиницы обещал нам цыпленка!
Екатерина с нетерпением ждала ответа, считая дни до того момента, когда уже можно было надеяться на его получение. Она молилась о том, чтобы Генрих проявил снисхождение к Марии и к ней, в то же время опасаясь его гнева, когда он узнает, что она продолжала оставаться на связи с Шапуи, несмотря на его строгий запрет. Под горячую руку он мог использовать ослушание как повод ужесточить ее наказание.
